– Ай, горячая девка, ай горячая, – приговаривал тот, – кому такая бой-баба достанется, не завидую. А какая сильная, как щенка меня вышвырнула, – впоследствии, немного успокоившись, смог сказать мужчина.

– Сама такая маленькая, а силищи-то в ней, – сказал он напоследок.

Он попросил сигарет, но сигарет не было, поэтому он сказал:

– Ну, на нет и суда нет. Пойду в другой магазин, попробую надыбать шкалик, – с этими словами он повернулся и пошел прочь, все продолжая покачивать головой.

Доржо не сразу вошел в магазин, выждал некоторое время, затем решился. Войдя, он увидел, что Наташа сидит за прилавком и щелкает семечки.

– Ну что, дорогая, успокоилась? – осторожно спросил Доржо, думая, как бы самому не прилетело.

– Проходи, не бойся, – озорно улыбнулась Наташа, – что, испугался? Портки мокрые?

– Да нет, не испугался, но удивился. Ловко ты его. Я хотел тебя спасти, защитить, а надо было того беднягу спасать, как ты его отколошматила.

И тут его опять прорвало на смех, вместе с ним расхохоталась и Наташа. Под их общий хохот вдруг вновь открылась дверь, и оба опять увидели физиономию пьянчуги.

– Опять? Мало получил? – сразу взвилась Наташа, и Доржо опять подивился ее горячему темпераменту. Воистину дочь гор, вспыльчивая, горячая, нелегко с нею будет.

– Ты, сеструха, успокойся, я, это, извиниться зашел и сказать, ты молодец, – и он показал большой палец руки и добавил, – и друг у тебя во.

И тут же скрылся. Молодые люди посмотрели друг на друга и опять расхохотались.

Позже, когда они сели обедать в подсобке магазина, Наташа рассказывала:

– С ними по-другому нельзя, на шею сядут. Поначалу-то знаешь, как меня обижали пьяные мужики, требуя водки в долг. А я давала, потом самой же и приходилось платить. А я с детства мечтала стать продавцом, все в магазин играла, за домом навес был, так я там оборудовала магазин, и целыми днями с девчонками играли. Правда, у меня в магазине все чинно было, спокойно, водкой не торговала, – хохотнула Наташа и продолжила, – а на самом деле… Если б ты знал, какая это каторжная работа, все на себе таскаешь, эти ящики, коробки, потом спина болит, руки-ноги отваливаются. Я начала работать не здесь, в другом районе, где мы жили, мне еще и двадцати не было. Сразу после техникума вернулась к маме. Она меня отговаривала поступать в кооперативный, говорила, что это не престижно, предупреждала, что будет тяжело, а я уперлась и ни в какую, только продавцом и все. Я-то как себе представляла, стою, нарядная, красивая, народ приходит уважительный, всем я улыбаюсь, люди радуются покупке, благодарят, – Наташа немного помолчала.

– Улыбаться-то я улыбаюсь, но не все благодарят, эти пьянчуги вообще всю кровь выпьют, и еще бабки-дедки. То хлеб им не нравится, или плохо пропеченный, то наоборот, горелый, я раньше десятками булки перебирала, пока они не выберут нужный им. И что интересно, они выбирали самый плохой. Или им это не нравится, то другое не нравится, словом, караул. Жила здесь бабка, в прошлом году умерла, бабы Груня, но все называли ее баба Нюня, потому что всем была недовольна. Жила она одна, дома, видать, скучала, и целыми днями ходила по поселку, заходила в каждый магазин, ничего, фактически, не покупала, но зато часами стояла и играла на нервах. Или в поликлинику зайдет, или в сберкассу, всем мозг выносила. Как-то пришла она сюда, а дело было летом, жара. Я сразу предложила ей стул. Мол, сядьте, отдохните, а она мне, ничего, постою, не совсем дряхлая еще. Если лет пять назад, я б возможно, растерялась, а тут думаю, не хочешь, не надо и вежливо так спрашиваю:

– Что будете брать?

А она уставилась на меня и смотрит, смотрит, и ни слова не говорит.

– Бабушка, вам плохо?

А она молчит и молчит, смотрит и молчит. Я растерялась, думаю, что делать. И, как назло, никто в магазин не заходит. Простояли мы так минут пятнадцать, она все смотрела мне прямо в лицо, потом вдруг резко повернулась и ушла, ни сказав ни слова. Я была в недоумении, пришла домой, рассказываю маме, и она тогда поведала мне такую историю:

– Баба Груня, когда она была еще молодой, красивой девушкой, чуть ли не первой красавицей на селе была. Полюбила она парня из соседнего улуса, Бальжи его звали, а тот не любил ее, нос от нее воротил, сам бегал за другой красавицей, Жибземой ту звали. И вот такой своеобразный треугольник получился, она любит его, он любит другую, а уж кого любила Жибзема, ничего не известно, только взаимностью она не ответила Бальжи. Гордая была, высокомерная, эта Жибзема. А Груня совсем голову потеряла, носилась за ним, гонялась, потеряв всякую гордость. Каждый день она ходила к нему за пять километров, потом, узнав, что тот любит выпить, решила его напоить и пьяного заставить дать обещание жениться. А у бурят раньше как было, мужчина, если слово дал, в любом состоянии, должен его держать, иначе он не мужчина, заклюют его. И вот, задумав такой коварный план, Груня улучила момент и украла из дома бутылку молочной водки. Прихватила закуски, сушеной пенки – урмэ, и вечером опять стояла на тропинке, по которой Бальжи каждый вечер возвращался домой с работы. И вот они встретились, Бальжи, как всегда, хотел ее выгнать, до того она достала его своей любовью, но тут девушка вытащила бутылку водки, закуску. У парня сразу загорелись глаза, и он послушно пошел в глубь леса вслед за Груней. Хитрая девушка знала, что совсем недалеко есть охотничий балаган, поэтому заранее сбегала туда, прибралась, как могла, и теперь вела любимого туда. Когда они пришли, Груня налила ему полный стакан, а себе маленький наперсточек. Бальжи было безразлично, сколько себе наливает Груня, он схватил стакан и залпом выпил. Он любил выпить, его отец, дед крепко закладывали. Дед его замерз в лесу зимой, пьяным свалился с саней, лошадь одна прибежала.

Допив бутылку, Бальжи совсем опьянел и потребовал еще. Груня растерянно показала пустую бутылку и сказала, что больше нет.

– Ааа, дрянь, сама все выпила, нет, чтоб мужику оставить, – вдруг рассердился парень и набросился на Груню с кулаками. Он подмял ее под себя и начал бить по лицу, голове, Груня пыталась отбиться, но бесполезно, он был намного сильнее ее. Но самое страшное было впереди. Парень внезапно возбудился, его руки начали жадно шарить по телу Груни, он начал ее раздевать, девушка отбивалась до последнего. Устав от борьбы, потерявший рассудок парень схватил ее за голову и несколько раз ударил об пол. Груня потеряла сознание.

Когда она очнулась, парень делал свое гнусное дело, отчаянно сопя и пыхтя. Скоро все было кончено, он наконец оставил ее в покое и захрапел. Груня быстро оделась и побежала прочь. Прибежав домой, она упала в ноги родителям и все им рассказала. Отец, немногословный кряжистый мужик, потемнел в лице, крикнул матери:

– Что ты воешь? Смой кровь, приложи холодное, чтобы синяков не было. И сидите дома, никуда не уходите.

А сам пошел вон из дома. Его не было целые сутки, бедные женщины извелись, не знали, что и думать. Но куда-нибудь пойти, поспрашивать людей не решались, ведь он велел сидеть дома, значит, надо слушаться.

На следующий день после обеда послышался конский топот, громкие мужские пьяные голоса.

– Э, бурхан Арья Бала, – зашептала мать, – он вернулся и не один.

Груня юркнула за полог, на женскую половину юрты и затаилась.

Когда они вошли, по голосу она узнала отца, второй голос был незнаком.

– Проходите, проходите, гости дорогие, садитесь. Сват, вы повыше садитесь.

– Сват! Какой сват? Неужели? – внезапно осенила ее догадка, и она обрадовалась и улыбнулась, забыв о разбитых губах.

– Дыжид, вари мясо, ставь белую пищу, молочной водки, видишь, какой важный гость у нас.

Слышно было, как мать хлопочет, наливает чай, затем что-то забулькало. «Тарасун разливает отец», – догадалась Груня.

– Ну что, выпьем, дорогой сват, и вы, уважаемый, – пьяным голосом сказал отец.

– Значит, их трое, кто же третий? – подумала Груня.

И тут следующие слова заставили ее вздрогнуть.