– Дядя Доржо, пусть ахэшки еще побудут у нас, что им в городе делать, там жарко, а здесь у нас хорошо, воздух свежий, – добавил он, очевидно вспомнив, как взрослые все время говорят, что в деревне свежий воздух.

Выпалив эту тираду, Юрка снова покосился на братьев и, увидев их одобрительный взгляд, совсем осмелел:

– И вы тоже оставайтесь, нам вместе хорошо будет.

Все рассмеялись, и Доржо, подойдя к Юрке, не взял его на руки, по обыкновению, а совсем по-взрослому протянул руку племяшу:

– Дай пять, мужик. Ты уже стал совсем большим и самостоятельным, как ты быстро повзрослел.

Юрка при этих словах довольно засопел, было видно, что ему очень приятны эти слова.

Доржо тоже позволил себе немного отдохнуть, пару недель он отсыпался на мягкой перине у сестры, наедался до отвала вкусных блюд, которыми кормила домочадцев Римма.

– Да я же растолстею тут у вас, Римма, сестричка, ты же кормишь нас как на убой.

– Ешь, ешь, совсем похудел, одни глазищи остались. Интересно, чем ты питался в этой своей командировке? Супами из пакетиков и булочками с молоком из пакета?

Сестра попала в точку, в основном, именно этим он и питался.

С Мишей они ездили на озеро на рыбалку, где ловили хариусов и окуней, ставили сети. Лодку и сети дал им давний друг Михаила, мужик из соседней деревни. Им удалось поймать полуметрового сома, которого они с большим трудом закинули в лодку. Когда они привезли рыбу домой, ребятишки обступили его, восторженно крича:

– Ой, какой большой, какой страшный!

– Ой, а это у него усы, да?

– Фу, а это сопли? Я не буду его есть, фу.

Но, когда Римма днем позже подала испеченные в деревенской печи огромные, лоснящиеся жиром пироги с большими кусками рыбы, уже никто и не вспомнил про сопли. Все ели с превеликим аппетитом, только шум стоял. Мясо было нежное, вкусное; сам пирог, пышный и мягкий, насквозь пропитавшийся жиром, с румяной поджаристой корочкой, так и таял во рту.

Через две недели Доржо вернулся в город, отдохнувший, повеселевший, полный сил. Он всегда чувствовал прилив сил, когда приезжал к зятю и сестре. Ему нравилась их обстановка, Миша после известных печальных событий уже не вел себя как фон-барон, делил с женой все заботы и тяготы жизни, помогал по хозяйству. Может, так было еще и оттого, что два года назад не стало его матери, все время вмешивающейся в их семейную жизнь.

Бабушка Дыжид умерла внезапно, никому не доставив хлопот, вечером легла спать, а утром ее уже нашли мертвой. Дети устроили ей достойные похороны, даже пригласили ламу, который долго читал молитвы, открывая ей дорогу в страну предков. Они исполнили последнюю волю матери, которая всегда при жизни просила Мишу, чтобы на ее похоронах непременно был лама.

После ее ухода дома воцарилась спокойная обстановка, исчезла постоянная нервозность, ощущение беспокойства, в каком же настроении поднимется утром мать, не начнет ли опять язвить, ворчать.

И сейчас, видя, как хорошо и спокойно в доме зятя, Доржо искренне радовался за сестру.

Но всему бывает конец. В конце августа дедушка, бабушка и Доржо приехали за детьми. Бабушка поправилась за лето, хорошо подлечилась, а теперь только и мечтала поскорее увидеть своих внучат. Она всех любила искренне, скучала без них и, если бы не муж и сын, она бы давно забрала внуков домой.

– Мама, отдохни хорошенько, ты еще успеешь понянчиться с внуками, у тебя весь учебный год впереди. Набирайся сил, тебе ведь еще предстоят домашние задания, – шутил Доржо.

«Да, домашние задания отнимают очень много сил и времени», – подумала Эмма Сергеевна.

Мальчишки были не сильны в учебе, особенно трудно им давался русский язык. Они никак не хотели учить правила, писали, как говорили, и поэтому заниматься русским языком приходилось много.

Но тем не менее она готова была заниматься хоть сутками, лишь бы поскорее забрать внучат. Она была не прочь забрать и Анечку с Юркой, но кто же их ей отдаст. Они с Юрием Будаевичем не раз говорили зятю и дочери о переезде в город, но те и слышать не хотели об этом, особенно дочь.

– Ну, что я там потеряла в городе? Работать целыми днями в душном каменном помещении, где и дышать нечем, и возвращаться опять же в каменную клетушку, и по выходным и праздникам сидеть целыми днями взаперти, изнемогая от тоски? А мыться? В этой маленькой ванне и не развернуться, не смыть всю грязь. В своей же грязи и плещемся. А тут баньку затопил, парку наддал, венички заранее пропарил, кваску холодненького принес и сиди, наслаждайся, парься, хлещи себя веничком, кваску попивай, всю грязь вычистишь – все болезни как рукой снимет. Неет, и не уговаривайте. А ребятишкам какая воля? Целыми днями на улице, купаются, загорают, рыбку удят, по ягоды, по грибы бегают, зимой с горки катаются, в снежки играют. Нет, это вам надо перебираться в деревню. Можете к нам, можете в родительский дом заехать, все равно пустует.

Но родители, всю жизнь прожившие в городе, не хотели выезжать в деревню. Им было удобно, печку топить, дрова носить не надо, и к ванне своей приспособились за много лет. А если хотелось вдоволь попариться, ходили раз в неделю в городскую баню.

Так ни о чем и не договорившись, закрывали тему до следующего раза.

Казалось, все в их семьях хорошо, все уладилось, все живы-здоровы, пристроены, но всех взрослых глодала одна и та же мысль, когда же женится Доржо, или женится ли он когда-нибудь, ведь он до сих пор не может забыть свою Олю. Он вздрагивал каждый раз, лишь услышав ее имя, менялся в лице, если встречал женщину, напоминавшую ему покойную жену. Он ни с кем не встречался, его друзья тщетно пытались его познакомить с какой-нибудь девушкой, но Доржо всегда отказывался идти на эти смотрины. Он был очень привлекательным мужчиной, даже, можно сказать, красивым. Высокий рост, поджарая, спортивная фигура, большие карие глаза, прямой нос и правильной формы губы вскружили голову не одной женщине, но Доржо был как неприступная стена. Поговаривали, что на заводе, где он работал инженером, половина женщин была в него влюблена.

– Доржо, сынок, – в очередной раз пыталась поговорить с ним мать, – мы не вечные, тебе надо устроить свою судьбу, пока мальчики еще маленькие, тогда они безболезненно воспримут твою женитьбу, быстрее привыкнут к новой маме.

– Какая новая мама, о чем вы говорите, – возражал ей сын, – у них одна мать, Ольга и ни о какой новой маме не может быть и речи.

– Но не будешь же ты всю жизнь жить один? Мы умрем, кто будет за ними присматривать, кому они будут нужны? Ты целыми днями на работе, часто уезжаешь в командировки, с кем они будут оставаться? Начнут беспризорничать, не дай бог, свернут на плохую дорожку, это ж ведь мальчишки, пойми, им недолго сорваться, курить, пить начнут, не дай бог, наркотики начнут употреблять, а там и до тюрьмы недолго, – все дальше и дальше уходила мать в своем страхе за внучат.

Но тут не выдерживал отец:

– Эмма, побойся бога, о чем ты говоришь, какая тюрьма, какие наркотики? Просто нашему сыну нужна жена, век один жить не будет. Да же, сынок? – обращался отец к сыну в надежде, что тот его поддержит, а этим, стало быть, даст согласие на женитьбу.

Но Доржо отлично все понимал, вся отцовская хитрость была шита белыми нитками, поэтому он предпочитал или промолчать или переводил разговор на другое. Родители обреченно вздыхали, переглядывались друг с другом, мол, все бесполезно, их хитрость не удалась.

Но Доржо и сам прекрасно понимал, как все кругом правы, настаивая на женитьбе. Понимал, но не мог принять душою. Никто не хотел понять, что он до сих пор любит Ольгу, не может забыть ее. Ни одна женщина не затронула его сердца так, как Ольга. Он видел, что нравится женщинам, что многие готовы выйти за него замуж, но не мог ответить взаимностью. Он прекрасно видел, что матери уже тяжело справляться с мальчишками, что она чаще стала болеть, понимал, что мальчишкам нужна мама, но ничего не мог поделать с собой. Но он еще не знал, что ему суждено-таки встретить женщину, которую полюбит так же горячо, как и Ольгу.