Я ещё под Великим был ранен в бою:
Кто-то стрелку пустил, и попала она
Мне как раз… под брюшину… грешно и сказать…
Да теперь уж чего… в общем… стал я скопцом.
Я в пылу-то атаки не понял сперва:
Вроде как обожгло, а потом ничего.
А когда заломило, смотрю: всё в крови.
Испугался я больше… Ну, лекарь меня
За неделю поднял. Все смеялись потом.
Стал я вроде насмешки для наших ребят:
Вроде с виду здоровый и крепкий мужик,
А совсем не мужик. Ни вернуться домой,
Ни жениться нельзя, ни сказать: засмеют.
В Ярославле-то Люба была у меня.
Уж любила! Таким бы меня приняла.
Пожалела бы, верной была бы женой.
Да зачем же я жизнь-то испорчу ей всю?
Для неё же решил я оставить её.
Я надумал тогда отпроситься совсем,
И уйти восвояси… не знал и куда.
Я просился, да князь меня не отпустил.
Ты в охране хорош, говорит, да и всё.
Ты отличный боец, опыт есть у тебя.
А кто будет смеяться, мол, тех укротим.
Только кто же в глаза-то мне скажет о том.
Все в глаза-то молчат, но молчание их
Мне хужее насмешки!.. Решил я бежать.
Вот тогда-то я, ночью, бежать и решил,
Как со службы меня князь пускать не велел.
Говорит: «Уж теперь-то тебе всё равно,
Уж детей не растить, знай, воюй, Спиридон!»
Ну а сам, как в насмешку, с княгиней своей
В жарком ложе лежат. Ты же их карауль.
Только Бог-то ему за меня отомстил.
Той же ночью ушкуйники, сорок вятчан
Вдруг напали на нас. Зря он с кралей своей
От полков то подальше отъехал тогда.
Всю охрану легко перебили они.
Только трое остались: я, Фрол, да Захар.
Я и драться не стал, сразу сдаться решил.
Фрол, – как я, а Захар без оружия был:
Он тогда крепко спал, смену только что сдал.
Да и то, нас оставили только за тем,
Чтобы князю, как прежде, служили в плену,
Чтоб самим не служить. Князь есть князь, что уж там…
В общем, взяли нас вятичи ночью-то в плен,
Перед носом всей рати, да в Вятку затем
Повезли. Уж княгиня ревела тогда!..
Посмотрела войны, как хотелося ей!
Насмотрелась, как резали бравых ребят
Из охраны ушкуйнички… После уж князь,
Как узнал, что я сдался, сражаться не стал,
(Фрол ему проболтался), сказал мне тогда:
«На рассвете велю, чтоб казнили тебя».
Нас тогда за Ветлугу уже увели.
Тут я понял: до Вятки-то мне не дойти.
В ту же ночь и бежал. А чего мне ещё…
Поплутал в приветлужских лесах, поплутал,
Да и вышел на Ворона с бандой его.
Я ободран весь был и голодный как чёрт.
Ну, они накормили меня и к себе
Записали в дружки. Так я к ним и попал.
А куда мне теперь? Свой-то дом ни к чему:
Ведь не женишься, деточек не заведёшь…
Одному жизнь прожить, да на счастье других
Всё завидовать? Нет уж!.. Уж лучше в лесу… –
8. Искры костров
Между тем, они вышли из леса на луг,
Что лежал широко и спускался к реке.
Солнце село давно за далёкий лесок.
Вдалеке от дороги, у самой реки
В тёмных сумерках светят три ярких костра.
Отблеск их отражался в спокойных волнах.
– Вон народ тот, цыгане, – сказал Спиридон.
Было видно, как в свете огня у костров
Ходят люди, сидят. Слышен храп лошадей.
Вдруг донёсся до них тихой песни мотив,
Пели женщины, грустною песня была,
Но не русский мотив и не русская речь
Не давали понять смысла песни ночной.
Было всё в ней, о чём мог бы каждый грустить:
О любимой своей, об ушедших годах,
Обо всём, что не сбылось, о том, что ушло,
И о счастье, которого жаждет душа…
– Если бабы поют, значит, мирный народ, –
Заключил Тихомир. – Подойдём, поглядим. –
Лишь приблизились, песня умолкла совсем.
Кони фыркали мирно, щипали траву;
Любопытные дети глядели с телег
На пришедших; три девки платками в цветах
Быстро головы кутали; двое мужчин
Встали возле второго костра, подошли.
Тут от них отделилась фигура одна:
– Кто такие? – спросил кучерявый старик,
Весь в расшитой одежде, а в ухе серьга.
– Люди добрые, нам бы лишь ночь провести
Возле ваших костров. Мы наутро уйдём, –
Так Варнава сказал. И добавил ещё: –
Мы монахи Якшанского монастыря,
Я – Варнава. Вот – Тихон, Макарий монах.
Ну а это – охранник у нас, Тихомир.
А другой – наш попутчик…
– Мы знаем его, –
Нынче видели, – мирно ответил старик,
И спросил Спиридона: – А где же дружки,
Что с тобою здесь были? Вы ж вместе ушли.
– Заблудились в лесу, – отвечал Спиридон.
Не поверил старик, но не стал приставать.
Он косился с опаскою на кузнеца,
На доспехи его, да на меч расписной.
– Что ж, ночуйте, – сказал лишь, и снова к костру
Отошёл, чтобы сесть там, где раньше сидел.
Разместились и пришлые возле костра.
Тут один молодец, тоже в ухе с серьгой,
Что сидел возле деда, с усмешкой сказал:
– Я вчера был на ярмарке вашей, смотрел.
Вон, коня продавал, да никто не купил.
А со мной и купцы на подводах пришли.
Во-он, сидят у костра, что у самой реки.
С ними баба вреднющая! Всё ей не так…
С Соколова кажись. Едут нонча назад.
А хотела в Кажирове сына женить,
Да невеста, кажись, им отставку дала…
– Что же вы за народ? – тут спросил Тихомир. –
Спиридон говорит, мол, цыгане стоят…
Кто такие? Откуда? Не знаем таких.
На марийцев с татарами схожести нет…
– Мы – цыгане, то – правда, – старик подтвердил. –
Мы на север, сюда, издалёка пришли.
Наши предки когда-то, давным уж давно,
Жили в Индии, в тёплой, богатой стране.
Дед рассказывал мне, а ему – его дед.
Предки наши прошли много стран и дорог.
А потом у Армении те племена
Разделиться решили. Тогда и пошли:
Кто на юг, к Палестине, к Египту; а кто
И на запад решил, к Византии идти;
Кто – на север, вдоль Каспия. Дед мой потом
Волгой выше поднялся. До этого он
Долго табором жил возле южных степей.
Там в народе цыганами стали нас звать.
Мы ковали подковы, лечили коней;
Наши женщины славно могли колдовать;
Молодые же – танцем смешили народ.
Так и жили. Да табором дальше всё шли.
«Це ж откуды такые?» – хотели все знать.
Мы в ответ говорили, что с Ганга идём.
«Ба, це с Ганка», – твердили повсюду про нас,
В основном-то, про женщин. Да так и пошло.
Так «цыганками» женщин прозвали. И нас
Тоже стали цыганами звать на Руси.
– Говоришь, вы ковали коней? Значит, ты
Сам-то тоже кузнец? – вновь спросил Тихомир.
– Нет. Мой дед был кузнец. А отец уже нет.
Я ж, коней продавал, пока был молодой,
Да лечить их могу, знаю душу коня.
– Тихомир наш – кузнец! – тут Макарий сказал. –
Он и меч сделал сам, и доспехи, и щит.
– Ба-а! – сказал лишь старик, больше он даже слов
Не нашёл, чтобы выразить чувства свои.
Стали все тут рассматривать ножны и меч,
Дивный щит, яркий шлем. Всё пошло по рукам,
Все хвалили да цокали лишь языком.
Тут взяла в руки меч и старуха одна,
Что сидела и слушала возле огня;
Рукоять лишь потрогала, сразу глаза
Устремила она к Тихомиру. На меч
И не глянула, не на красивый узор,
Не на ножны его. Тут же встала она,
Отошла от костра, и сказала: – Цагар! –
Оглянулся старик на неё, тоже встал,
Подошёл к ней. Они на своём языке
Меж собою о чём-то заспорили вдруг.
А вернувшись, старик Тихомиру сказал:
– Отойди. Ра́джи хочет с тобой говорить. –
Тихомир подошёл тут к старухе, она,
Взяв ладонь у него, да взглянув на неё,
Отвела кузнеца к лошадям от костра
И сказала ему:
