Изобилие характеристик и определений человека, появляющихся на протяжении ХХ и XXI веков – «одномерный человек» (Г.Маркузе), «человек играющий» (Й.Хейзинга), Homo digitalis (Ларионова Н.С.), «человек разорившийся» (в разнообразных публикациях перестроечной эпохи), «человек отдыхающий» (Р.Инглхарт), «человек бегущий» (Душин О.Э.), «постчеловек» и т. п. являются отражением реального процесса возникновения новых черт современного человека, являющихся реакцией на глубинные изменения в экономической, политической и социальной жизни, в современной культуре в целом, когда трансформируются жизненные сценарии, стратегии и тактики поведения, религиозные нормы, семейные ценности, установки политических партий и государственных лидеров, экономические ориентации, способы и средства межличностной коммуникации и, конечно, языковые нормы и речевая практика. Принципиальность этих изменений особенно ярко выражается в исчезновении из современного социогуманитарного дискурса такого определения человека, как «трудящийся». В связи с этим представляется перспективным ввести понятие «культурно-антропологический тип» человека, под которым подразумевается свойство конкретной личности «представлять собой» определенную культурную систему.
Рождение нового антропологического типа в постреволюционной России было зафиксировано М.А.Булгаковым в «Собачьем сердце» в образах Шарикова и Швондера. Для них характерны способность к «прихватизации» (возрожденная затем в эпоху перестройки); готовность к разрушению, а не созиданию; деиндивидуализация; агрессивное противопоставление на «своих» и «чужих». Этот новый тип противоположен «классическому» культурно-антропологическому типу русского человека, для которого, как писал Н.А.Бердяев, характерна «исключительная отрешенность …от земных благ». Отсюда проистекает «слабость правосознания» и «недостаток буржуазной честности».
В работе «Размышления о русской революции» Н.А.Бердяев пишет: «…в России образовался новый слой, не столько социальный, сколько антропологический слой. В русской революции победил новый антропологический тип (выделено авт.). Произошел подбор биологически сильнейших, и они выдвинулись в первые ряды жизни. Появился молодой человек в френче, гладко выбритый, военного типа, очень энергичный, дельный, одержимый волей к власти и проталкивающийся в первые ряды жизни, в большинстве случаев наглый и беззастенчивый. … Это – новый русский буржуа, господин жизни, но это не социальный класс. Это прежде всего новый антропологический тип (выделено авт.). В России, в русском народе что-то до неузнаваемости изменилось, изменилось выражение русского лица». Рассуждая о дальнейшем существовании этого нового культурно-антропологического типа, Н.А.Бердяев предрекает его тяготение к утверждению технической цивилизации и отказ от высшей культуры (всегда аристократической). К существенным характеристикам этого типа относится также «внешнебытовое и корыстно-утилитарное отношение к православной Церкви»[7].
Принципиально важно, что в рамках одной и той же культуры (в том случае, если она полистилистична или если она находится в состоянии перехода от одного состояния к другому) не только выделяются разнообразные субкультуры, но формируются человеческие типы, ориентирующиеся на разные ценностные установки, идеалы и представления. Что уж говорить о динамике всей человеческой культуры, в которой выделяются не только разные культуры, но и разные человеческие носители потенциала этих культур.
К числу развивающихся специфических черт современного человека следует отнести крайний индивидуализм; готовность некритического восприятия новой информации (особенно если она поступает через визуальный канал, хотя развитие нейролингвистического программирования делает все более действенным манипулирование и посредством слов); развитие способности к быстрому переключению от одного вида деятельности к другому, что предполагает поверхностность, а не погруженность в деятельность; легкость при смене идентичности; сворачивание эмоциональных реакций на происходящее здесь и сейчас и др.
Рефлексия по поводу зафиксированной динамики культурно-исторической сущности человека может проводиться на разном материале – от повседневных практик до высоких образцов культуры, представленных, в том числе, в произведениях искусства и архитектуры.
Принципиально важен и аспект рассмотрения: человек рассматривается не только как продукт, но и как создатель этих новых установок и ориентаций. Однако встает закономерный вопрос: что является критерием для выделения каждого отдельного культурно обусловленного антропологического типа и что выступает средством его формирования? Нам представляется, что одним из таких критериев и, одновременно, средств является архитектура.
Причин для этого можно выделить как минимум две. Первая состоит в том, что именно архитектура является средством примирения витального и духовного начал в человеке (выделенных еще М.Шелером). Ведь архитектура основана на триедином начале, выделенном Витрувием: «польза – прочность – красота», где польза постепенно сводится к функции, прочность – к конструкции, красота расширяется до эстетического во всем разнообразии его проявлений от прекрасного до безобразного (или сужается всего лишь до повседневного удобства или выразительности). Архитектура удовлетворяет и, одновременно, формирует многие человеческие потребности, набор которых свидетельствует не только о развитости той или иной культуры, но, прежде всего, является свидетельством определенного культурно-исторического антропологического типа.
Вторая причина состоит в способности архитектуры активно воздействовать на обживаемый человеком мир, структурировать его, облагораживать, очеловечивать. Одновременно архитектура воспроизводит представление человека о мире и о себе самом.
Проследить эти зависимости между типом архитектуры и культурно-антропологическим типом чрезвычайно трудно прежде всего потому, что архитектура – сложная целостность, архитектурное пространство включает в себя, помимо архитектурных объектов, и внеархитектурные образования, а сам архитектурный контекст характеризуется полиглотизмом. Существенность не только внешнего, но и внутреннего диалога внутри архитектурного контекста, осуществляемого посредством столкновения, конфликта, пересечения информационного обмена «между различными традициями, разными субтекстами и «голосами» архитектуры отмечал Ю.М.Лотман. Мощные вторжения иностилистических традиций, например вторжение арабо-мавританской архитектурной культуры в романский контекст и роль его в генезисе Ренессанса или же диалого- и полилогическая природа барокко»[8]. Однако, подчеркивает Ю.М.Лотман, «между геометрическим моделированием и реальным архитектурным созданием существует посредствующее звено – символическое переживание этих форм, отложившееся в памяти культуры, в ее кодирующих системах»[9]. Вот это переживание (понятое не только в эмоциональном, но и в рациональном виде, как сознательная ориентация на доминирование определенных ценностей и целей) может явиться отправной точкой для решения поставленной нами задачи.
Еще П.А.Флоренский зафиксировал, что «вся культура может быть истолкована как деятельность организации пространства»[10]. О пространстве как первооснове архитектуры писал Ф.Л.Райт: «Реальность здания – не стены и крыша, а внутреннее пространство, в котором живут»[11]; Луис Кан: «Архитектура – это обдуманное создание пространств…»; известный советский архитектор Н.А.Ладовский: архитектура есть «искусство, оперирующее пространством… Пространство, а не камень – материал архитектуры»[12] и многие другие архитекторы. Архитектура создает не просто внешние очертания и конструкции отдельных зданий, сооружений, их внутренние интерьеры, а формирует целое архитектурное пространство – ту систему зданий, сооружений и комплексов застройки, в которых осуществляется жизнедеятельность людей. В систему архитектурного пространства входят и «сооружения, не имеющие внутреннего пространства, но служащие для организации внешних пространств (ограды, террасы, набережные, мосты, эстакады, развязки автомагистралей, монументы и т. п.)»[13].
