Когда, теряющая, сознание, упала, сжалась в комок и прикрывала только одно лицо от пудовых братовых сапог, даже небеса воспротивились творящемуся на грешной земле беспределу и ниспослали сильную грозу и проливной дождь. Вконец обессиливший истязатель пнул её напоследок, метя в живот, а получилось в наполовину прикрытую грудь, плюнул, развернулся и хрипя, как загнанный конь, ушёл прочь, а она так и осталась лежать обочь придорожного куста ежевики. Пришла в себя, омытая благодатным дождём. Сообразила, с этого места надо уползать. Не дай-то Бог вернётся. Тогда уж точно забьёт. Вон туда, в заросли терновника, а проливной дождь кровяные следы смоет.
Вернулся Степан, и вправду, под вечер, но не один, с матерью. Та, с плачем, всё звала её, звала, а Наталья, зажав рот руками, задыхаясь от боли и слёз, таилась в густых колючих зарослях, прижимаясь к сырой земле.
Спаслась чудом. На следующий день, уже к вечеру, возвращался домой в Пятигорск, пребывавший в станице чиновник землемерной службы. И случись же такое, надумал тот перед дорогой неблизкой по малой нужде опорожниться. Глядь, с краю терновника баба бездыханная лежит, а весь подол в крови. Тут и сообразил, это о ней краем уха в станице слышал, что какой-то казак сестру свою арапником за бабий блуд забил. Сжалился, кое-как на таратайку затащил, поначалу думал просто к фельдшеру по пути определить, а так вышло, что к себе на квартиру в Пятигорск привёз.
Наталья оправилась недели через две, не зря ведь в народе говорят, - бабы живучи, как кошки, и, когда сошли синяки и ссадины, пред ним предстала красивая, статная женщина, каких ещё поискать, а когда самый первый обед приготовила, чиновник, насытившись и, отложив ложку в сторону, впервые посмотрел на неё долгим, изучающим взглядом. Такую бы, да при себе оставить, да обвенчаться, да жить, как все люди живут, мысль в голове промелькнула, сколько ж можно вдовствовать? Ну и что, что грех за ней, кто ныне без греха? Долго размышлял, не знал, как и с какой стороны к красавице подступиться. А когда всё-таки разговор затеял, Наталья не сразу и поняла, чего хочет от неё спасатель, поняв же, посмотрела на него благодарным взглядом, и, клоня очи долу, отрицательно покачала головой. И хоть боролась сама с собой, согласия не дала: с таким грехом за плечами создавать семью с человеком, знающим твою подноготную - нельзя!
Уж как там случилось, что купец Ахвердов прознал об умелой кухарке, толком никто не скажет, скорее всего через того же чиновника-землемера или его знакомых. Но взял он её к себе с обязательным месячным испытательным сроком и началась жизнь Натальи понемногу налаживаться, а тут новая напасть - хромой конюх прохода не стал давать, мало что с любезностями, да недвусмысленными намёками домогается, так ещё норовил больно, а главное прилюдно ущипнуть в непотребное место. Что делать, если человек доброго слова не понимает? Однажды, выбрав удобный момент, она зажала бесцеремонного ухажёра в тёмном углу и, защищаясь одной рукой, второй так цепко перехватила мужское достоинство наглеца, что тот вскричал благим матом, а из выпученных глаз его полились крупные слёзы. С неделю Герасим недвижно провалялся на топчане в своей коморке. Наталья добросовестно выполняла свои обязанности, кормила Герасима обедами, а вот выносить из под него отхожее ведро, категорически отказалась, препоручив это несложное дело ''Божеупаси'' Как шёлковый Герасим после этого сделался. Да только в последнее время как-то слишком хитровато стал посматривать в её сторону. Уж не про связь с Савелием пронюхал? А тут вскоре произошло то, с чём Наталья когда-то пророчески поделилась с возлюбленным, - перекрестил Афанасий Серафимович Марьям в православную веру. Правда, было давно подмечено, что в Храм по воскресениям купец ходил не один, а с басурманкой, а как-то раз Наталья своими глазами видела, как та, стоя на коленях перед Образами, молилась, неистово крестясь. Прослышав о том, Наталья тут же утвердилась во второй части своего предсказания, - не иначе купец готовит Марию, к венчанию. И перевернулось у неё всё внутри, неуёмный казачий бунт затмил рассудок, возникла дерзкая мысль, - не допустить того. Для неё, значит, Натальи, брак с молодым парнем, дело постыдное, греховное, а ему, старому кобелю, дозволено ломать жизнь девчонке-соплюхе. Только потому, что знатен и богат? Надо что-то делать. Но что и как? Греховная любовь не долговечна, это Наталья понимала. Рано или поздно придётся разрывать отношения с Савелием, к тому идёт, а коль так, лучше раньше. По живому придётся резать, не обойдётся без слёз и сердечной боли. Так пусть лучше любимому басурманка достанется, чем престарелому купцу. Нет, не в руки передаст, просто отпустит парня, как птицу на волю из клетки отпускают, а там уж, как сложится. Может и счастливы будут.
И вот настал день и Савелий рассказал, что Мария изъявила желание обучаться верховой езде, а Афанасий Серафимович, нисколько не противясь, тут же отдал распоряжение Герасиму подобрать для неё спокойную, не норовистую лошадь. Вот оно! - обрадовано подумала тогда Наталья. - Само собой, вроде как, складывается.
Видя, с каким смущением поделился Савелий новостью, Наталья воспрянула духом. Она хорошо понимала, что творится на душе у парня. Как же, Мария к лету закончит курс обучения в гимназии. К тому же находится под бдительной опекой гувернантки, и хоть та оказалась, как выяснилось впоследствии, совсем не француженкой, а русской девицей, да ещё с поддельными документами, Афанасий Серафимович скандал поднимать не стал, себе дороже(это могло повлиять и на его репутацию), к тому же, по его мнению, уроки французского имели определённый успех, в чём он успел убедиться, держа процесс обучения под контролем, чего нельзя было сказать о музыкальных занятиях, - у Марии оказалось полное отсутствие музыкального слуха. А потому, рассуждала Наталья, содержанка не такая уж великая барыня, как может показаться на первый взгляд и вполне могла бы составить пару Савелию.
Эх, если бы только любимый знал, каких трудов ей стоило подтолкнуть эту упрямую черкешенку к верховым прогулкам, а тут ещё учителка, которою по-хорошему взашей надо бы гнать из хозяйского дома, влезла: ''Да нет, да как можно? Да это всё ни к чему!'' Чуть весь план не поломала.
Как бы там ни было, вышло по её, по Натальиному, и теперь она живо интересовалась после каждой прогулки, где они были и чем занимались, а, услышав однажды, что сегодня собирали ландыши на Машуке, съязвила:
- Это ж сколько разов ты снимал её с кобылы и подсаживал?
- А чего там снимать? - не поняв намёка, простодушно откликнулся Савелий, - она ж, как пушинка лёгкая!
Болью отозвались эти слова в сердце, да ничего не поделаешь. Знала, на что шла. И чтобы вконец смутить парня, спросила:
- А хороша басурманка?
Тот залился румянцем и перемолчал. И именно в эту минуту подумала Наталья, что не плохо бы как-то пересадить басурманку с лошади на линейку, больше не потому, что ревность в конец извела её, а потому что это являлось следующим этапом её тщательно продуманного плана. Из разговоров с Савелием, она уже знала, что село э...Нское, находится не так уж и далеко от Пятигорска, и что если добираться до него не почтовым трактом, а просёлочными дорогами, да срезая углы, преодолеть весь путь можно меньше, чем часа за три, если двигаться даже неторопливым ходом. Кроме того Наталья уже знала, что работа у купца Савелия особенно не прельщала. Она хорошо запомнила его ответ, когда он заявил, что это больше баловство, чем работа. ''Вот когда с раннего утра у тебя рубаха на спине не просыхает от пота до самого вечера, - сказал он, - ото работа! - И добавил. - Дома даже воздух другой, им надышаться невозможно. И и облака белей, и небо синЕе''.
Через неделю Савелий впервые подогнал линейку вплотную к крыльцу особняка и так больно сжалось сердце у Натальи, что дыхание перехватило, - опять желанный увезёт басурманку в невидаль. У них одна дорога, а у неё сто. А может, плюнуть на всё, собраться налегке, да самой сесть на линейку, да умчать подальше от этих мест, в какое-нибудь глухое мужицкое село. Успокаивало только одно. Сердцем чуяла Наталья, ох чуяла, хоть и хороша черкешенка собой, только не лежит у парня душа к ней. По всему ведь видно. Не горят глаза у него, нет, не горят, только и того, что одно смущение на лице. А тут как-то в ночи, когда обессиленный и тяжело дышащий, отвалился он к стене и принялся снова ласкаться к ней, сказал: ''Вот бы брательнику моему такую невесту, он больше худосочных девок любит''. И прижалась она к любимому, облегчённо выдохнула от слов услышанных, задышала ровно и легко, словно неподъёмный груз, на плечи навалившийся, сбросила.
