- Он уже мокнет, - всё ещё не теряя надежды ответил Виктор Елисеевич, стараясь не смотреть на её губы.
Виктор Елисеевич хорошо понимал, что сейчас надо говорить, о чём угодно, о чём-то отвлечённом, необязательном, постороннем, но говорить, говорить, говорить а там смотри и представится возможность перевести никчёмный разговор в нужное русло, но Мария неожиданно оборвала эту надежду.
- Я просила тебя не звонить, - сказала она.
- Я же не звоню.
- Но преследуешь. Я ведь просила не делать и этого.
- А вот этого я не обещал.
-Да, не обещал, но, объясни, почему преследуешь? Ты поставил перед собой цель разжалобить меня? Рассказать, что не можешь забыть?
Она собрала губы в колечко и если раньше он восхищался этой её привычкой, то теперь сморщенное, перламутровое, розовое кольцо смотрелось неестественно, игриво и он, чтобы не возмутиться, не взбунтоваться, отвёл от него взгляд
- Это так, я не могу забыть тебя, - признался, несмотря ни на что Виктор Елисеевич, как за соломинку цепляясь, за последнюю, сказанную ею фразу.
- Что хочешь забыться в моих объятьях? - не без издёвки продолжала тем же тоном Мария.
- Ты даже не представляешь, как я этого хочу. А в голове мелькнуло: ''Только не касаясь таких губ!''
- Тогда ответь мне на вопрос: где ты видишь моё место, если наши отношения возобновятся? Будешь предпринимать попытку для создания новой семьи, но это пройденный этап. Может быть, тешишь себя мыслью, что я соглашусь стать твоей любовницей? Это исключено, потому что делить тебя с другой женщиной, я не смогу, извини. Было, делила, потому что не знала. Было, да прошло. Заметь, я пока ни словом не обмолвилась о твоём сыне. Как это не кощунственно звучит, в данный момент, речь не о нём, хотя в первую очередь ты должен думать о ребёнке. Сейчас я скажу тебе самое главное, чего не должна была говорить. Я всё простила и не держу на тебя зла. Простила, но вряд ли сумею забыть ту боль, которую ты причинил. И как бы там ни было, вопреки всему, - здравому смыслу, растоптанному самолюбию, истосковавшемуся сердцу, продолжаю ЛЮБИТЬ только одного тебя.
Последние слова, прозвучали, как гром среди ясного неба. Такого признания Виктор Елисеевич не ожидал. Всего, чего угодно, только не такого признания. Большой и сильный человек, каким он считал себя и каким на самом деле являлся, одного взгляда которого, побаивались подчинённые, человек, перед которым трепетали и заискивали, сейчас он превращался в маленького карлика, беззащитного, беспомощного, ничтожного и несчастного. Никогда и никому не удавалось повергнуть его в смятение. А эта хрупкая женщина, брошенная им когда-то безжалостно, бесповоротно, в одночасье, с которой он буквально несколькими жёсткими словами разорвал все отношения, связывающие их, потому что та, другая уже носила под сердцем его ребёнка, брошенная, но так и остававшаяся самой желанной, самой любимой, обезоружившая сейчас его своим признанием, мало, что не оставляла никакой надежды на будущее, обрекала жить, сознавая, что на этом белом свете есть человек, который несмотря ни на что, продолжает тебя ЛЮБИТЬ. Уж лучше бы отхлестала по лицу, оттолкнула, прогнала, прокляла в конце концов. Уж лучше бы... Он видел каких трудов стоило ей это признание, как зарделось её лицо, потому что каждое слово она выдавливала из себя через силу, словно освобождаясь от тяжкого бремени, груды острых, ранящих душу камней, наваленных на сердце, и теперь вольно или невольно делилась этим бременем с ним. Эта женщина, зябко передёргивая плечами, уходила от него всё дальше и дальше. Она уходила и уносила с собой любовь, которой в принципе он не заслужил. Вот ещё несколько шагов, она свернёт за угол и исчезнет из виду. И не было во всём мире силы, которая могла бы не то чтобы заставить её оглянуться, уже не говоря вернуть, а просто хотя бы приостановить на одно мгновение.
А он стоял, высоченный, крепкий, сильный мужчина, и с каждым удаляющимся шагом любимой женщины чувствовал, что становится ниже и ниже ростом, потому как какая-то неведомая сила безмерно давила и давила к земле, сгибала спину, не давая возможности даже расправить, слабеющие плечи.''
''ЗАПИСКИ УЧИТЕЛЯ СЛОВЕСНОСТИ э...нСКОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ НИКОЛАЯ ГЕРАСИМОВИЧА НАУМОВА.( Продолжение).
Смерть Елизаветы Андреевны стала потрясением не только для её соседей, но и для всех нас, близко знавших её. Я помню, как во время перемены, в учительскую постучался Алёша Кизик и, волнуясь, сообщил эту скорбную весть. Мы с Нелли тут же побежали к ней. Ещё входя во двор, уже заполненный соседями, я обратил внимание на лестницу, приставленную к полуоткрытой дверце, ведущей на чердак дома. С их сбивчивых рассказов, стало понятно, что какая-то нужда погнала покойницу на чердак, она поднялась наверх, уже приоткрыла дверцу, как неожиданно подгнившая лестничная перемычка, на которой та стояла, обломилась и случилось непоправимое. Когда первые минуты растерянности от нахлынувшего потрясения прошли, мы с Нелли начали заниматься организационными вопросами. Первым долгом надо было оповестить родных и близких покойницы телеграммами. Адреса Виктора Елисеевича никто не знал, знали только, что живёт в городе, в трёхкомнатной квартире на втором этаже и работает начальником ПАХа. Машин адрес знала соседка Софья. Какое-то время ушло на обсуждение, ставить её в известность о трагедии или нет. Решили, что известить надо, а там уж ей решать самой, ехать на похороны или нет? Адреса внука Саши не знал никто, знали только, что он учится в сельхозинституте, потому телеграмму отправили прямо туда.
Вот здесь мне предстоит отвлечься от основного повествования и рассказать о внуке Елизаветы Андреевны - Саше.
Я не был свидетелем этого, и последующих событий, но по рассказам вездесущих соседок бабки Синенчихи узнал, как всё начиналось.
Где-то полтора десятка лет тому назад, в самом конце весны, когда предчувствие приближающегося лета, стирает межсезонье по-настоящему тёплыми и даже жаркими, солнечными днями, возле домика Елизаветы Андреевны остановилась чёрная ''Волга''. Со стороны водительского места вышел моложавый, широкоплечий молодой мужчина в светлой соколке, обтягивающей крепкую, налитую грудь и узкий спортивный торс, затянутый ремнём, тщательно отглаженных лёгких брюк, прошёл к багажнику и, открыв его, стал извлекать оттуда небольшой чемодан, какие-то пакеты и свёртки. Тут же с пассажирского сиденья соскочил мальчик, черноволосый, в коротеньких тёмных штанишках и, подбежав к нему, принялся деловито помогать, стараясь выбирать кладь поувесистей.
- Дядя Коля, а если бабы Лизы нет дома? - щуря глаза от светящего в них солнца, спросил мальчик.
- Подождём, далеко не должна уйти.
- А если её не будет вооще-вообще? Мы вернёмся, а папа будет недоволен и сделает вот так. - Мальчик посерьёзнел лицом и смешно цокнул краешком губ.
Николай улыбнулся.
- Не переживай, Сашок, всё будет нормально.
- А бабушка Лиза хорошая? - неожиданно спросил Саша.
- У тебя классная бабушка, самая лучшая в мире! А вон и она сама, видишь, бежит из огорода, беги и ты, знакомься.
Николай предусмотрительно открыл калитку перед мальчиком, принял из его рук бумажный пакет с продуктами и, пропуская вперёд, слегка подтолкнул в плечо.
Вообще-то Николай не часто баловал Елизавету Андреевну своими визитами. В самый первый приезд, года три назад, он привёз продукты, но хозяйка категорически отказалась их принять.
- И не возьмёт никогда, - сказал тогда Виктор Елисеевич. - Надо было всё занести во двор и положить хотя бы у порога.
В конце прошлого лета, когда Николай привёз Елизавете Андреевне два мешка арбузов и ящик отборных яблок, он, помятуя о совете начальника, сразу внёс всё это добро во двор и сложил поближе к двери. Хозяйка, что-то говорила, но невнятно, неразборчиво и тихо, однако недовольства уже не проявляла и, проворно пересыпав привезённые яблоки в стоящие во дворе вёдра, в пустой ящик проворно наложила отборных помидоров. Управившись, спросила:
