Женщина на причале театрально не желает меня замечать, хотя взглядом мы уже встретились. Подбородок вверх, руки заводит за спину. Впрочем, этот жест мне понятен – столько ответственных и бесполезных рукопожатий за жизнь. Зачем приумножать их явно ненужным? Даже во сне не строю иллюзий, знаю, что не стою рукопожатий великих. Появись я на свет божий коалой, вряд ли бы удостоился фотографирования на руках собравшихся в Австралии повелителей мира. Зато под раздачу попал бы. Это точно. К черту прожорливых коал!

– Мне не на ручки! – кричу. – Мне только швартовый!

Лодку неожиданно приподнимает с кормы, так что я откидываюсь назад и вынужденно бросаю весла, чтобы уцепиться за банку, она же лавка. Одно весло тут же вылетает из уключины…

«Прощай, неуклюжий!»

«Бывай, неверное!»

Мне не до мерехлюндий и уж совсем не до зависти к чужим свершениям. Выжидаю мгновение, когда суденышко на гребне волны худо-бедно уравновесится, перед тем как задрать в небо нос. Затем отчаянно привстаю и швыряю булинь на причал. Ловко вышло, изящно: булинь-лассо приземляется в полушаге от рогов причальной тумбы-быка. Что для ковбоя слабовато – для моряка почет. Я от себя так просто в восторге! Для «фрау-не-фрау» пустяк подсобить, только нагнуться. Женщина, однако, упрямо игнорирует мою сноровку. Равно как и упавший к ее ногам канат. Тот, гаденыш, пользуется моментом и с облегчением соскальзывает в воду. И то сказать: кому охота на привязь, без того живет узлом перетянутый.

«Вот же дьявол, совсем вылетело из головы – санкции же! – осеняет меня. – Значит, точно она…»

– А может, я украинец?! И правильный! Тот, который за вас и против России! А вы со мной так?! – кричу гневно и даже во сне стыжусь убожества своего вранья.

– Так-так, – словно повторяя за мной, безразлично, но удивительно быстро, перестуком вагонных колес, реагирует фрау Меркель. Едва шевельнула губами. И голос странный, механический…

Холодильник, сволочь, включился. Поломаю к чертовой матери. Провод перекушу. Как только зубы не жалко станет. Так что живи пока, гад.

Просыпаюсь, раздосадованный сном. И тем, что он оборвался на недопустимо фальшивой ноте, каких снам и знать не пристало. Предчувствую, что день тоже сложится не очень, так-сяк. Хотя есть вероятность… Впрочем, на то она и вероятность, чтобы шифоном иллюзий зашторить окно в реальный мир. На время. Успокаиваю себя тем, что я не один такой. Куча народу так или иначе повторяет судьбу сигары в пальцах любителя красивой жизни: мокнут кончик в марочный коньяк – «насладись!», – а затем скурят. При этом понимаю, что образ неполноценен, так как опущен момент обрезания.

Мне хватает секунды, чтобы реабилитировать холодильник: на пустое брюхо урчит. «Держись, приятель, нас двое!» – посылаю ему сигнал о перемирии, и мой организм преданно поддакивает хозяину. Слава богу, не так шумно, знает свое место, в этом его отличие от вещей: те лишены тонкого понимания жизни – куда положат, там и лежат. Или поставят, если речь о холодильнике, телевизоре, ведре… Сегодня моя очередь ведро с мусором выносить… Впрочем, с людьми такое тоже нередко случается. В смысле, куда положат-поставят… А после смерти – со всеми. Большинство сохранившихся до загробной жизни думают именно так. Остальные пишут книжки о зомби.

Сегодня пятница, но привычкам что за дело до таких пустяков, как дни недели? Я на их стороне. Моими утренними бзиками верховодит ненависть к быстрым подъемам. Терпеть не могу вставать сразу Как только проснулся. Этот акела никогда не промахивается. Я тоже регулярно «попадаю» за опоздания.

Друзья говорят: это потому, что я не служил. Однажды кто-то шутливый стишок в адрес выдал. Вроде бы экспромт. В голове засели отрывочные строки, по-моему концовка. «…И молвил строгий военком, конверт в карман сминая: живи, раз хочешь, дураком… Ну что за распиздяи!» Экспромт? Да помилуйте! Перед зеркалом отрепетированный… экспромт. Я и тогда не купился, но виду не подал: сам не горазд приврать, если безобидно.

Поразительно, сколько всего в жизни мужчины объяснимо отсутствием армейского опыта. Целый сонм навыков в невозвратном пролете. Причем стоит только признаться в уклонительстве, как всем сразу все про тебя становится ясным. При том, что отношение к тебе – не очень чтобы… С низкой облачностью. Приклеились к языку, чертовы метеорологи… Но, опять же, не штормовое, много чести.

Особенно понятливы в этом смысле мужики. Нет никакой нужды в лишних словах, кроме как отрапортовать по-военному – вот же парадокс! – лаконично: «Нет, не служил». Можно пожать плечами, вроде бы и не знаешь, как так вышло. И разом прощен по куче позиций, заодно и на будущее. Вроде как родился человек без слуха, куда ж ему петь. Он и в танце ритм не ловит. Походил бы строем, в ногу – был бы совсем иной коленкор! Но и спрос был бы тоже другим. А с убогого что возьмешь?! Чертовски удобно для жизни. Уже ради этого стоит откосить от казарм.

Валяюсь. По будням минут пятнадцать, в выходные подольше. Получается, что в выходные время дешевле, хотя всё с точностью до наоборот. Лежу себе, думаю, вспоминаю, фантазирую… Непременно пикируюсь с мамой, такова традиция. Я не помню, как сжился с ее постоянным присутствием в моей голове. Наверное, по-другому никогда не было. Меня не раздражает бесцеремонность, с какой она постоянно вторгается в мою жизнь. По прихоти, когда только хочет. Я несказанно покладист, просто человек-плед. Тем не менее сыном своим моя мама не очень довольна. «Очень» – это мною привнесенная вишенка на… На что? Да на что угодно. Хоть на скуку скучную. Это совершенно неважно. Важно иное: моя мама никогда не ошибается. Порой мне кажется, что это ее работа такая – не ошибаться. И работает мама на совесть. А раз так, то во всем – и этого всего много, как манной крупы в трехлитровой банке, – виновата моя исключительная строптивость. Послушать маму, так по части строптивости даже шеф новомодного московского ресторана мне не чета. В том смысле, что я его переплюнул. Хозяин на днях попросил прославившегося снобизмом шефа «забацать по-быстрому простенький бутерброд с сыром навынос». Ну того и снесло. Как яйцо осколком гранаты. Неважно чье. Тут люди случайные подвернулись: один с фотоаппаратом, другой со знанием французского. Интернет рыдал, любители желтизны краснели.

Мама предпочитает примеры из жизни. Они, на ее взгляд, доступнее. А в чем проблема, не понимаю? Это я о поваре. Я бы еще согласился, кабы выгорело чудаку с желанием в мишленовский звездопад… Что, если есть у него звездочка? И не одна? Тогда ладно, тогда другое дело. Так и быть, мирюсь с примером, принимаю. Заодно соглашаюсь с тем, что строптив. Легко. Ибо, как уже отмечалось, я очень покладист.

В блаженные утренние минуты очень важно не шевелиться. Если же совсем невтерпеж, затёк весь, то двигаться следует медленно, вроде бы нехотя. Как во сне. Внешняя достоверность чрезвычайно важна. И ни в коем случае нельзя размыкать веки. Даже сквозь ресницы не стоит пытаться подглядывать за тем, что вокруг происходит. Мои сожители чертовски глазасты, язви их. Уж как заметят, что выпал я из колыбели Морфея – спуску не будет. Большие затейники.

«Твой выбор, Ванечка. Сколько раз я тебе предлагала… Да и сейчас не поздно».

«Я помню, мама, спасибо. Ничего не надо. Доброе утро».

«Приветики, приветики. Так-таки ничего?»

«Ну хотя бы не сейчас, ты же знаешь».

«Ладно, валяйся, ленивец».

Интересно, на сколько сегодня ей хватит терпения? На десять минут? На пять? На пять.

«На пять».

«Мини-минут. Двадцатисекундных».

«Как скажешь».

Ветер упруг, упруг, податлив… Этот образ из сна, только что оборванного старым пердуном-холодильником, чертовски навязчив, коалы отдыхают. Он крутится в голове охромевшей гипсовой лошадкой на словесной карусели. Словно я не проживал свой сон, а смотрел его и записывал на винил ощущений. Теперь вот прослушиваю, а пластинку заело. Время от времени мне случается видеть сны, в которых я будто редактор и наблюдаю за действием со стороны. Могу вмешиваться, но без фанатизма. В противном случае меня невежливо просят валить из сна. Потом я подолгу кручусь с боку на бок, унылый, в несправедливой обиде. Как в панировке. Мне нравится это сравнение, потому что нередко под панировку прячут несвежее. Я в такие часы очень несвеж. Потом, чтобы разобраться в воспоминаниях – ведь сны всегда что-либо означают, – упёрто читаю Фрейда. Мало что понимаю в прочитанном, можно сказать совсем ничего, однако нет-нет да и нахожу в своем подсознании то, что великий Зигмунд так ждет от меня: фаллос, вагину, материнское лоно, порочные устремления… «Это многое объясняет», – насмешливо объявляю себе.