- Чего изволите-с, хлопчик? - не отрывая цепких глаз от Савелия, спросил он.

Савелий без особого труда узнал его. Это был тот самый приказчик, который заправлял аттракционами на минувшей ярмарке. Это он, похлопав тогда Андрея по плечу, сказал:

- Ай, молодца! Носи на здоровье. Этим сапогам сносу не будет!

- Купец Ахвердов тут проживает? - открыто глядя приказчику в глаза, спросил Савелий.

- Тут-тут, а по что он тебе?

Савелию показалось, что в голосе приказчика прозвучала какая-то вкрадчивая настороженность.

- Хотел побачить его. Разговор есть.

- Боюсь, что сейчас разговора не будет-с . Заняты Афанасий Серафимович. Торопятся они-с.

И именно в это самое время на резном крыльце особняка показался купец Ахвердов.

- А-а, надумал всё-таки, - крикнул он и жестом руки пригласил Савелия проходить во двор. - Вот и ладно. Это, Порфирий Егорович, наш новый кучер, - пояснил Афанасий Серафимович, обращаясь к приказчику. - Поэтому определи его с жильём, но в первую очередь накорми. И вот что, приодень нового кучера. А поскольку он у нас богатырь, всю справу закажешь у Изи Рамцера, да смотри не скупись, хлопец должен выглядеть так, чтобы издали видно было, что это кучер купца Ахвердова. Ты меня понял? - купец выразительно посмотрел на приказчика, - вот этим сегодня и займитесь.

Чуть позади купца, за его спиной, стояла черноглазая девушка, но сегодня Савелий, ещё не до конца поверивший во всё сказанное купцом и от того занятый своими мыслями, внимания на неё не обратил, только и того, что отметил пальто касторового сукна, тёмную турецкую шаль, покрывающую голову и плечи, да высокие, коричневого цвета ботинки-румынки на шнуровке...

... Савелий уже в который раз поправил подушку под головой, повернулся на другой бок и взгляд против собственной воли опять упёрся в светлое пятно оконного проёма, задёрнутого пёстрой, в мелкий горошек занавеской - во дворе, под овальной крышей крыльца с вечера до самого утра горел фонарь. В ветреную погоду фонарь, раскачиваясь, поскрипывал, но Афанасий Серафимович строго-настрого наказал не смазывать его, безо всяких на то объяснений. Вот и сейчас до слуха доносился этот монотонный, безжалостно дробящий ночную тишину скрип и в такт ему, призрачно искажённые теневые полосы как бы крадучись перемещаясь из Святого Угла на лубочную картину, висящую не над кроватью, а на противоположной стене, где когда-то, видимо, при прежнем жильце, стояла кровать.

- А чего б и не смазать, - в сердцах как-то бросила кухарка Наталья, крепко сбитая, ещё молодящаяся казачка, проживающая в соседней комнате с отдельным входом со двора - иной раз так скрипит, с тоски выть хочется, хоть на стенку лезь.

Первое время, общаясь с кухаркой Натальей и тем же хромым конюхом Герасимом, Савелий вольно-невольно ощущал их настороженные взгляды на себе. Как могло случиться, что хозяин приблизил незнакомого парня и с первого дня доверил ему освободившееся после осенней ярмарки место личного кучера. Да, поговаривали, что там, на ярмарке, случилось несчастье, Афанасия Серафимовича понесли лошади и старый кучер настолько покалечился, что по слухам был определён в дом призрения, и какой-то хлопец предотвратил беду, укротив коней прямо перед отвесным склоном оврага. В их представлении бесстрашный удалец должен быть почему-то непременно невысокого росточка, подвижный, чем-то напоминающий прежнего кучера, старика Архипа, а этот высокий, широкий в плечах, какой-то медлительный и нерасторопный, не по возрасту степенный, меньше всего походил на героя. Уж не он ли это на самом деле? И если даже это он, почему тогда Наталья, и конюх были взяты на работу по рекомендациям, поначалу работали с испытательным сроком, а этого, стоило ему только переступить порог, хозяин приблизил, приодел, и тот через три дня приставил к исполнению непосредственных обязанностей. И главное не спросишь, с виду такой серьёзный, не знаешь с какой стороны подступиться. Сам же Савелий считал, что так оно и должно было быть. В тот день, когда купец, почитай, народился на белый свет заново, он настолько проникся доверием к незнакомцу, что любые испытательные сроки теперь выглядели бы просто смешными - ведь он, рискуя жизнью, спас Афанасия Серафимовича от верной гибели, а это уже говорило о многом, тем более, что по природе своей Савелий особой разговорчивостью не отличался и больше предпочитал помалкивать, нежели говорить.

Хотя среди дворни был ещё один мужичок-мастеровой, каретных дел мастер по прозвищу ''Божеупаси''. Дело в том, что до приобретения фаэтона и ''линейка'', и бедарка (исковерканное местным диалектом двухколёсная повозка - бестарка), и те же лёгкие зимние саночки, находились под присмотром конюха и кучера, и при необходимости починкой их они же и занимались. С появлением фаэтона, да ещё на резиновом ходу, мороки прибавилось, нужен был уже специалист, и такой вскоре нашёлся. Невысокого росточка, с простоватым, одутловатым, землистого цвета лицом, мужичок, оказался мастером на все руки. Он тебе и плотник, и столяр, и слесарных дел мастер. Всё бы ничего, да частенько от него разило спиртным перегаром. Порфирий Егорович ни разу не поймал его на месте преступления, однако частенько, почёсывая затылок, под опущенным при этом по самые глаза картузом, хитровато вопрошал: ''Было?'' на что всякий раз получал скоропалительный ответ мастерового: ''Боже упаси!''. И совершенно непонятно становилось, почему Афанасий Серафимович строго-настрого наказал присматривающему за порядком приказчику, разве что стращать каретных дел мастера, но не более того. ''Сам такой!'' - впервые выслушав из уст хозяина наставление, подумал он тогда. И действительно, купец частенько уходил, как правило, в недельные запои, правда, последний, по случаю счастливого спасения на ярмарке, с ресторанными гуляниями, цыганами, да шумными выездами под Машук, затянулся на целых две.

Обязанности Савелия были несложными. На выездном фаэтоне он возил купца Ахвердова по необходимости для решения неотложных купеческих дел, но, кроме этого, каждое утро, за исключением выходных и престольных праздников (в церковь купец всегда ходил исключительно пешком, благо располагалась она неподалёку), он должен был отвести содержанку Афанасия Серафимовича в городскую женскую гимназию, а после полудня встретить и привезти домой. Вот это, режущее слух - ''содержанка'', как выразилась Наталья, по большому секрету, на ушко, по прошествии какого-то времени, когда та достаточно пообвыклась с присутствием рядом нового работника, которого надо было и покормить и обстирать, поначалу немного коробило слух, но Савелий не стал придавать этому особого значения, хотя вдобавок ко всему Наталья обстоятельно поведала о проживающей в особняке черкешенки Марьям много интересных подробностей.

Лет с десяток назад у купца Ахвердова был телохранитель черкес Шамиль. Так случилось, что в одной из дальних поездок в горы, на фаэтон напали разбойники. Шамиль спас своего хозяина ценою собственной жизни, прикрыв Афанасия Серафимовича телом от разбойничьей пули. Именно после этого случая в доме купца и появилась угловатая девочка-подросток кавказского обличия по имени Марьям.

Шло время, девочка росла и вскоре в обширных апартаментах хозяйского дома появилась новая жиличка, поговаривали, выписанная из-за границы француженка-гувернантка. Та, по рассказу той же кухарки, обучала Марьям ''разным культурным примудростям и манерам'', давала уроки французского языка и даже приобщала к игре на фортепьяно.

- Ото я прикинула, - доверительно наклонясь, шёпотом закончила тогда кухарка, пододвигая Савелию второе блюдо - тарелку гуляша с двойной порцией мяса, - не спроста всё. Ой, не спроста! Афанасий Серафимыч под себя басурманку растит.

Она легко поднялась и вышла из-за стола, несмотря на свои довольно таки объёмные пропорции, плавно проплыла к разделочному столу, покачивая крутыми бёдрами и из-за спины парня положила в хлебницу горку тонко нарезанного, как она любила говорить, ''по-ресторанному'', хлеба, как бы невзначай при этом касаясь своей пышной грудью плеча Савелия.