Возле водопроводной трубы стоят голые мужчины, кожа в пупырышках, волосы мокрые. Вентиль открыт, длинная труба, которая сверху спускается в каньон и прикреплена к стене карьера большими петлями из обручной стали, с бульканьем выплескивает воду, от струи поднимается водяная пыль. Я спешу стянуть с себя одежу; я устал от зноя и заранее испытываю удовольствие при мысли, что сейчас окачу себя водой, давно не видел гусиной кожи на своем теле, подставить шею под ледяную струю подчас просто необходимо.
И я становлюсь под струю, труба выплевывает мне на спину порцию воды, она ручейками стекает по ногам. Я жду шумящего водопада, однако труба не соблаговоляет даже побрызгать меня, она лишь как-то странно шипит. Эрнесто успел натянуть брюки и приходит мне на помощь. Он до отказа откручивает вентиль, но и это не помогает.
— Отойди в сторону, попробуем снова выманить воду, — командует он.
Я разозлился, хотелось послать его к черту; может, всего-навсего кувшин воды и выплеснула мне на шею внезапно пересохшая труба; наполовину смоченное тело кажется особенно липким, меня все больше и больше подавляет, что я не смог помыться, и мне не остается ничего иного, как отойти в сторону и следить за действиями Эрнесто. Он обматывает конец жерди тряпкой, поджигает ее и подносит к трубе гнущийся факел. Тотчас же вспыхивает пламя, огонь начинает бушевать, и полыхающий шар подобно гигантской капле свисает с трубы, не собираясь падать.
— Наберись терпения, — советует Эрнесто. — Обычно природного газа хватает минут на двадцать, как сгорит, снова появится вода.
Остальные растирают себя полотенцами и бросают равнодушные взгляды на шар, из которого вырываются языки пламени, словно то, что из трубы вырывается огонь, самое обычное явление.
Боюсь, как бы у меня не сдали нервы.
Чувствую, что не могу свыкнуться со всем этим, и в то же время должен перебороть себя и приспособиться.
Украдкой кидаю взгляд на дорожных убийц — они как раз одеваются, и понимаю, насколько они сильнее меня. Мы примерно ровесники, но я во всем уступаю им: истеричный молодой человек, которому хочется что-то сокрушить, чтобы мир снова стал прежним и привычным. Но я не могу даже самого простого — добыть воды из трубы!
На мгновение меня охватывает страх — вдруг и меня ждет участь Майка? Странно, раньше я не догадывался, что процесс отбора давно начался, модель человека будущего фактически уже сложилась. Доминирующее свойство этой модели — равнодушие, позволяющее ей мириться с любыми явлениями.
Нас трогают протест и противоборство какой-то отдельной личности, и мы называем это героизмом. Что бы я смог сейчас сделать? Разве что разметать огонь по всему каньону, побежать нагишом с факелом в руке и поджечь все эти проклятые мусорные кучи, чтобы дым поднялся в небо, был виден за сотни километров и возвестил людям об опасности всеобщей катастрофы? Может, это заставит их вздрогнуть и подумать: мы сами сделали мир непригодным для жизни. Химера! Никому не пришло бы в голову поспешить к ртутному карьеру, чтобы спасти нас от смерти в огне. Скорее всего те там будут следить за столбом дыма издалека и прикидывать: пожалуй, направление ветра благоприятствует нам, зараженное облако пронесет мимо.
Внезапно огненный шар исчезает, и по трубе снова бежит вода, на этот раз природа сжалилась надо мной. Вода с шумом обрушивается мне на голову, что с того, что она пахнет сероводородом — бурильными работами были разрушены естественные перегородки подземных резервуаров, газ смешался с водой; я все прощаю, потому что мне сейчас хорошо, и я думаю, как и все люди: может, и мне удастся как-то прожить свою жизнь на этой опустошенной и загрязненной планете, не буду же я тем дураком, который помчится разжигать большой, предупреждающий об опасности огонь и тем самым подвергнет себя риску погибнуть от удушья. Я стою под струей, растираю тело и смотрю на скалу цвета киновари — льющаяся вода смывает с меня хлопья сажи сгоревшего газа, они, подобно обуглившимся письменам, падают мне под ноги, в грязь, и я топчу эти безмолвные послания.
Человек, когда он помоется, гораздо терпимее смотрит на мир. Обитатели каньона, как я слышал, к послезавтрашнему дню должны сделать заказ на продовольствие; я же напишу обстоятельное объяснение относительно того, как я оказался в этой колонии, представлю для проверки свои данные, номер заграничного паспорта, координаты комитета, организовавшего международные соревнования по планерному спорту. В конце концов откроется возможность для контактов с внешним миром, полноправный свободный гражданин уже не будет изолирован от себе подобных — не сомневаюсь, что за мной сразу же приедут. Жизнь нормализуется, впоследствии я еще, чего доброго, стану думать, уж не сон ли все эти кошмарные дни, проведенные в каньоне? В какой-то степени я смогу отомстить за гибель Урсулы — и для этого вовсе не надо будет набрасываться с кулаками на кого-нибудь из дорожных убийц. Для них, несомненно, будет тяжелейшим ударом, когда я, махнув на прощанье рукой, покину это место в сопровождении официальных лиц и фоторепортеров.
В мире еще сохранились какой-то порядок и ясность. Чистые и нечистые да будут разделены.
Вряд ли имеет смысл более обстоятельно рассказывать дома о пережитом мною здесь. Все равно никто бы не понял, куда я попал. Со стороны обитателей колонии было весьма неглупо на первых порах заморочить мне голову, мол — эксперимент, экспедиция, позднее Уго соблаговолил открыть мне истинное положение вещей — ведь в наши дни вошло в моду изучать пределы человеческих возможностей в экстремальной ситуации. Вероятно, я и дома представлю эту версию: группа ученых решила проверить возможность существования в заброшенном ртутном карьере, чтобы испытать человеческую выносливость в неблагоприятных условиях, в обстановке, где почти все нити, связывающие человека с цивилизацией, порваны. Разумеется, в научном мире с огромным интересом ждут результатов эксперимента. Ведь сегодня люди во вред себе срослись с благами и удобствами — поэтому-то и необходимо узнать, как изоляция и примитивный быт влияют на духовное и физическое состояние человека. Если эксперимент закончится успешно, можно будет рекламировать заброшенные места с целью их заселения. И это отнюдь немаловажно в условиях демографического взрыва и сверхбыстрой урбанизации. Новые времена ставят перед человечеством новые требования. Скученности надо противопоставить расселение людей в тех зонах, которые принято считать непригодными для жизни.
Теперь же, освежившись, я направляюсь в свой виварий, чтобы составить письмо властям.
Я сижу в виварии и усердно вывожу на бумаге строчки; официально, предельно вежливо, прибегая кое-где к старомодным обращениям, я описываю свое положение. Странно, что я, в сущности, свободный человек, должен апеллировать к Международному управлению по надзору за тюрьмами для того, чтобы была восстановлена законная справедливость! На мгновение отрываю взгляд от бумаги и смотрю по сторонам: меня поражает, что за короткое время вокруг меня образовалась богатая вещественная среда. После того как я приземлился на разбитом планере, мне предоставили для жизни пустой товарный вагон, к сегодняшнему дню он незаметно превратился в жилое помещение, причем даже с удобствами, где можно чувствовать себя вполне сносно. Жители колонии притащили сюда с мусорной свалки наиболее пристойные автомобильные сиденья, они вполне заменили кресла, но не только они украшали мое жилище. Как принято в лучших домах — на чем спят, на том не сидят, — у меня была и кровать, где вполне могли улечься двое. Может, я втайне рассчитывал пригласить сюда Флер, когда тащил в свой виварий куски обивки, которые содрал с больших легковых машин. Есть у меня и стол, столешницей служит пуленепробиваемое стекло. Машины дипломатов и государственных деятелей тоже попадают на свалку, и они не вечны, несмотря на то что покрыты броней. Да и подушек более чем достаточно, одна даже из настоящей кожи, и пледов хватает — нынче, отправляя машину на свалку, никто не удосуживается вынуть из нее вещи. Мне натаскали сюда кучу обуви, вполне приличной, начиная с резиновых сапог и кончая лакированными туфлями. Живу как состоятельный буржуа, у входа стоит большой декоративный глиняный кувшин — подарок Флер. Что из того, что горлышко отбито — тем древнее он кажется, несведущий гость может позавидовать.
