«Прости великодушно, но куда-то ты далеко отъехал от темы замков. От своей, прости, гипотезы. Или нет? И кого это ты ногой по заднице приласкал?»

«Прощаю… Или да. Гипотеза. Замки. По заднице… Сейчас вспомню. Уже».

Правда, вспомнил, но не совсем то. Или как раз то, что нужно?

Было это на предыдущей квартире. Дядя Лёша, один из моих соседей, сильно тяготел к изобретательству и даже преуспел на этом нелегком поприще. Правда, изобрел дядя Лёша не новый замок, а совсем даже наоборот – отмычку к старому замку. Тот висел на холодильнике семьи, чья незапоминающаяся фамилия свежо красовалась под третьим звонком на косяке нашей общей входной двери. Как-то раз дядя Лёша по обыкновению своему удачно пошарил по чужим полкам, отволок к себе «в норку» то, что глянулось из аппетитного, и, казалось, следовало бы ему угомониться. Но нет! Припал, паскудник, к замочной скважине в чужой двери. Полюбопытствовать сподобился: как там поживают граждане, счастливо не ведающие о понесенной утрате? Что поделывают? Будто не догадывался. Молодожены, однако. В этот момент я и подоспел. Гневный, справедливый, давно затаивший недоброе на вороватого соседа. Ну и не сдержался. И не хотел сдерживаться.

Дядя Лёша врубился в дверь кустистой бровью, взревел и – тогда еще времена располагали к свободе эмоций – с ураганным матом унесся в ванную спасать лицо ледяной водой. Когда же прерванный в стараниях молодой муж, наспех обмотанный одеялом, нервно распахнул дверь, то за ней по стечению обстоятельств оказался один я. Немного растерянный. Однако вид, что открылся моим бесстыжим глазам за спиной молодожена, стоил множества неудобств. Душа на пару с глазами сильно возрадовалась, что ноги не успели ретироваться. Одеяло у молодых было одно на двоих, а молодая… Молодая не покраснела, даже позы не переменила. Дурак дядя Лёша, мог был и потерпеть, подумаешь – бровь… Так ведь не знал.

– У вас солью разжиться никак не получится? – проявил я удивительную сметку, наслаждаясь глазами. Статью я существенно превосходил потревоженного мужчину, поэтому мне ответили скупо, но вежливо:

– Извините, не держим. Вредно.

По прошествии времени признаю, что спросил я про глупость и глупо. Следовало изобразить вопрос подлиннее, позаковыристее, скажем: «Простите великодушно, нет ли у вас, дражайший сосед, еще раз извините, что прервал… кхе-кхе… чего-нибудь жаропонижающего, только непременно сильного, а то, понимаете ли, ну… мне в общем-то любое сойдет. Да и вот еще… Аллергии я не подвержен, не страдаю, поэтому за последствия вы не беспокойтесь. Все обойдется без сюрпризов».

Оплошал я, дурак, с солью. От неожиданности всё вышло смазано. К слову, в тот же день вечером я помог соседям перетащить в комнату их бесстыдно взломанный холодильник и мысленно пожалел дядю Лёшу – столько расстройств в один день. Заодно, будто нечаянно, пересекся взглядом с девицей. Вышло так волнительно ярко, что я убедился: надо съезжать. Шуры-муры с соседкой хороши в сериалах, там все страсти понарошку. В жизни можно всерьез нарваться.

С примирением к лиходею дяде Лёше я навязываться не стал. Слышал за стеной, как он бесновался в своей «одиночке». Грозился: «Прибью гада, вот только попадись!» Пришлось подсунуть ему записку под дверь: «Уймись, шут гороховый, не то сдам с потрохами соседям за разбой продовольственный!»

Будто еще не сдал.

«Не распыляйся. Давай к истокам. То есть ты хочешь сказать, что обычный поджопник поспособствовал техническому прогрессу и избавил часть людской расы от коварного искушения? В этом заключается твое открытие?»

«Именно. Только – гипотеза. Я скромен. Заметь, изобретение никоим образом не посягнуло на демократию. В смысле свободы выбора. Ибо в большинстве случаев под новым замком сохранялась дырка от старого. Впрочем, ее за ненадобностью можно было залепить разжеванным кусом газеты. Обычное дело в коммуналках. Или при съеме. Я бы и сам так поступил, но стерва хозяйка…»

«По-прежнему докучает?»

«А то ты не знаешь?! Старая жаба. Мне надоело просить ее разрешить сменить в двери допотопный замок на нормальный, современный. Ни в какую. Упертая старая жопа».

«Ванечка…»

«А что? Не тебе, а мне ключ в кармане таскать приходится. Он размером со столовый прибор. И весит как гиря».

«Твоя проблемка легко решается».

«Не надо, пожалуйста. Я сам разберусь. В конце концов, это мой выбор».

«Странно выбрал».

«Так получилось».

«Ну и балда».

«Ну и балда».

«Тогда не ной».

«Я и не ною».

«Поднываешь».

«Нет такого слова».

«Матери видней».

«Ну да, поднываю маленько… Постигаю мир своим… постигайлом…»

«Друг мой, ну что за слово такое чудовищное! Прямо армейская фамилия. Прапорщикам в комедиях дают такие фамилии».

«Иван Постигайло. Мне бы подошло. Звучно».

Из-под двери неожиданно тянет сквозняком, хотя в коридоре мертвая тишина. Что-то шелестит в мою сторону, будто таракан в бумажных тапочках атакует. Я скашиваю взгляд, и улыбка слегка сужает обзор. «Уймись, шут гороховый!» – гласит заботливо развернутая ко мне четвертушка желтой бумаги в клетку. Такой мама пользуется для заметок, белая для нее простовата. Обожает усложнять. И много чего умеет. По части усложнений тоже.

«И тебе, сынок, неплохо было бы кое-чему научиться».

«Ага».

К чему привели меня двери да личины замков, все эти лабиринты праздных фантазий? Известно к чему, к задницам. Это намек на то, что свою надо готовить к приключениям. Словно я не в теме.

«Еще как в теме. Спал бы лучше, горе луковое».

«Что-то ты больно нежен со мной, внутренний. Понятно, что спать лучше, да поди усни теперь».

«Жаль, плечами обделен, не то бы пожал».

«Жми лучше… куда-нибудь, не засоряй жизнь, и так уже две нужны, чтобы весь мусор вывезти».

«Хм…»

Пустое. Больше чем на десять минут старательных попыток провалиться в дрему меня не хватает. К черту. Надо бы собраться с мыслями перед походом в больницу. Вот и собирайся.

С полминуты я весь без остатка отдаюсь наблюдению за симптомами разлада в моем организме. По моим ощущениям, с каждым мгновением он все меньше похож на задумку Создателя. Будто кто-то решил: «А чего тянуть-то?! Разберем в темпе чувачка на детали, и по домам». Мерзкое ощущение. И хотя все это чистой воды фарс, в ванную я бреду с опущенными плечами, понурый. Словом, в образе. Не хуже Петрухи.

Горячие струи душа дарят облегчение, и я думаю, что когда живьем варят раков, то в какой-то… неопределенный момент им непременно должно становиться клёво. Жаль, спросить у них нельзя. Зато можно озадачить английских ученых. Они славятся пытливым умом, особенно если речь о какой-нибудь совершенно бессмысленной хрени.

Сегодня в дýше я вызывающе расточителен. Если правда, что воду город берет из реки, то она на глазах мелеет. Рыбаки в панике, капитаны в ужасе, только рыбе все по фигу, она от рождения под кайфом. Москва-река место мутное. Сироп, о чем бы нас ни заверяли хозяева города. У рыб наследственный кайф, генетический. Вот черт, никогда бы не думал, что могу позавидовать отравленной рыбе. Нет, не так. Рыбе-мутанту, так правильно. Впрочем, если разобраться, никакая это не зависть, дурь в голове, вот о дури и думается.

Я намеренно игнорирую первое сварливое предупреждение, доносящееся из коридора под аккомпанемент шаркающей походки: «Транжирят тут воду как им вздумается». Походка шаркающая, но не кавалерийская, не Понтий Пилат. Заунывный дуэт для нудного, скрипучего голоса с разношенными донельзя тапками. Вместо белого плаща с кровавым подбоем байковый халат в огурцах, давно потерявших природных цвет.