– Вкусный чай, настоящий, век бы пил.

Свекровь и Римма согласились, и на этом разговор вновь прекратился. Свекровь несколько раз порывалась что-то сказать, но никак не могла решиться. Римма, у которой на языке так и вертелся вопрос о муже, все же молчала, помня наказ бабушки Долгор. А Юрий Будаевич предпочел не влезать между ними, все же не совсем чужие люди, должны понять друг друга, найти общий язык. Поэтому он продолжал молча пить чай. Неизвестно, сколько бы продолжался этой немой разговор, если бы не Анечка. Увидев, что у взрослых на лбу появились капельки пота от горячего чая, она громко сказала:

– Утюю, у вас у всех на лбу дождик появился, – и засмеялась, показывая на них пальчиками.

Это неожиданно разрядило обстановку, все тоже рассмеялись, заговорили о погоде, о новостях. Потом Анютка ушла к себе в комнату, Юрий Будаевич тоже нашел какой-то предлог и ушел на улицу, и свекровь решилась наконец начать разговор:

– Римма, я приехала просить прощения перед тобой. Я знаю, ты ни в чем не виновата, лучшей жены моему Мише не найти. Это все мой дурной характер, все не хотелось отпускать сына от себя, думала, ругаться будете, ко мне вернется. А сейчас понимаю, что из того, что ко мне вернется? Я скоро уйду к дедушке, а он останется никому не нужным. Не дай бог сопьется, есть же такие случаи. И виновата буду только я, и оттуда, с того света, уже ничем ему помочь не смогу.

Свекровь шумно выдохнула воздух, видно, тяжело давался этот разговор, нелегко признать свое поражение, но, как и каждая мать, понимала, что нужнее сейчас сыну, вернее кто, как лучше ему будет. Поэтому, затолкав подальше свою гордость, она и пришла к невестке, зная, что сын ее будет счастлив с нею.

– Сын сейчас лежит, молчит целыми днями, когда с ним заговариваю, улыбнется и все, опять молчит. Хорошо, хоть не ругает, – грустно заключила женщина.

Потом опять наступило неловкое молчание. Римма знала, что она ждет ее ответа, но никак не могла справиться с собой, ее начали душить спазмы. Она не держала обиды на эту, совсем другую, непохожую на себя женщину. Она видела, что свекровь говорит искренне, верила ей, но не могла выговорить ни слова. Тогда она просто подошла к ней и обняла ее. Та сначала вздрогнула, затем крепко обняла невестку, и обе заплакали. Они долго стояли, плакали, очищаясь от всего накопившегося дурного в душе, радуясь, что наконец-то смогли понять друг друга, разрешить вечную проблему свекровей и невесток, которые из-за своей глупой женской ревности портят жизнь не только себе, но и сыну, и мужу.

Проплакавшись, они опять сели за стол, разговорились, Римма уже смело расспрашивала о муже. Свекровь, не таясь, выкладывала новости о Мише, как его состояние, как аппетит и так далее, а Римма вся так и загорелась ярким румянцем, глаза ее радостно блестели. «Как все-таки она любит моего сына, – подумала женщина, – а я, дура, чуть все не испортила».

Вошедший с улицы Юрий Будаевич с порога понял, что все хорошо, искренне обрадовался.

– Папа, завтра Мишу выписывают, поедешь с нами? – сияя, спросила Римма.

– Конечно, поеду. Какая хорошая новость. Это надо отметить, налей-ка, доча, еще чайку.

– Да, чай отменный, бодрит. Сразу легче стало, – в тон ему вторила свекровь.

Вечер прошел в теплой обстановке, Дыжид даже осталась у них ночевать. Дома ее никто не ждал, хозяйства не было, все отдала сыну после смерти мужа, поэтому она спокойно прилегла в комнате, которая всегда пустовала. Сейчас это была комната для гостей, но отец Михаила, когда строил дом, сразу отвел эту комнату себе, говоря, будем на старости лет жить с детьми, помогать нянчить внуков. Но не довелось ему пожить с детьми, умер, к сожалению, вот ей и надо сейчас перебираться к детям, что уж ей век одной доживать. Так думала Дыжид-абгай, лежа на широкой и мягкой кровати.

На следующий день они все вчетвером поехали в больницу. Михаилу было рано еще выписываться, но он упросил врача отпустить его домой, сообщила свекровь по дороге.

Подъехав к больнице, все вышли. Римма со свекровью направились в здание, а Аня с дедушкой остались на улице возле машины.

Уже подходя к палате, Римма невольно замедлила шаг и взглянула на свекровь. Та одобряюще ей закивала, и Римма решилась. Открыв дверь палаты, увидела, что Миша смотрит на дверь. Увидев жену, он обрадовался, это было видно по его сияющим глазам, на щеках сразу заиграл румянец:

– Ты пришла? Ты простила? Римма, как я соскучился.

Римма бросилась к нему и осторожно, чтобы не причинить боль, обняла мужа.

– Все хорошо, любимый, все хорошо, мы вместе, и мы поедем домой.

Миша не успел ответить, как дверь палаты снова открылась, пропуская врача. Он, видно, услышал ее последние слова, потому что сразу сказал:

– Нет уж, голубчик, никто вас не отпускал, я лишь просто сказал, посмотрим. Но рано, рано еще, не торопитесь.

Оба переглянулись, и Миша сказал:

– Все хорошо, доктор, я буду лежать, сколько понадобится. У меня все хорошо, я потерплю.

Врач вышел из палаты, и супруги еще долго не могли наговориться. Очнулись от стука в дверь. Оглянувшись, увидели Аню с дедушкой.

– Папа, папка, ты здесь? Пап, тебе плохо? Тебе больно? – участливо спрашивала дочка отца, а сама нежно гладила по загипсованной руке папу.

У Миши на глаза непроизвольно навернулись слезы, он постарался их скрыть, но, взволнованный нахлынувшим чувством стыда и раскаяния, нежности и любви, он просто молча и нежно обнимал свою девочку. А Аня будто понимала его, молча стояла и гладила отца по щеке, волосам. Римма тоже не могла сдержать слез, видя трогательную картину встречи отца с дочерью. Она понимала, что сегодня все меняется в их жизни, Миша многое понял и осознал. «Неужели все наладилось, неужели все будет хорошо», – вертелась в голове назойливая мысль. И верила в это, горячо верила.

Через месяц Миша вернулся домой. Римма не знала, как ему и угодить, не знала чем накормить, старалась все ему подать-принести. Даже Анечка как-то сказала совсем по-взрослому:

– Он что, маленький что ли, наш папа? Что ты его кормишь, как маленького, в кровати. Он что ли сам к столу не может подойти?

Они тогда посмеялись над словами дочурки, а Римма вспомнила слова Таси:

– Смотри, не бегай перед ним, не стелись, иначе опять посадишь на шею и все испортишь.

Но Римма решительно отогнала такие мысли и пошла по своим делам.

Что и говорить, Миша действительно изменился, стал нежным и добрым, как раньше, с дочкой подружился, часто они играли вместе, он лежа или сидя в кресле, а она рядом. И Римма радовалась этому. Но за месяцы болезни он совсем обленился, и, когда окончательно выздоровев, он вышел на работу, по-прежнему мало ей помогал дома, по хозяйству. Но Римма была довольна тем, что он не кричит, интересуется дочерью, редко, но стали выезжать, ходить в гости, в кино.

Прошло три года. Римма забеременела. Что и говорить, тяжело ей доставался малыш. У нее все время болели поясница и низ живота, тошнило первые шесть месяцев постоянно, гемоглобин упал, все время была угроза выкидыша. Римма провела полсрока в больнице. Михаилу пришлось бы туго, если бы не родители Риммы, которые по очереди жили у них дома, водили Аню в садик, смотрели за хозяйством. Мать, Дыжид-абгай, опять начала показывать характер, невестку не навещала в больнице, хотя после выписки из больницы сохранились хорошие отношения с невесткой.

– Человек непредсказуемый, как ветер, – сказала как-то Мише про мать соседка, пожилая старушка. – Семь пятниц на неделе. Тяжело ей с таким характером, и ей, и окружающим.

Да, права была бабушка, думал Миша, видя, что мать опять начала злобиться на Римму. Нет, она уже не скандалила, не кричала, зато очень редко приходила к ним, а приходя, всегда старалась съязвить что-нибудь в адрес невестки. Но Римма, к большому удовольствию Миши, сказала:

– Не переживай, я не держу зла. Такой уж она человек, что поделаешь. Но все равно она стала намного лучше, а ее высказывания иногда даже помогают мне. Все-таки она умудренная опытом женщина, есть чему поучиться.