А он сидел у телевизора, все охал:

– Апокалипсис, апокалипсис…

– Таблетку за таблеткой. Ну, что ты делаешь, – говорю, – доведешь себя, удар хватит. Как в воду глядела, схватился за бок, и дышать не может. Его по скорой в 57-ю больницу с подозрением на инфаркт в терапию, в общую палату, под капельницу, а там – до утра разберемся. На следующий день прихожу с припасами, он бодрый, с мужиками о войне спорит:

– Да не так все было, – горячится, – войну не расскажешь, не опишешь, на ней побывать надо, чтоб потом всю жизнь хотелось забыть, чтоб спать спокойно, чтоб в башке постоянно не стреляло и не взрывалось. Когда рядом твой друг из родного хутора, с кем ты за одной партой в школе учился, вдруг замертво падает, и лишь вспоротый ватник на груди указывает, что в него попал осколок от снаряда прямо в сердце. А ему было восемнадцать лет. Тогда только охнешь, и нет сил даже заскулить, как щенку, так схватит за кадык, не вздохнуть, не выдохнуть.

И всего-то я хотел еще раз на прощанье посмотреть в его глаза, да закрыл он их, чтоб я не видел ни страха, ни боли. Не успел он испугаться или застонать, как не успел много чего в жизни. С девчонкой ни разу не был.

После этого вдруг в палате стало темно, страшно и тоскливо, никто уже не мог говорить, молча смотрели куда-то в себя.

Потом зашел разговор про Киев.

– Вот тебе и братский народ, первым делом русский язык запретить, да памятники сковырнуть, постаменты освободить другим, героям – националистам, а те, кто Родину освобождали, – предатели. Наверное, это его доконало. Он громыхал. – За что новая Киевская власть на Россию взъелась. Как оголтелые, кто их натравливает. Мы ж им ни в чем не отказывали. Как в бездонную бочку миллиарды, словно в прорву какую, в яму провальную, что стараниями олигархов выкопана.

– Толик, окликнула его, – я тебе гостинцев принесла.

А он мне вдруг:

– Дай я тебя напоследок обниму. А на ухо шепчет: – Прощай, мать, не поминай лихом, иди домой, тебе еще жить и жить. Ты еще молодая, может, правнуков увидишь…

Я в слезы. – Толя, – кричу, – что ты!

А он:

– Я книгу почитаю, успокоюсь. Это я так, на всякий случай, не бойся, – и улыбнулся, и книгу взял, читает, к стенке отвернулся.

Я к дежурному врачу, мол, чует мое сердце неспроста это. Она заверила, если что, в реанимацию, будут следить. Я стала проситься остаться, она мне:

– У нас всё отделение такое, что ж все с родственниками ночевать будут, переволновался он. Хорошо, что под капельницей, сейчас ему снотворное введут.

– Утром звонок. Ты знаешь, как в наших больницах лечат, во сне от разрыва сердца умер. Андрей специально из Германии приехал отметить юбилей. Теперь другие хлопоты. Сказал, что все устроит.

Подошел троллейбус, нашлось и нам местечко. После паузы трудно было возобновить разговор. Не знал, что сказать. Мужчина, державшийся за поручни, возраст которого выдавали только глаза проникновенные, очень располагающие, говорившие о том, что знает жизнь, готов проявить сострадание каждому. Ему явно немало лет. Склонившись, над нами посмотрел мне в лицо так пристально, словно что-то читал на нем. Так и хотелось спросить, что там написано, что интересного, чего сам не знаю о себе, о чем, может быть, не подозреваю.

– Как ваша радость, доченька, Лиза, там, в Новой Зеландии»?

Софья Федоровна спросила это в силу своей воспитанности. Надо было проявить заинтересованность в том, что волнует меня больше всего.

– Да Бог ее знает, отсюда не видно.

Помолчав, я добавил:

– Может, зря отправили туда учиться.

Больше ничего сказать не мог. Не хотелось расстраивать, у нее и так потеря. Не буду же пояснять сейчас, что дочь там вышла замуж за индуса из касты воинов. Нас поставила в известность по скайпу, не спросив совета.

Софья Федоровна увидела, что я не расположен к разговору. Сходя на своей остановке, попросила ее не провожать, правда, почему-то заметила.

– А где же твоя машина, в ремонте?

– Мы ее продали.

– Почему так? – но, махнув рукой, добавила, – ладно, потом об этом.

Вопрос о машине давно был решен, еще, когда я ушел из журнала «Иносфера», где отработал тридцать лет.

Сейчас мне машина ни к чему, прежде ездил на работу, отвозил Лизу в школу, потом в институт. Жена пользуется общественным транспортом. На дачу теперь редко, только в сезон, на электричке – так проще.

Мужчина, оказавший мне внимание, сел рядом на освободившее место.

– Мне кажется, что мы знакомы, – сказал, приятно улыбнувшись.

Нет, он не старый, но, наверное, очень искушенный, многое повидал, прошел через испытания, может, служил в горячих точках или работает спасателем, скорее, психологом в МЧС и каждый день сталкивается с трагедиями. Вначале я не понял, что он обращается ко мне.

– О чем вы? Простите, мне не только не до вас, мне не до чего, даже до себя.

Я пытался освободиться от роя мысли, что жалили со всех сторон. Не мог отвлечься, переключить свое внимание.

– Вот моя визитка, он торопливо открыл бумажник. Моя остановка, пояснил он, кивнув на дверь, давая понять, что ему время выходить.

– Позвоните, мне много что надо вам сказать. У вас поразительное лицо, – продолжал мужчина. – Вы словно предок…

Последнее слово я не расслышал. Из динамика громко объявили остановку, и двери с шумом открылись.

– Какая глупость, – сказал я себе молча, даже не взглянув на визитку, машинально положив в карман, вновь погрузился в свои мысли.

В перестройку в журнале «Иносфера» мы стали печатать исторические экскурсы. В этом русле хотели осмыслить современность. Но что-то пошло не так, крен на критику прошлого очевидно не верен. Социалистическая идеология была извращена, хотя народ был героем, все преодолел и выжил в этом чудовищном эксперименте. И все же возможно ли социальное равенство, было ли оно в годы советской власти, может быть это миф о свободе, братстве? Над этим вопросом мы работаем в правительственной комиссии по разработке концепции «Музея СССР», со своими предложениями посещаю ее раз в неделю.

Консультанты, специалисты и эксперты – все мы общаемся через сеть. Пока на стадии только разработка самой идеи. На чем она будет основана?

И будет ли там отражена тема русского мира, что возникла сейчас в связи с событиями на востоке Украины. Много русских осталось в бывших республиках союза. Создана программа переселения соотечественников, что бы ни случилось геноцида русских, что происходит в Новороссии, где нашли массовые захоронения мирных жителей. История знает страшные эпизоды подобного, начиная с начала двадцатого века, когда уничтожали в концлагерях русинов, под городом Талергоф, который называли галицкой Голгофой. Истребление проходило под лозунгом «Уничтожим москвофилов!». Убивали за их стремление создать русский мир от Карпат до Сахалина. Было замучено 160 тысяч русских галичан.

В троллейбусе послышались голоса. Люди громко обсуждали события на Манежной площади, где фанаты протестовали против бездействия полиции, что отпустили убийцу футбольного болельщика. Я обернулся: сзади меня сидели две пожилые женщины, вели разговор об этом.

– Разве это было возможно в наше время? Тогда не делили людей на национальности и вероисповедования, – говорила одна из них, с крашеными волосами, прибранными заколкой в виде обруча. Я отметил про себя, что эта женщина следит за собой. Соседка была заметно проще, как и выражение лица, не выразительное, с блуждающим рассеянным взглядом. Заинтересованность в разговоре она проявляла лишь внешне, не вникая в его суть. Глядя на нее, понимаешь, что губная помада и какие-либо украшения не про нее. Не то, что она о них не подозревала, скорее пренебрегала. И не только этим. Во всем проявлялась неряшливость. Замусоленные обшлага рукавов, давно вышедшего из моды пальто, дополняла изношенная обувь, что забыла, когда ее чистили.