Мисс Грейнджер, экс миссис Уизли, аккуратно ступала по упругому влажноватому грунту. Утро было серым-серо, и в министерство ее сейчас не смогли бы затащить ни собственная охота, ни даже чувство долга.

Вчера, после делового ланча между главами департамента по международному магическому сотрудничеству и департамента по надзору за сохранностью темных искусств, Драко Малфой, широкоплечий, желчно-сдержанный и, увы, тоже разведенный, провожая Гермиону до офиса (после войны они прекрасно ладили с ним по работе, ибо, к удивлению Гермионы, Малфой, в отличие от дражайшего супруга, оказался весьма ответственным, неглупым и надежным сотрудником), предложил ей бежать. Мол, только заслышав о ее разводе, он решился использовать свой шанс. Говорил, что на юге Италии у его семьи есть родовое поместье; что он вовсе не предлагает быть любовниками; что хочет помочь ей восстановиться; что просит только провести с ним месяц-другой по… ну, по-дружески.

Гермиона, взрослая и пока еще замужняя дама, побледнела и отчитала мистера Малфоя совсем таким же тоном, каким, бывало, МакГонагалл шерстила напакостившего первокурсника. Сегодня ей было ужасно стыдно, и именно потому она решила хотя бы день не появляться в Министерстве. Благо впереди выходные.

Трасгрессировавшая Гермиона огляделась: уже добрых несколько минут она задумчиво мерила шагами окраину Хогсмида, как раз возле горы, куда они на четвертом курсе ходили навещать Сириуса. Два десятилетия назад. Теперь пришло их, взрослых, время улыбаться детям с запыленных фотокарточек; их время рассказать о тех, кто не дожил до светлого будущего, которое, увы, оказалось не таким уж безоблачным; их время объяснять, почему мама и папа больше не могут жить вместе.

Гермиона поежилась и, подивившись контрасту буйного вереска и собственной министерской одежды (она с самого утра знала, что ни на какую службу не отправится, но все равно оделась по-деловому, дабы Рональд, с озлобленной угрюмостью собиравший вещи, не стал задавать вопросов и еще больше накалять обстановку), отправилась куда глаза глядят.

До Хогвартса рукой подать, но ноги в замок не шли. Гермиона упрямо преодолевала милю за милей, углубляясь в окрестности все дальше. Острые невысокие каблуки корректных деловых туфель то и дело погружались в мягкую землю, но хозяйку их это, казалось, ничуть не заботило. Она брела и брела пока, наконец, вдали не замаячила низенькая, увитая тусклой зеленью кованая ограда. Хогсмидское кладбище. Гермиона вспомнила, что читала о нем на втором курсе, в «Истории Хогвартса»: одно из самых старых кладбищ в Британии, кроме того, на нем похоронены только волшебники. Какими далекими и бестелесными тогда, в двенадцать лет, казались и смерть, и сам Хогсмид.

Старые могильные плиты были выедены дождем и ветром, на многие из них ложились едва овеваемые ветром плети старых необъятных деревьев. Если подойти ближе, можно даже услышать, как блеклые, словно запыленные листья негромко шуршали о камень.

Гермиона с меланхоличным интересом рассматривала надгробия. Те из них, что еще поддавались расшифровке то и дело плевались в нее знакомыми фамилиями — ничего удивительного чистокровных семей не так уж и много, а значит, большинство чародеев приходились друг другу родней. Краучи, Гойлы, Эйвери, Дамблдоры, Трелони, Лонгботтомы, Лавгуды… далекие предки ее однокашников, коллег, преподавателей и друзей безмолвно возлежали в безразличной, напитанной ливнями земле.

Древние накренившиеся могильные камни сменились чуть более свежими. Имена на них читались совершенно без затруднений — здесь те, кто погиб во времена первой магической войны. Стоило преодолеть и этот участок, как камни стали совсем юными — за многими из захоронений до сих пор ухаживали близкие родственники умерших во второе пришествие Волан-де-Морта. Гермиона и сама когда-нибудь окажется здесь, бок о бок с теми, кто сражался за ее будущее.

Братья Криви — под аккуратным, почти уютным, белоснежным камнем, на который Гермиона взмахом палочки опустила пушистую охапку бессмертника. Лаванда Браун получила лиловатый букет, перевязанный трепещущейся жемчужной лентой; Люпин и Тонкс — гирлянду из глициний, мягким покрывалом укутавшей оба надгробия. Тяжелый темный камень Винсента Крэбба после секундного колебания Гермионы удостоился столь же темной и тяжелой ветви мальвы, глянцевито поблескивающей угольными цветами.

Она бродила, осыпая надгробия чарами, и над кладбищем взвилась едва уловимая какофония запахов множества самых разнообразных цветов, теперь украшавших почти все окрестные могилы.

Остановившись у высокой, в человечий рост стелы белоснежного с венозными прожилками мрамора, в которую была вмурована фотография Сириуса, Гермиона нерешительно прикоснулась к чуть теплому, впитавшему ускользающее осеннее солнце камню. Почему-то сейчас Гермионе страшно захотелось, чтобы ее обнял Сириус. Или Гарри. Но лучше все-таки Сириус, как обнимал он ее всего однажды, в далеком девяносто пятом году под Рождество. Тогда, на радостях, что ему не придется справлять праздники в компании Кикимера, Сириус перезаключал в объятия всех своих гостей, и в ту минуту ей почудилось, что Сириус и ее крестный тоже. Гарри об этом она рассказала многими годами позже, убедившись, что подобное признание не расстроит его и не заставит уколоться ревностью.

Сосредоточившись, Гермиона направила палочку в самую середину стелы и прямо под именем Сириуса, высеченным потемневшими от времени буквами, появилось изображение смоляного растрепанного пса. Нужно было бы, конечно, посоветоваться с Гарри, но она была уверена, что тот возражать бы не стал.

Пес развалился на животе и, сложив передние лапы крест на крест, опустил на них лохматую голову, бросавшую лукавые взгляды. Гермиона гладила его за плоским ухом, когда до слуха ее донесся звук яростно выдираемой травы. С изумлением оглянувшись (пес тоже вскинул умную морду), она обнаружила, что забрела на участок кладбища, отведенный Уизли. Они, как и многие чистокровные семьи, испокон веков имели собственную секцию под захоронения.

Кивнув вилявшему хвостом псу, Гермиона спешно двинулась на звук и миновав множество фамильных надгробий, которые с каждым шагом становились все свежее и свежее, наконец, обнаружила источник звуков.

Анджелина, стоявшая на коленях у могилы Джорджа, остервенело выдирала сорняки. Она была так увлечена, что, похоже, не замечала не только Гермионы, но и капающей с ладони крови — видимо она порезалась о тонкие стебли.

— Анджелина? — негромко позвала Гермиона.

Женщина у могилы замерла на мгновение — но не оглянулась (наверное ей подумалось, что она ослышалась) — и снова принялась хватать сорняки голыми руками.

Гермиона в ужасе смотрела на нее. Во всех движениях Анджелины было что-то подрагивающее, нездоровое, губы ее беспрестанно шевелились. Женщина что-то бубнила себе под нос.

— Анджелина, — в полный голос повторила Гермиона и на всякий случай подошла поближе.

Могила Джорджа упиралась в растресканый древесный ствол и потому единственным местом, где могла остановиться Гермиона — стало изножье Фреда, его захоронение было всего в нескольких десятках дюймов левее.

Взгляд ее больно обожгли крупные буквы, разбросанные по двум надгробиям. «Шалость» — у Фреда, и «Удалась» — у Джорджа. Не успела Гермиона сглотнуть сухой ком, взметнувшийся к горлу, как Анджелина подняла на нее удивленные глаза, но узнав в пришельце родственницу (иногда Гермионе казалось, что при посредстве Уизли все их поколение приходится друг другу родней), только кивнула на землю рядом с собой.

— Помочь?

Анджелина покачала головой и принялась с тройным упорством ощипывать растительность на могиле Джорджа. Оттого, что они находились совсем рядом, контраст двух братских захоронений особенно бросался в глаза. У Фреда могила ухоженная, яркая, усыпанная крохотными разноцветными цветочками; у Джорджа — идеальный бледно-зеленый газон, травинка к травинке. Гарри однажды сказал, что таким газоном бы гордилась тетя Петунья.