Я не люблю уверенности сытой,

Уж лучше пусть откажут тор-р-моза-а…

Я тоже этого не люблю. И фатального исхода, и холодного цинизма, и если друг оказался вдруг. Песни на все времена.

С Изкой, правда, у нас все утряслось. Я сходила на спектакль, подарила цветы (одна из многих) а она – на «мой» концерт в ДК, честно высидев два с половиной часа.

Я, в любимой черной рубашке и неизменных «мартенсах», жутко боялась выхода на сцену. Изка прорвалась за кулисы, помогла мне накрасить глаза (от волнения у меня тряслись руки) и пожелала удачи. Витька проверял, как настроена его гитара, на Изку не глядел. Не знаю почему, но мне это было приятно. Впрочем, нет, знаю. Потому что при Изольдином появлении все парни просто в ступор впадали, помани она пальцем, пошли бы куда угодно, а меня в принципе не замечали. А Витька нас уравнял: сидел, ни на кого не смотрел и поглаживал по полированной деке свою красавицу-гитару. Нас объявили, я нервно хрустнула пальцами. Началось.

– «Воздушный бой», – объявила я, чувствуя, что меня начинает подташнивать от волнения, – Владимир Высоцкий.

Зал зачем-то захлопал, я растерялась и в панике оглянулась на гитариста. Витька кивнул головой: спокойно, все под контролем. Мне вдруг захотелось убежать обратно за кулисы, слишком невероятно все это было: я и сцена, да еще с микрофоном. А потом я сказала себе: Маха, давай. Ты же всегда хотела выступить, так вот тебе шанс, зря, что ли, репетировала? Витька заиграл вступление.

Не знаю, хорошо ли я пела или нет, но слушали внимательно и аплодировали, как и всем остальным. Мама с Изольдой и Алиской хлопали громче всех, поэтому к «Балладе о любви» я приступила уже более уверенно. А на третьей песне случился конфуз – прямо на середине вырубился микрофон. То ли я наступила на провод, то ли еще что-то. Я не сразу поняла, что случилось, когда вдруг перестала себя слышать. Первая мысль была: ну вот, единственный сбой в концерте пришелся на мое выступление, я все же неудачница. А вторая: ну и фиг с ним, с микрофоном, так допоем-доиграем.

И допели: мой голос звенел и разносился по всему залу, а я боялась, что не выдержат связки. Выдержали. А у Витьки на последнем аккорде лопнула струна. Наверное, он тоже волновался.

Откланявшись, я рухнула на стул за кулисами. Ноги отказывались держать, ладони противно вспотели. Заглянул ведущий, улыбнулся:

– Ребята, вас не хотят отпускать. Спойте еще что-нибудь.

– Спели бы, – ответил Витька, – да струна лопнула, все.

Ай, да мы!

– Спасибо, Вить, – сказала я.

– Ты здорово спела, Маш. Тебе спасибо!

Изка бросилась мне на шею, крепко обняла. Я заметила, что у нее глаза «на мокром месте» и спросила:

– Ты чего? Плакала, что ли?

– Да это песня твоя, – махнула рукой Изка, – про любовь. Мах, а у нас когда-нибудь будет так?

– Откуда ж я знаю? Сказано же: «много будет странствий и скитаний». У тебя точно будет, Из.

Как выяснилось, спектакль нашего театра занял третье место на фестивале, уступив МГУшному «Мастер и Маргарита», и ярославскому какому-то про войну, а вот Изке дали приз зрительских симпатий (Алиска сказала, что «Маргарита» чуть не лопнула от зависти). О большом успехе написали в институтской газете, поместив там огромную фотографию моей подруги. Мне очень хотелось всей душой радоваться за Изку, но всей душой не получалось, только частично.

В театральный кружок я больше не пошла, хотя Инесса предлагала. Не то чтобы я такая гордая, просто не хотелось, а вот Изка стала настоящей «примой» нашего местного масштаба, играла главные роли во всех спектаклях. У нее здорово получалось, особенно если героиня была не девочка-припевочка, а с характером, вроде Антигоны, Кармен, Настасьи Филипповны, Брунгильды. Оказалось, что на моей подруге смотрится и средневековый королевский наряд, и пестрые лохмотья испанской цыганки, и античный хитон, и даже советская военная форма. Мы стали реже видеться из-за бесконечных Изкиных репетиций, я скучала по ней. С Алиской было хорошо общаться, но поговорить по душам мы не могли.

Глава 3

В моей жизни наступили крутые перемены: папу перевели в Ярославскую область, насовсем, дали там жилье, а эту квартиру нам надо было освободить, правда, почему-то через полгода. Мы приехали в Подмосковье, когда мне было четыре, а родилась я в Иркутске, и мама моя оттуда родом, а вот отец из Переславля, так что сейчас он, можно сказать, возвращается на родину. Мама с бабушкой очень волновались, суетились. Было решено, что я доучусь первый курс здесь, точно, тем более что еще полгода можно жить в нашей квартире, а потом будет видно. Либо останусь и буду снимать жилье, либо можно будет устроить перевод в другой ВУЗ. С одной стороны, мне очень не хотелось расставаться с родителями, а с другой – манила свобода и самостоятельность. Шутка ли, восемнадцати нет, а буду жить одна, сама себе хозяйка. Хотя, признаться честно, никто мою свободу и не ограничивал, я не стремилась гулять до полуночи и оставаться ночевать у подруг, посещать вечеринки и тусовки…из-за чего там еще не находят взаимопонимания родители с подросшими чадами? Буду скучать, конечно, но, опять же, мои не за границу ведь уезжают, можно ездить на каникулы и праздники, даже на выходные иногда.

Так что Новый год прошел как-то скомкано. Изольда праздновала на квартире у Пра с кучей приятелей, меня тоже приглашали, причем настойчиво, но я хотела остаться с родителями, они через две недели уедут, да и бабушка очень бы расстроилась, я точно знаю, хоть она и не подает виду. Кремень у меня бабушка, что называется, старой закалки. А я не такая. Когда мне грустно, могу и пореветь, а грустно мне частенько бывает.

В конце января все мои уехали в Переславль-Залесский, отец будет работать там в местном военкомате, я осталась одна. Девчонки помогли прибраться в квартире, после того, как съезжают, всегда остается мусор. Изольда сказала: «А перебирайся ко мне, Мах, места хватит, что ты тут одна будешь делать? Тетя Зоя не против, мы тебе комнату выделим, а хочешь, со мной поживи. Давай, Мах! Весело будет». Я решила подумать, в конце концов, было еще полгода.

В итоге я соглашусь, конечно. И не через полгода, а через пару месяцев. Мне было до ужаса одиноко в пустой квартире, которая недавно была нашей, а сейчас стала просто ничьей, просто квартирой с равнодушным электрическим светом. Вечерами мне хотелось кричать от жуткой давящей тишины, которая наваливалась, как только я переступала порог. Я включала телевизор, чтобы он бормотал что-то вполголоса, включала музыку, иногда даже разную в разных комнатах. «Только никогда, мой брат-чародей, ты не найдешь себе королеву, а я не найду себе короля», – далеким от обреченности голосом напевала Хелависа из спальни. «Кто не верил в дурные пророчества, в снег не лег ни на миг отдохнуть, тем в награду за одиночество должен встретиться кто-нибудь», – уверял Высоцкий. Типа, выше нос, Маха, кто-нибудь да встретится. Мне только не понравилось выражение «в награду за одиночество», как будто за одиночество положена награда. Одиночество – это не заслуга, но и не вина. Это, по-моему, что-то вроде проклятья, которое, однако, можно снять, как в сказке. Нужно пройти сотни лиг, истоптать три пары железных башмаков и сбить три железных посоха, сразиться с драконом и разрушить злые чары. И вот тогда наступит «жили они долго и счастливо в своем замке». У нас сейчас другие башмаки, да и драконы, пожалуй, тоже другие: зависть, депрессия (фу, как не люблю это слово), привычка копаться в собственных переживаниях, которую некоторые гордо именуют самоанализом. И одинокие вечера, когда некуда и не с кем пойти. Вот, как сегодня. Я все-таки Бриджит Джонс. Та по вечерам звонила друзьям и жаловалась на свою неудавшуюся жизнь. Но, в конце концов, ей было тридцать. Может, позвонить Пра? Алиска уехала на выходные к брату в Москву, Изольда недоступна. Интересно, сколько башмаков я уже стоптала?