Каждый этнос, «прорастающий» в ткани городской ростовской жизни, привносит в нее нечто свое. Контакт представителя одного этноса с представителем другого не является непосредственным: он всегда опосредован выбором языка, приемлемых средств и способов общения, конкретным интерпретативным значением, степенью понимания партнера по общению. Другими словами, в процессе контакта вырабатывается некая буферно-синергийная зона, в которой «сплавляются», синтезируются некие обоюдопонятные, обоюдоприемлемые и в этом смысле общие образы, идеи и средства. Они могут остаться лишь временными инструментами, но могут с течением времени превратиться в действительно общие интериоризированные представления, исподволь меняющие культуры, вступающие в контакт. Так разнородные пласты культуры переплавляются в нечто более однородное, однако всегда возникает источник новой информации, новый «раздражитель», реакция на который порождает новый виток разнообразия.

К сожалению, сегодня мы переживаем всплески обострения межэтнических и межнациональных отношений и во всемирном масштабе, и в масштабе страны и региона. В этой связи чрезвычайно актуальны исследования, посвященные проблеме мультикультурности. На наш взгляд, история городской культуры Ростова-на-Дону показывает, что гармония в межэтнических взаимоотношениях может быть достигнута на пути понимания того, что индустриальный город (и тем более город постиндустриальной эпохи) – это машина, бесперебойное функционирование которой предполагает подчинение всех граждан общим для всех правилам и установлениям. Так, мы не можем представить себе конвейер, который бы для одних этносов работал в одном режиме, а для иных этносов – в другом. Или другая аналогия: управлять автомобилем следует строго по правилам дорожного движения, а не представлять себе, что машина – это живая лошадь, которая скачет по открытой степи или по горам, подчиняясь лишь воле наездника. В современных европейских городах этот принцип – безукоризненного соблюдения правил и законов, принцип взаимного уважения на основе понимания взаимозависимости друг от друга – реализуется повсеместно и ежечастно: начиная с неприкосновенности чужого пространства и заканчивая неприкосновенностью чужого времени. Этот принцип соблюдается (конечно, не везде) благодаря выработанной и подкрепляемой (в том числе системой правовых норм) культуре, а культура начинается, как известно, с запретов и ограничений. Животное себя не сдерживает, а действует инстинктивно. Человек же начинается с самоограничения: мы сдерживаем физические позывы своего организма, культурно обусловленным способом принимаем пищу, выражаем чувства и мысли – в этом сознательном саморегулировании и состоит прежде всего отличие человека от животного. Наличие самоограничения и самодисциплины – признак культуры, привитой человеку.

Еще в 70-е годы ХХ столетия Харви Молоч в ходе изучения города предложил такой его метафорический образ – город как машина, «машина роста»[4]. Этот образ города не был оптимистичен: город понимался им как машина в том смысле, что она направлена на извлечение прибыли из городской земли и всего, что на ней возведено. Опираясь на богатый фактический материал, он показал, что масштабные строительные проекты и другие стратегии роста далеко не всегда оборачиваются новыми рабочими местами и сопровождаются адекватной социальной политикой. Для нас же метафора «город как машина» означает неизбежность и добровольность подчинения правилам, регулирующим нормальное функционирование города.

Все сказанное выше позволяет понять, что анализ социально-культурной инфраструктуры города или региона, выступая первым шагом на пути исследования городской культуры, манифестирует объективистский подход к анализу культуры города. При этом фиксируется разветвление сети культурно-просветительных учреждений (домов культуры, клубов, библиотек, театров, филармоний, музеев, кинотеатров, музыкальных и художественных школ и училищ и т. д.), количество радиоприемников, телевизоров, киноустановок, количество посещений музеев, театров и кинотеатров в год, приходящихся на одного жителя и т. д. Этот количественный анализ позволяет зафиксировать переход экстенсивного развития городской культуры на интенсивный уровень. Ограниченность его становится очевидной не только тогда, когда возникают принципиально новые носители культурной информации (Интернет, видео и т. д.), позволяющие отказаться от посещения «мест коллективного пользования». Недостаточность этого подхода в принципиальном смысле состоит в том, что приобщение к культуре все более индивидуализируется, ее «порции» в качественном и количественном соотношении трудно измерить. Кроме того, внутри самой культуры города возникают новые проблемы, в ней появляются элементы, уже, казалось бы, изжившие себя: национализм, ксенофобия, сегрегация и т. п. Поэтому возникает необходимость иного подхода к анализу культуры города, который можно (по контрарному принципу) назвать субъективистским. Имеется в виду, что акцент должен быть сделан на субъекте – горожанине, вклад которого в культуру города состоит не только в его производственных результатах, но и в стиле общения, в мотивах и целях деятельности, в степени сопричастности жизни города.

Ни одна культура не является однородной: она носит не только открытый, но и скрытый, неявный характер, противореча официально провозглашаемым в социуме целям и идеалам. Впрочем, «скрытый» не означает «не существующий». При этом люди как носители культуры тоже различаются – различаются не только соматически и психологически, но и культурно, т. е. являются приверженцами различных ценностных ориентаций, этических систем, обладают разной степенью рефлексивности по поводу цели и смысла своего существования. Поэтому в рамках одной и той же культуры сосуществуют носители разных культурных систем: официальной и неофициальной; явной и латентной; городской и аграрной; культуры, уже исчерпавшей своей потенциал, но еще не исчезнувшей до конца и культуры нарождающейся, которая, однако, уже формирует свои ценностные предпочтения и установки. Применительно к культуре города приведенное замечание является чрезвычайно важным, ибо в любом городе сосуществуют носители разных культур. Сибирские ученые в связи с этим предложили следующую социально-культурную стратификацию городского населения: социокультурный слой «чистых горожан» (т. е. тех, кто всю или по крайней мере более ¾ своей жизни прожил в городе, многие из этих людей – горожане второго и более поколения); слой «преимущественно» горожан («полугорожан») – к нему относятся лица, прожившие в городе от половины до ¾ жизни; слой «городских полуселян» (людей, проживших в городских поселениях от четверти до половины своей жизни); слой «городских селян» (лиц, прожившие в сельской местности почти всю или более ¾ своей жизни)[5]. Д.А.Алисов, ссылаясь на Л.В.Корель, показывает, что «наиболее ярким представителем, транслятором и генератором стандартов и стереотипов урбанизированного образа жизни» выступают «чистые горожане»; у «полугорожан» фон традиционной аграрной культуры и образа жизни размыт; для «городских полуселян» элементы традиционной аграрной культуры в поведении, установках и образе жизни более выражен; «городские селяне» лишь начинают адаптироваться к жизни в городе, в своем поведении они наиболее далеки от урбанизированного образа жизни и остаются носителями преимущественно аграрной культуры[6]. Нам представляется, что «стаж» городской жизни не является единственным индикатором и даже причиной степени приобщения к городской культуре. В качестве еще одного индикатора мы предлагаем принадлежность к конкретному культурно-антропологическому типу. Действительно, изменения социокультурных ориентаций представителей современной культуры существенным образом влияют не только на их видимую повседневную жизнь, но трансформируют их внутреннюю человеческую организацию, что заставляет поставить вопрос о появлении новых культурно-антропологических типов человека, формирующихся под воздействием новых ценностных и целевых ориентиров и установок современной цивилизации.