Я всё понимаю и обнадеживающе киваю: давай, действуй, раз уж взялся. Трудись. Всё одно штанам чистка прописана. Прикинув, что при таком попустительстве отлынивать глупо, пёс с минуту демонстрирует завидный темперамент. Я пристраиваю ладонь козырьком, прикрываясь от солнца и любуюсь роскошным днем. Так, наверное, Илья Муромец оглядывал оставшееся за ним поле битвы. Если ниже пояса не смотреть. Посмотришь – образ сразу рушится, потому что вижу настороженный собачий глаз. А надо бы коня. Глаз нет-нет да зыркнет, тут же жмурится, натыкаясь на мой взгляд в ответ. Щен и впрямь будто на отработке. У меня был такой опыт. Мне не ясно, как такого можно добиться от собаки. И зачем? Неужели собакам также свойственна неразборчивость юности? Эта неясность вкупе с неоформленным предчувствием продолжения… – понятно, что не собачьего непотребства – удерживают меня от резкого движения ногой, что мгновенно превратит пса из насильника в космонавта. Пусть и не высокого полета. Махнуть порезче и… Гагарин! Да нет, лайка. «Поехали!» Щен не осилит. А если осилит, то не убедит. Еще можно встать и двинуть по аллее с обременением на ноге. Как ни в чем не бывало. Развлечь чуток москвичей и гостей столицы. Но я сижу. Выдержка – мое второе имя. Или третье, потому что второе не для печати. И не для озвучивания на публике. Хотя, все дело именно в публике.

Я не особенно силен в породах, но собаки не в курсе моей неосведомленности, им, собственно, наплевать. Безответственно, с легкостью вывожу новый вид «пидерасселы», пёс, стопудово, не натурал. В конце концов, на другом краю скамейки куда более заманчивая для его упражнений пара ног. С моей точки зрения. Ноги… Нет, ножки, так они изящны. И джинсы на них с самого пика моды, не в пример моим ветеранским вельветовым портам. А уж ботильоны… Господи, специально досижу увидеть, как в них будут вставать. Чистой воды экстрим. По-моему, люди, способные ходить на таких каблучищах, должны быть занесены в Красную книгу. И о них, как о тиграх, будут заботиться большие начальники… Да что это я… Ведь наверняка так и есть.

С «обязательной» программой пёс управился быстрее моих ожиданий. Насчет произвольной понимает правильно – партнер еще раунд не протянет. Выдержка не та. И нервы. Отойдя на два шага, щенок испытующе смотрит мне в лицо. Похоже, что ожидает похвалы. За проявленную активность? Явно не за выносливость. Возможно, за понимание. Ему правильнее было бы поклониться мне до земли, благо недалеко. За покорность и терпение. Так ему и говорю. Услышав о покорности, он совсем по-человечески вздергивает бровь: «Ой ли?» Но всё это ерунда, конечно. Придумываю от нечего делать.

С любопытством взираю на наглеца сверху вниз. И он на меня таким же макаром. Неожиданно замечаю рядом с ним пару новомодных, ранее виденных ботильонов. «Пропустил аттракцион, как вставала…» Откидываюсь на спинку скамейки. Просто поднять голову, сам стану похож на пристыженного щенка. Руки складываю на груди. Хочется разметать их крыльями по гребню спинки, но это перебор. Под блатного или другого какого хозяина жизни мне косить бесполезно: не внушаю. Сам тоже не верю. Отсюда всё… Сейчас я немного вальяжен и, хочется верить, импозантен. Хотя бы самую малость. Иногда этого бывает достаточно.

Доброжелательно, с легким интеллигентским прищуром (глаза зачитаны до близорукости) разглядываю силуэт в солнечных переливах. Дух света. Джин, явившийся из двух туфель сразу.

– Ваш? – обращаются ко мне из колышущегося воздушного пространства. В мое почти безвоздушное.

Прищуриваюсь чуть сильнее и различаю лицо в ослепительной солнечной раме. Отдельные его черты.

– Помилуйте! – открещиваюсь от животного. Меня так и тянет сложить губы трубочкой. Иногда я непроизвольно копирую мимику собеседника. В школе за это пару раз нешуточно получал. – Вы считаете, что только своим дано так рьяно справляться с… Скажем, с предъявлением чувственности.

– Как вы смешно говорите о… псе.

– Приблудный он.

Одно слово, без спроса прорвавшееся на язык, радует меня своей отвязностью. Мне оно кажется очень уместным. К тому же идеально подходит для образа «смешно говорящего».

– Приблудный, – повторяю, удваивая удовольствие. – И очень… активный. От нерегулярной востребованности, по-видимому.

Второй фразой смазываю успех. Дальше – сплошная убогость. Всё невпопад.

– Кстати, если уж зашла о том речь…

– О том? – стараюсь выправить крен. Брови вверх, улыбка бывалого заговорщика: мы ведь понимаем друг друга? Я форсирую многозначительность слова, не разыграть которое не могу.

– От чужого, приблудного, я бы такого не потерпела, – не уступает мне собеседница. – Впрочем, вопрос вкуса. И разборчивости.

Блестящая, надо признать, реакция. И гибкость. Вообще гибкость. В целом. Девица насмешлива, ехидна. Не ханжа и не из пуритан… Какие, к дьяволу, пуритане с такими формами! Мне такие нравятся. Чувствую, как во мне стряхивает дрёму вечный раб. На лбу у него нечитаемое клеймо пионера «Всегда готов!». Выполнено клеймо древней письменностью, она ровесник мира, одолеть невидимые словеса до недавних пор могла только женщина. По крайней мере на людях. Дай кандалы, сам закуюсь… Еще молот дай… Клёпки или что там нужно…

Как-то потребительски выглядит эта сдача в рабство. Стираем пока. Сохранить как черновик. Ключевым было слово «чужой». Похоже, что мне предложено рассчитаться на «свой-чужой». Есть такая игра. Разве еще не понятно, из какого я лагеря? Тем более что «чужой» уже есть, щенок, он помечен этим словом нами обоими.

Наклоняюсь к замершему в нерешительности щенку («Обратите внимание, мадемуазель, ровным счетом никаких проблем с поясницей!»), встаю сам и поднимаю ношу за шкирку на уровень глаз. Другой рукой поддерживаю под попу, доверчиво сложенную в мою ладонь. Пёс слегка растерян, но в огромных глазищах азарт и восторг. Похоже, он думает, что видит весь мир разом. С таким сектором одномоментного обзора я враз бы зачислил его на погранслужбу. Погранпсом.

– Что, приблудный? Если ты не в курсе, твою жертву зовут… А та часть моего туалета, с которым ты вознамерился получить приплод – ее никак не зовут. Она без роду, без племени, без имени. Однако если тебе так будет легче, можешь звать ее Брючиной.

– Штаниной.

– Можно и так. Пусть будет Штанина, хотя в Брючине больше характера. А как имя твоей госпожи?

«Боже, какой примитив. В лучшие века мне следовало бы тотчас же застрелиться. Или зарубиться мечом».

– У приблудных не бывает господ. Только избранники.

– Это если кто неправильно приблудился. У меня, к примеру, талант правильно…

– Ну? Ну? Скажите это слово!

– При-блуж-дать-ся. По-моему, классно. Я просто влюбился в это слово.

– Перевлюбитесь, сделайте милость, я забираю «приблуждаться» себе.

– Перевлюбиться?

– А что вам не нравится? Перейдите на противоположную сторону. Или переплывите туда же. Перелицуйте, переделайте… Переверните уже, наконец, эту страницу!

– Театральное?

– Не угадали. Скажем, филология.

– Час от часу не легче.

– И чем же филологини вас не устраивают?

– Заговаривают до смерти. Своего рода сирены.

– А вы какого рода будете?

– Смею надеяться, что мужеского.

Язык пса слишком короток, чтобы дотянуться до моего носа, но частота предпринимаемых попыток поражает. Неудачи никоим образом не остужают его пыл. Вероятно, это животное неуёмно во всех проявлениях. Я медленно опускаю его на парковую дорожку и легонько подталкиваю в направлении от себя. Щенок на веру принимает новую задачу и без оглядки уносится в даль. Что за бред… Мне кажется, что мягкие подушечки лап высекают из каменной крошки голубоватые искры. Возможно, их цвет навязан половой неразборчивостью пса. Ерунда, игра возбужденного воображения, теней, света… Чертовски быстрая игра. Мацуев. А у меня один класс музыкальной школы. Выгнали, кстати, за приставания к директрисе. Весь год ныл: «Отчислите меня, Марина Васильевна, вы же всё можете».