Пора бы уже прекратить возню с этими драндулетами. Но никто не способен придумать ничего нового. Наша коллекция и так разрослась. На площадке возле вивариев мы устроили стоянку, и она уже забита машинами. Что с того, что они покорежены и не блещут красотой — с вмятинами, ржавые, без решеток и зеркал, — на всех на них можно ездить. Где тут было взять инструменты или запчасти, работали, можно сказать, голыми руками, мы с Жаном до одури копались в моторах и все-таки заставили их заработать. Майк так и остался подсобным рабочим, мотора он не знает, попросишь у него гаечный ключ, обязательно протянет не тот номер и концы проводов присоединит не туда, куда нужно. Поневоле мы потешаемся над ним, но он, похоже, не обижается, называет себя ассистентом, протирает тряпкой инструмент, заботится о том, чтобы не поцарапать руки. Да и что с него возьмешь, но он хоть запастись бензином умеет. Никогда бы не подумал, что его так много в этих обломках. Фреду, видно, нравится отвинчивать со дна баков тугие пробки, чтобы сцедить в сосуд все до последней капли. Ту малость, что остается на дне, он фильтрует через тряпку, и таким образом бензин очищается от осадка ржавчины. В нашем хранилище скопилось более десяти канистр вполне пригодного топлива. Черт его знает, может, наш азарт не так и бесцелен. Все же занятие, пусть даже и никчемное. Ведь и золотоискателями не всегда руководила лишь страсть разбогатеть.
Отчаянная злоба начинает постепенно стихать. Откуда моим спутникам было знать, что значило для меня увидеть «мерседес»? В обычных условиях какая-то повидавшая виды и заезженная развалина ничего бы не всколыхнула в моей душе. На главных улицах любого большого города можно сотнями встретить машины этой марки. «Мерседес» рекламируют по всему свету, и делается это отнюдь не для того, чтобы пускать пыль в глаза. Тот, кому позволяют средства, покупает эту машину и не жалеет об этом. Мотор работает, как швейцарские часы, машина быстро и плавно набирает скорость, а прочность кузова дает сто очков вперед жестянкам массового производства. Об амортизации и говорить нечего, сидишь, как на коленях у матери: ни скорости, ни поворотов и неровностей даже и не замечаешь.
Машина совершенна, недостатки надо искать у людей.
С собой у меня уже давно сведены счеты, но мысли под крышку не спрячешь. Снова — как гром среди ясного неба: я жил неправильно. Я даже во сне вижу: громыхая коваными сапогами, я поднимаюсь по трапу в самолет, мундир цвета хаки защищает меня от холода и жары, дождя и грязи. У меня орлиный взгляд, я ловок и силен, не боюсь ни бога, ни черта, и меня никто ни в чем не может обвинить. Почему я не стал наемником? На профессиональных головорезов всегда есть спрос. Во время атаки можешь отправить на тот свет сколько угодно душ, никому не придет в голову тащить тебя в суд. А случится тебе стать ангелом смерти, будучи частным лицом, не исключено, что так и подохнешь в тюрьме. Слабонервные люди утверждают: и наемный солдат не застрахован от пули. Вздор! Жизнь дорога каждому, с этим не поспоришь, но наемника не стоит путать с обычным солдатом. Тот, кто нанимает, имеет деньги. Платить за то, чтобы вскоре увезти труп в цинковом гробу, — ищи дураков! Надежное и дорогое снаряжение броней защищает наемного солдата. К тому же тот, кто выкладывает деньги, рассчитывает на прибыль и, значит, уверен в победе. Враг не обучен, слаб, почти безоружен — знай себе коси. Только и делов. У наемника имеются и другие преимущества по сравнению с рядовыми людьми. Главное — у него нет ни дома, ни семьи. Полная свобода, никаких тревог на сердце. О ревности они и понятия не имеют. Жизнь богата переменами, одно приключение за другим. Не надо думать ни о прошлом, ни о будущем. И даже если случайная пуля отыщет его и сразит на какой-нибудь пустоши или изрытой танками земле, то в свой последний миг, пока сознание еще не угасло, он может испытать удовлетворение: никому нет дела до того, как я жил и как умер.
Дурак же я был, что, став взрослым, не сумел придумать для себя ничего путного. Сдуру пустил корни в асфальт. Катящийся камень мхом не обрастает, в этом, наверное, и есть счастье.
У меня же все получилось наоборот. Кора и дом были как гири на ногах. Чем дальше уводили меня грузовые рейсы, тем больше я мучился. Как там дома? Неужели опять? Мой напарник умудрялся жить иначе. Уезжая, он отбрасывал все мысли о доме и, лишь возвращаясь, вспоминал, как зовут его жену. Во время привалов не брезговал и шлюхами, а по дороге рассказывал кучу анекдотов о женщинах, тайком обзаводившихся любовниками. Он считал, что этим развлекает меня. У меня же руки судорожно впивались в баранку.
Уже в тюрьме я подумал: вот ты и получил, что хотел, — бездомность и свободу от жены. Радуйся, идиот! Можешь быть вольным жеребцом!
Когда настал мой черед провести ночь с Флер, я утром чуть не поколотил ее. Спит с кем попало — современная женщина, ничего не скажешь! Вспомнилась Кора, и в глазах потемнело.
Поселившись в колонии, мы принялись наперебой осаждать Флер. Она одаривала взглядами всех, однако предпочтения никому не отдавала. Неужели никто из нас не заслуживал привязанности? Что это за женщина, которая мирится с целым табуном! Флер лишила нас тайных надежд и желаний. Очевидно, каждый почувствовал, что внезапно утратил всякую ценность. Не годен даже на то, чтобы испытывать боль утраты. Флер унизила нас, превратив в бездушных самцов, — знайте свой черед. Соперничество и игра отпали. Все происходило так просто — ни борьбы, ни сопротивления. Из-за того, что Флер была одинакова со всеми, мужчины не могли даже затеять настоящей драки. А она, после прозябания в каменных стенах тюрьмы, всем пошла бы на пользу.
Флер, похоже, не очень-то и разбиралась, кто бывал у нее. Ночь, лампа не горит, лица не видно, говорить лень. Изнеможение и чувство опустошенности — вот и все, что могла предложить Флер. Правильно сказал Уго: мы всего-навсего рабы страстей. Кора, та умела придать жизни остроту. В ночь перед моим отъездом на нее находило какое-то исступление, она готова была чуть ли не растерзать меня. Порой я спал лишь урывками, по полчаса, она тут же будила меня и шептала, что наслаждаться жизнью можно и забегая вперед. Быть может, она пыталась внушить мне, что во время моего отсутствия она — образец воздержания и нравственности. К утру я бывал вконец измотан. Без отдохнувшего и жизнерадостного напарника было бы немыслимо пускаться в путь. Накануне отъезда Кора умудрялась вымотать мне еще и душу. Она с трудом поднималась с постели, чтобы приготовить завтрак, но тут же плюхалась в спальне на пол и начинала монотонно раскачиваться. Я даже не мог спокойно сварить себе кофе, как оставишь ее одну в таком отчаянии! По щекам Коры катились слезы. Она выглядела ужасно: опухшая, глаза красные, волосы всклокочены. Я старался внушить себе: она отвратительна, забудь ее на две недели, пока ты в отъезде. Самообман не удавался. Каждый раз, захлопывая за собой дверь, я начинал терзаться. Я, как лунатик, выходил на улицу, в ушах все еще отдавались всхлипывания Коры. На углу постоянно торчал какой-то подозрительный тип с бакенбардами, возможно, он, едва я исчезал из виду, тут же взбегал по лестнице наверх, к Коре. Она ведь вечно сетовала: я не переношу одиночества. Я проклинал свою бедность, то, что должен был изо дня в день ишачить, часто бывать в отъезде, оставляя Кору в состоянии подавленности. Мне хотелось сломя голову мчаться домой. Но баранка была моей жизнью. И тем не менее, отправляясь в путь, я ненавидел свой тягач, его огромные бесчувственные колеса, которые снова и снова начинали наматывать бесконечные, тягучие километры. Казалось, будто это вовсе не километры, а мои собственные жилы и нервы.
Я надрывался ради Коры и дома, но большей частью у меня не было ни дома, ни Коры.
Я был уверен, что вечером впавшая в отчаяние Кора колеблясь и нехотя наберет по телефону знакомый ей номер и скажет надломленным голосом: я одна. Ей стоило лишь поманить, и мужчины тотчас начинали осаждать ее. Вероятнее всего, она была к ним ко всем равнодушна, и все же кто-то должен был быть с нею рядом.
