Мне надо съехать отсюда, а не уйти руки в карманах.

Это обстоятельство одновременно забавляет и омрачает, но тем не менее действует ободряюще. Все-таки у меня хватило сил приспособиться к жизни в каньоне. Возможно, я уже и сам сумел бы поднести горящий факел к трубе, если б вместо воды с шипением опять пошел газ? И кто знает, не счел бы я вскоре естественным, что бренные останки человека бросают в мертвую воду, в кратер, где раньше топили контейнеры с остатками радиоактивных веществ? А может, это воронка, образовавшаяся в результате подземного ядерного взрыва или шахта баллистической ракеты — какое это имеет значение? На земле осталось не так уж много пространства, чтобы для каждой вещи находилось свое место.

Должно быть, так и следует относиться ко всему?

И снова снаружи начинает доноситься шум.

К этому тоже надо относиться как к обычному явлению. Я не намерен больше прятаться под вагоном. Вертолеты, перевозящие танки, приходится считать неизбежностью повседневной жизни. Ведь должны же всякие там военные проводить где-то свои маневры. На сегодняшний день скопилась уйма информации, и от этого происходит еще большая неразбериха; у каких-то вычислительных машин подвели контакты — и, таким образом, не связались два обстоятельства — безлюдное место, выбранное для военных маневров, и тот факт, что на самом-то деле оно не безлюдно.

Пусть грохочут там, в небе. Они не станут приземляться на крыши наших вивариев. Это было бы неудобно и хлопотно — вагоны шаткие.

Авось нам удастся избежать опасности.

Отчаяние и крики не помогли бы.

Надо закончить письмо. Серебряная авторучка, которую я обнаружил в одном из ящичков «кадиллака», сама каллиграфически выводит слова. Всю жизнь я ценил хорошие ручки за то, что они помогали скрыть изъяны моего почерка.

Шум усиливается.

Вероятно, остальные тоже либо сидят, либо лежат в своих вивариях и готовы к тому, что на их ограниченном жизненном пространстве будут проводить маневры.

Не стоит удивляться новым явлениям, происходящим в мире, пусть они скользят мимо, не задевая тебя. Несомненно, последует что-то еще более ошеломляющее, и, для того чтобы воспринять это, надо чтобы в мозгу оставался уголок про запас.

Рев мощных моторов нарастает.

Я не позволю сбить себя с толку. Письмо надо закончить. Плохо, что среди залежей мусора мне не удалось найти пачки чистых конвертов. Слишком мало времени было для поисков. Ведь в каньоне можно найти все.

Гляди-ка, начали стрелять. Ну и пусть стреляют. Ведь должны же они где-то израсходовать свои боеприпасы?

А теперь, похоже, взорвали бомбу. Вагон закачался. Надо кончать свою объяснительную записку. Собственно говоря, все необходимое уже сказано. Едкий дым заползает в двери вивария. Уж не желтое ли это облако подкралось так близко? Все равно. Теперь осталось только поставить подпись. У меня дурацкая привычка брать разгон, прежде чем сделать на бумаге росчерк. Вагон вибрирует, и это мешает.

Вот это взрыв! Дух перехватило, и голова загудела. Похоже, ракета угодила в стену каньона. С борта вертолета, должно быть, открывается захватывающее зрелище: я, человек, сдвигаю с места горы.

Вагон сотрясается.

Я больше не в силах внушать себе стоическое спокойствие. Вскакиваю с кресла и, как загнанный в клетку зверь, бросаюсь на стену вагона, хватаюсь руками за оконный проем. Подтягиваюсь и выглядываю наружу.

И снова чудовищный взрыв.

Когда дым немного рассеивается, я вижу, как почти отвесная стена каньона клонится вперед. Оторванная от земной тверди глыба начинает проваливаться в зев. Падение сопровождается странным звенящим звуком. До сих пор я думал, что горы сдвигаются с места с грохотом. Но нет, порвалась лишь струна, и ее болтающиеся концы жалобно звенят.

Я еще не закончил письма. Кидаюсь на пол. Растираю онемевшие запястья, необходимо поставить подпись.

Делаю над собой усилие, подписываю письмо. Хочу еще прибавить post scriptum: я сказал правду и только правду — но, пожалуй, это уже будет лишним.

1982