Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он

Надсадно завыли винты…

– Кажется, там бой другой, – сказал Витек. – Какой-то нестандартный, сейчас послушаем, – он открыл ноутбук, подсоединил модем.

– Кто пел? – заглянул в комнату Витин папа, высокий, тоже сутулый, в очках. – Здравствуйте, барышня. Это вы пели?

– Я. Меня Маша зовут. Можно на «ты».

– Приятно, а я Вячеслав Михайлович, отец этого оболтуса, – он кивнул на сына, тот улыбнулся. – Что, огреб по ушам?

– По шее, – прошептал Витька.

– Что, плохо? – спросила я.

– В смысле? – не понял Витькин папа.

– В смысле, песня.

– Нет, не плохо. Мне понравилось, только никогда не слышал, чтоб Высоцкого исполняла девушка. Обычно мужики стараются копировать его манеру, а ее нельзя копировать, в итоге получается ерунда. А почему такая песня? Почему не взяли что-то полегче? Шуточное?

– Мне эта нравится, – упрямо наклонила голову я, – да и Витьке подходит, я вместо него буду петь…наверное.

– Ну-ну, – Вячеслав Михайлович присел на кресло. – Послушать-то можно? Или мешаю?

– Да еще особо слушать нечего, – сказала я. – Мы только начали.

Странно, мы только начали, а я уже поняла: все получится. Совсем не так, как с проклятым этим танцем. Я вышла, услышала музыку и поняла: танцевать не буду, сразу стало тяжело на душе. Может, оттого, что я раньше не танцевала? Так я и не пела раньше, только для себя. А с другой стороны, Высоцкого с рок-н-роллом сравнивать, все равно что Пеле с Аршавиным.

У меня особое отношение к Владимиру Семеновичу и его творчеству. Человек, который шел своей колеей, случалось, шел не туда, но все равно не опускал рук. Он не был идеальным, совершал ошибки, но не искал легких путей, не кривил душой, не врал и не прогибался «под изменчивый мир». Да, пил, говорят, сам себе из ноги вырезал вшитую «торпеду»…ну и что дальше? Значит, иначе не мог, это была его жизнь, и он ее прожил так, как хотел, никому ничего не задолжав. А потом у Никитских ворот в последний путь его провожала вся Россия – колхозники и интеллигенция, чиновники и артисты, академики и урки, мужчины и женщины, любившие и ценившие его творчество, оглушенные этой великой потерей.

– Что еще? – спросил Витька, – бой я к завтра подберу, хорошо будет.

– «Я не люблю».

– Чего не любишь? – недоуменно переспросил гитарист.

– Песня такая, стыдись, – сказал Вячеслав Михайлович. – Тоже проблемная. А вы, Мария, наверное, очень серьезная девушка. Я думал, ваше поколение таких песен вообще не знает.

Я не нашлась, что ответить, мельком взглянула на часы. Ого, полдевятого! Мама, наверное, волнуется.

– Слушай, Вить, я пошла, завтра семинар, надо готовиться.

– О, я не пойду.

– Чего это? – во мне проснулась староста.

– Да горло.

– Ладно тебе, просто в институт неохота, так и скажи.

– Конечно, я только со сборов. Слушай, а может, дашь статистику списать?

– Я сама не сделала, завтра у Алиски спрошу.

– Ой, а она прям сделала, а я тогда французский летчик, – засмеялся Витька.

– Она, понятно, не сделала, а списала у параллельной группы, они на занятие вперед идут, так что у Алиски есть. Дам, обращайся, если что.

– Ты настоящий друг, – заключил Витька умирающим голосом. И добавил совсем тихо: – Пойдем, провожу.

Мы пошли в прихожую обуваться.

– Приятно было познакомиться, – церемонно сказала я. Только что реверанс не сделала.

– Заходите еще, Маша, – тепло ответила Витькина мама.

– Мне понравилось, как вы пели, – сказал Вячеслав Михайлович, я аж покраснела от удовольствия. – Обязательно приду на концерт.

Мы шли мокрой улицей, лужи поблескивали в свете фонарей, небо было затянуто тяжелыми ноябрьскими облаками. Первый раз в жизни меня провожал до дома парень, и неважно, что мы с Витькой не встречались, а просто учились вместе. Если помечтать немного, то легко можно представить, что Витька вовсе даже не Витька, а мой суженый и ряженый.

Шли молча, Витьке было трудно говорить, а мне не хотелось. Было радостно и отчего-то горько. Жаль, бабульки у подъезда не увидят меня с молодым человеком, а то уж надоели их сентенции на тему: «Машка-то невеста уже, что ж жениха нету все? Вот у Лариски из первого подъезда такой кавалер видный, на машине ее возит, букеты дарит…». Не то чтобы меня волновало мнение тети Дуси и бабы Мани, но настроение портилось изрядно.

– Слушай, Маш, эти две я подберу, а третью ты какую будешь петь?

– А? – очнулась я.

А, он о песнях. Спорим, что если бы Витек Изку провожал, он бы не об этом думал? Спросить? Да зачем, только полной дурой себя выставлю.

– «Корабли постоят и ложатся на курс», такую знаешь?

– Да не, я Высоцкого мало знаю, Маш, как-то не близко мне, слишком уж он шумный.

– Он не шумный, он искренний.

– Пусть так. Давай какую-нибудь песню полиричнее.

– Ну…– замялась я, – посмотри тогда «Балладу о любви» или «Здесь лапы у елей дрожат на ветру…», они медленные. Спасибо, что проводил.

– Не за что, спасибо, что выручаешь. Я хотел Михана попросить, да ему медведь на все уши наступил. Да еще и потоптался. Пока, Маш!

– Счастливо. – Я вошла в подъезд и долго смотрела в окно, пока Витька не скрылся из виду.

Первый раз в жизни меня проводил парень, какое событие, скажите на милость… А ведь мне скоро восемнадцать. Даже на открытках к восемнадцатилетию обязательно нарисована счастливая пара, будь она неладна. И написано что-то вроде: «Вот ты и встретила любовь….ла-ла-ла», «Кружи мальчишкам головы, будь самой красивой …и т.д». Я Бриджит Джонс. Я встречаю Новый год с родителями и бабушкой, и еще Изка заходит. Правда, в этом году она вряд ли зайдет, у нее своя будет компания, где она звезда, и уж точно с ней рядом кто-то будет, кто обнимет, прижмет к себе, нежно прошепчет на ухо. Вот же блин.

– Ну, когда премьера? – спросила мама.

– Премьеры не будет, – ответила я и, увидев, какое разочарование отразилось на мамином лице, поспешно добавила, – но зато я во вторник пою на концерте в ДК, Высоцкого, три песни. Придешь?

– Придем, конечно, – сказала мама, – а что с постановкой? С Инессой поругалась?

– Да нет, – я махнула рукой, старательно делая вид, что мне все равно, – я танцевать не умею, а Инесса какой-то дурацкий рок-н-ролл туда вклепала. Ну, меня и сняли.

– Ясно, – мама огорченно покивала головой, – а кто ж вместо тебя?

– Изольда, кто еще, они как раз с фестиваля вернутся.

– Вы поругались?

– Нет, мам. Просто я не хочу с ней разговаривать. Подруга, называется, совсем зазвездилась.

– Ну, может, все не так? Ты поговори с ней, все выясни.

– Да чего выяснять, мам? Изка же знала, как мне важно выступить, я, может, всю жизнь об этом мечтала. Что, она мне скажет: «Ой, извини, Мах, мне так хотелось еще раз оказаться в центре внимания, что я про тебя не подумала?» Так, что ли?

Раздался резкий звонок домашнего телефона.

– Это тебя, Маш, – сказала мама и драматически прошептала: – Изольда!

– Меня нет, – ответила я, – пусть катится.

– Я уже обещала позвать.

Наверное, Изка хотела извиниться, но я не стала слушать, обида еще не прошла. Сказала, что сильно устала и очень хочу спать.

Изольда подошла ко мне назавтра в институте:

– Мах, ты дуешься? Ну, извини.

– Я не дуюсь, Из. Я злюсь. Я бы так не поступила на твоем месте. И от тебя не ожидала.

Изка начала ссылаться на Инессу: ее не переупрямишь, как сказала, так и будет, а танец и вправду нужен для спектакля…

В итоге я ее, конечно, простила, но неприятный холодок остался. Алиса делала все, чтобы побыстрее его разогнать, и ей удавалось. А потом Изка уехала на фестиваль.

А я до темноты просиживала у Витьки, репетировала. Не жалела голоса, после болело горло и почему-то шея. Я боялась, что придут соседи и попросят хотя бы сделать перерыв, потому что слушать мои вопли третий час подряд они уже не в силах. Но у нас получалось, правда. Гитара звучала уверенно и резко, местами зло: