Для жены смерть матери была потерей невыносимой. Вера слегла, истерзанная слезами и бессонными ночами. Все это сказалось сердечной недостаточностью. Хорошо, что в ее классе была родительница, известный кардиолог, которая поставила на ноги. И кстати, Петр всегда был рядом.

Я ему очень благодарен за это.

С Анной Николаевной у него были особенные отношения, он умел с ней ладить. Вообще, у него к женщинам был особенный подход. Везунчик. Краем уха улавливал из своего кабинета отрывки их бесед.

Любила Анна Николаевна поиграть, как она выражалась, в дамки, особенно когда являлся Петр Владимирович. Он себя долго не заставлял ждать, ему разрешено без звонка и приглашения. Всегда встречала его на пороге:

– Здравствуй, Петенька. Дай я тебя поцелую. Какой у тебя дорогой парфюм, не иначе как от Армани. Ну, что ты на этот раз Лизоньке привез? Опять платье или шляпку?

А когда они проходили в гостиную, по ритуалу следовал один и тот же вопрос.

– Ты, милый друг, злодей или любовник?

При этом она так ехидно и саркастически прищуривалась и хихикала, что Петя терялся и менялся в лице, то изображая недоумение или недоумка, то метущегося в догадках и стоящего на распутье, или не совсем трезвого человека.

– Признавайся, я все прощу! После этих слов произнесенных уже не на полном серьезе, а с явной иронией, становилось ясно, что это всего лишь, как всегда, игра.

– Только не надо другом прикидываться. Кого больше любишь Лизоньку или Веру? Мне интересны интриганы!

– Конечно вас, – подыгрывал Петр Владимирович – Вы у нас фигура беспроигрышная.

– Шутка или издёвка, или то и другое сразу? Хозяйке польстил. Мне приятно, не скрою. Ты вот монархист и ратуешь за былую Русь. Все равно, ты мне симпатичен. Только давай сегодня про наркоманов не будем митинги проводить. Я в прошлый вечер так испереживалась, спать не могла, а чем я, старуха, могу им помочь, как и бездомным и беспризорным. Вселенское зло в душах человеческих и ничего с этим не поделаешь. Давай в подкидного сыграем, пока Вера накрывает на стол. Про Володю не интересуйся, он «великих» на бумаге марает словом. Ты шаржи ему рисуешь на тех, на кого мы молились. В гражданскую, рьяные, неимущие иконы рубили топором по всем святым. Теперь по коммунистическим идолам карикатурой, это гуманней. Прогресс все-таки есть. Гуманизм зашкаливает, убивай, наказание, всего лишь, пожизненно и то не всегда. Как и прежде, закон, что дышло. Сколько заплатил, так и вышло.

– Вы, Анна Николаевна, очень предвзяты к нашему с Володей творчеству.

Петр Владимирович, как всегда, осторожничал, при этом не оставляя попыток дать понять, что не во всем согласен.

– Бумагомарательство стало творчеством. Журналистишка в газетенке чирикает, и что ж теперь его к бессмертному Петрарке причислить?

Чего у него не отнимешь, подумала при этом, умеет ловцом душ быть, может всех взбудоражить вселенскими идеями, хоть стой, хоть падай от его высказываний. Получается у него и успокоить. Мастак внушить своим проникновенным голосом, подвести человека к исповеди. Рассказывают ему люди. Располагает он к доверию. Слово может подобрать сокровенное, ключевое, и люди ищут с ним общения.

Затем шло сравнение. Петька весельчак и балагур, любит жизнь, женские прелести, с ним легко. Он свободный от предрассудков. Ни на чем не зациклен. Его лозунг: удовольствие – превыше всего. Этим он уязвим. Чуть что, какое испытание, теряется. Становится беспомощным.

– К Петрарке, пожалуй, нет, не дотягивает малек, может к Овидию. Хотя тот и другой поэты, если Курносову-Дурасевскому, – засмеялся Петр Владимирович тем издевательским смехом идиота, который может вывести из себя кого угодно. При этом наигранном и фальшивом хохоте слышалось не столько от Фауста и Мефистофеля, сколько от балаганных скоморохов, что от выпитого впадали в безумие или в белую горячку, уже не изображая скотов, а становясь ими. С глазами навыкате белого яблока, словно, большого бельма, что проглотил зрачок и делал человека безобразным. Да к тому же, со ртом на боку и перекошенной мордой, ну чистая образина. Сейчас такие не редкость, только скоморохи современные вместо бубна и балалайки, да водки вгоняют в себя шприцами дурь. Страшная действительность.

– Ты о чем задумался, Петр Владимирович, не иначе как о душе своей Лизоньке? Не о Володьке же. Ну его, на дух не переношу, пузырь. Пусть строчит, хоть деньги зарабатывает. Я тебя, Петя, все хотела спросить, как ты женщин любил, расскажи. Все художники такие моты и ловеласы, от политики я просто устала. Надоело слушать врунов. Вы, Петя, тоже все время врете. Почему Веру в мастерскую не приглашаете, небось, новая пассия. Опять обнаженная натура. Монархисты, они люди чести. Монархия, разве теперь соберешь пыль, развеянную историей. Вот он Российский трон, да кто на него сядет? Где тот человек, кто объединит земли русские? Кто возродит славу и русский дух? Кому это под силу? Только Атланту, но он занят, держит небесный свод. Ну да ладно, что я все лепечу несусветное. Старуха несносная. Какой ты право, Петя, благородный, видно сразу породу. Аристократ до кончиков ногтей или с младенческих когтей, – сказала и засмеялась на себя, как ей казалось на удачную остроту.

После небольшой паузы Петр Владимирович понял, что может брать эстафету разговора.

– Вера с Лизой у меня были на сеансах, скоро будет готов их двойной портрет.

После этого Петр Владимирович хотел продолжить о том, что сейчас работает над портретом президента Газпрома, на фоне интерьеров средневекового замка.

Но его прервала Анна Николаевна.

– Ты говоришь не о том, о чем думаешь. Я любого вижу насквозь, тебя за столько лет так изучила, что по каждому твоему вздоху угадаю, про что твое сердце ноет. Это Володя блаженный, он верит. Я – женщина, все понимаю. Почему ты Вере не скажешь, чтобы она развелась и вышла за тебя.

Сколько же было настойчивости в этих словах. Казалось, что еще мгновение и старуха не постесняется показаться злой.

– Анна Николаевна, – после этих слов Петр Владимирович остановился и посмотрел на нее умоляющим взглядом. – Это не первый наш разговор. Здесь Вера должна решать.

По всему было видно, Петр расстроен и растерян, а может быть, и растерзан.

– Петр, будь твердым, Петр – камень по-гречески, а ты, словно Петручио в клоунском наряде. Пора повзрослеть. Скажи своему другу Володе о ваших отношениях с Верой. Только не страшись: такое случается, ты не первый и не последний. Это жизнь, в ней всему есть место. Это сплошь и рядом, чему дивиться.

В арсенале средств достижения своих целей, вербовки сторонников и обращения в свою веру Анна Николаевна использовала тактическую уловку, уговоры.

– Опять же, это только Вера может сделать.

– Кто же из вас троих демон, кто вами крутит. На любовь не кивай, она как факел, все спалит.

Анна Николаевна говорила как бы сама себе, словно бы рассуждая вслух. Может быть, вспоминая что-то подобное из своей жизни. Неужели ей посчастливилось обжечься тем испепеляющим огнем.

– Любовь бывает разная, позвольте заметить, – отозвался Петр Владимирович.

Голос его прозвучал, как показалось Анне Николаевне из какого-то забытья. Сердце примет ли мудрое решение, если разум не может разобраться в чувствах. Что мешало Петьке понять себя.

За столько лет в этом доме был не один такой разговор. Не все я слышал, и не при всех был свидетелем, о чем-то я догадывался, но не обо всем. Впоследствии для меня многое оказалось неожиданным.

Теща со свойственным ей математическим складом ума презирала гуманитариев, считая их недоразвитыми, с туманом и неясностью в голове. Со своими уравнениями, плюсами и минусами всегда должна была любую ситуацию и разговор подвести к знаменателю. Вычеты, сложения и неминуемый результат без скидок на обстоятельства и эмоции.

Люди в ее сознании проходили по баллам, их жизни она ставила оценки, как правило, нули, колы и двойки.