Настало время второго «наезда», к счастью усеченного шумом воды до «…не расплатишься!». Я в ответ громко фыркаю. Надеюсь, что вышло независимо. А хотелось надменно. Надо бы позаниматься фырканьем, столько разнообразных оттенков… Фырк пренебрежительный, фырк уничижительный, фырк недоверия, презрительный… В Интернете наверняка найдется самоучитель. И учителя тоже найдутся.

До выхода из дома еще около получаса. Мне категорически неохота сидеть в приемной. Что за удовольствие – наблюдать за больными, их родственниками, как те переживают за немощных и втайне досадуют на них за болячки. Куда лучше прийти тютелька в тютельку, в крайнем случае минут за пять до назначенного времени. С другой стороны, когда это в больницах принимали вовремя? Все равно умышленно затягиваю завтрак. Делаю вид, что нервничаю, можно сказать, психую. Неловко проливаю кофе, когда же тянусь за тряпкой, то локтем въезжаю в молоком залитые хлопья. Локоть предусмотрительно оголен, не хватает еще свитер вывозить. Слишком жирно будет для невезения. В остальном, по-моему, все получилось натурально.

«Не можешь без своих глупостей, Ванечка. Заигрался».

«Ты не понимаешь, это важная часть плана – разминка. И ты права: это исключительно мои глупости».

«Я, если ты заметил, не вмешиваюсь».

«Ни во что».

«Ни во что».

«Заметил. Целую».

Кофе, кстати, поганенький, растворимый, а кипятка жалко. Жалко, что пролил, чайник, как оказалось, пустой. Времени заново кипятить уже нет. Выходит, погорячился. Хлопья, если и обзавелись привкусом моего локтя, то совсем для меня незаметно. Во вкусе, как обычно, превалирует размокший картон.

«А попросить?»

«Это мелочи… Уф! Вот спасибо тебе. Теперь супер. Это мёд, да? А можно, чтобы хрустели? Волшебница…»

«Говорите, молодой человек, говорите…»

На улице всё без перемен. Все так же, как было вчера, позавчера. Такое впечатление, что уже давным-давно ничего не меняется. Мое робкое пожелание хоть какой-то «живинки», хотя бы на попадающихся на глаза лицах, притупилось от частого пользования. Но и жизнь вокруг в свою очередь утратила остроту. Окружающая стихия нынче только царапает, не режет. Даже кровавая драма на украинском юго-востоке кажется смонтированной в сериал с неизменным набором актеров, статистов. С Сирией еще проще, там все статисты на одно лицо. Меня учили, что искусство объединяет, так ведь безыскусно все. Однако я не забываю, что раны бывают колотыми.

Крамольная мысль «а может, ну его в жопу, это унылое однообразие?!» уже кажется событием, чуть ли ни совершившимся фактом. То есть, по мановению моей простенькой мысли, унылое однообразие прямиком перебралось туда, куда послано.

Мне кажется, что все видят меня, даже если не смотрят. Слышат, чувствуют и не одобряют. Или людям так неодобрительно все равно? Тогда они должны обладать способностью неодобрительно печалиться. Достаточно покачивать головой. Желательно с небольшой и затухающей амплитудой. Ничего, надо сказать, сложного, совсем не бином Ньютона. Я тут же пробую, и шагающий навстречу старшеклассник с сигаретой в зубах вызывающе скалится: да пошел ты, ты мне не отец! Я вообще никому не отец. Надеюсь. Сам пошел, прыщавый ублюдок. Хмыкаю. Хмыками тоже полезно заняться, прекрасный инструмент аранжировки скучного диалога. А что по поводу радоваться неодобрительно? Это сложнее… Да ерунда! Какие сложности?! Я так радуюсь результатам всех выборов, что застыл в понимании их полной бессмысленности. Хуже не стало – вот формула неодобрительной радости. Всякий раз, надо признать, рано радовался. И все же нельзя не признать, что даже неодобрительная радость не позволяет назвать жизнь безрадостной. Если ты не враль. А я не враль. Не до такой степени.

Как-то мне неуютно среди людей одному. Хочется остановиться, завладеть вниманием людского потока (знать бы – как?) и отчитаться перед согражданами: «Про унылое однообразие это я слишком широко размахнулся. По-богатырски. При том, что не богатырь.

«Не по Сеньке раззудилось плечо, размахнулась рука. Наваждение, одним словом».

«Чужое, – еще одним».

«Чуждое», – надоело считать.

Ничего такого на самом деле не думал. И это не от жиру. Смотрите, какой я поджарый. Чего я хочу? Слиться с людьми, влиться в улицу. Почувствовать, наконец, что я не пришлый, что я на улице дома.

Боже, как же безалаберно заселен, как же неуютен мой дом!

В воздухе уже весна, но на деревьях все еще зима. Задержалась, цепляется за ветки, утратив главенство на открытом воздухе. На деревьях зима обычная, а на дороге и тротуаре – московская, особенная, в ассортименте. Жуткое месиво из насыщенной химией грязи. Настоящее рукотворное бедствие. Правда, в этом году начальство божилось пощадить жителей и гостей столицы, не окроплять город гнусными реагентами. Наверное, в этом акте откровенного вандализма по отношению ко всему живому и неживому тоже нет больше нужды, реагенты теперь выпадают вместе с осадками. Собственно они осадки и есть. Выходит, и на деревьях такое же дерьмо, но менее осязаемое, а потому не так раздражающее. Уж точно не обувь. Неужели я единственный «жук-вредитель», кто разгадал смысл акции по «великодушному» отказу от химии?

«Почему жук, Ванечка?»

«Ага, вредитель тебя не смущает. Не знаю, пришло на ум само собой. Может быть, Стругацкие?»

«“Жук в муравейнике”?»

«Да. Нет… Да. В смысле, вполне возможно».

«А… нет?»

«А “нет”? “Нет” означает, что на такого жука я не тяну».

«Я про Анет, чудак-человек, про твою давешнюю подругу. Она так отвечала на всё, что не понимала: “вполне возможно”».

«Наверное, от нее заразился. Подцепил, так сказать».

«Легко отделался».

«Мама!»

«Что мама? Можешь мне поверить. Я сама ее пролечивала. Даже перечислять не буду – от чего. Букет».

«И не сказала?»

«А ты бы раз и поверил».

«На раз не уверен, но на два, на три…»

«Мне кажется, ты нервничаешь».

«Есть от чего, с моей-то болезнью».

«Ну что мне прикажешь с тобой, балаболом, делать?»

«Приказываю: оставить меня на время и позволить предаваться печали. От безысходности».

«Шут гороховый».

«Умничка. Спасибо, что напомнила. Забыл похвалить за бумажку, прокравшуюся под дверь. Очень остроумно».

«Всегда к вашим услугам. Кушайте не обляпайтесь. Мой тебе совет: забудь о несуществующих болячках, подумай о чем-нибудь хорошем. Просто для разнообразия. Слабо?»

«Вовсе нет. Могу подумать. Без проблем. О траве, например… Это же позитивные мысли?»

«Смотря что за трава».

«Резонно. Обыкновенная. Газон, луг, сеять, косить, не курить, валяться. Хорошо, валяться опять недостойно. Просто ходить, не валяться, радоваться цвету и мягкости. Так сойдет?»

«Сойдет».

«Тогда готовься восхититься».

«Уж я не подведу».

Я мечтаю о том дне, когда зазеленеет трава. Обожаю ходить по траве. Удивительно непритязательное растение. И очень простое – ни эмоций не вызывает, ни мыслей особых. Если только какой человек в песках или среди камней долго жил, соскучился, сердце сожмет… Но это не мой случай.

С травой можно вытворять все что в голову придет: съесть, вытоптать, разутюжить колесами, химией замучить, мочиться на нее самому и выводить гадить домашнюю живность… И совсем о ней не заботиться. Однако после зимы она так или иначе пробьется, поднимется. В этом трава сильно смахивает на людей. Возможно, поэтому мы в большинстве случаев видим ее, но не замечаем, как видим и не замечаем друг друга. Правда, иногда обстоятельства вынуждают людей прятать свой эгоизм и прикидываться заинтересованными. Трава к такой потребности не склоняет. Ей от нас ничего не нужно. А нам от нее? Да тоже ничего особенного, лишь бы была.