И, кажется, тусила с ебучими «бунтарями», так что из всех возможных вариантов Рэй — последняя, кого вообще можно представить в постели Рена.

Но все же она тут, устроившаяся в коконе покрывал, больше всего напоминающая ангела с перебитыми крыльями, вывернутыми лопатками на сгорбившейся спине.

Вся в свежих синих пятнах, здоровски напоминающих чью-то пятерню, смявшую кожу до следов, в багровых засосах, спускающихся по шее вниз. В бурой подсохшей корке поверх воспаленных порезов — сколько их было, три, пять? Сколько она выдержала прежде, чем начала вопить от боли?

Рэй оборачивается и смотрит на Хакса удивительно спокойным, почти обреченным взглядом, моргает сонно, ничуть не удивленная его появлением.

И солнце, льющееся из обломавшихся жалюзей, повисших на тонкой нитке, накрывает ее золотистой вуалью. Загорается на кончиках выгоревших ресниц, прячется в уголках набухших до крови губ.

— Хэй, Хакс, — шепчет она тихо, сорванным голосом, и тянется за первой попавшейся майкой. Конечно же, Реновской, той самой изодранной и всей в подозрительных темных пятнах. Она что дура? Не в курсе, что нельзя трогать одежду Кайло? О черт, вот только этого не...

Хакс на автомате делает шаг, чтобы успеть остановить непоправимое, и под ботинком что-то хрустит, размалываясь в крошку.

Теперь-то он замечает, что не только жалюзям капец. Весь пол усыпан, усеян сброшенными с полок книгами, бумагами, среди которых и его пояснительная к завтрашнему докладу. На самой середине, ровно по полосе, разделяющей комнату на две части, разбитый торшер, согнутый в дугу, а на краях осколки поблескивают знакомыми бурыми пятнами.

Все срезал? Или что-то оставил на память? Хотя бы пару перышек, например.

Ощущение такое, будто по комнате ураган прошелся. Ураган по имени Кайло Рен, не пощадивший ничего и никого на своем пути.

— Какого хера... — Хакс бросается к папкам, которые он вообще-то оставлял на столе. Теперь их можно сразу выкидывать, все измятые, выпотрошенные, все в следах от подошв, небось специально потоптался. — Я ж его просто...

Гребаный-мать-его-Рен, нужно было оставить его на пару дней, чтобы вернуться в самый настоящий постапокалипсис.

Он бурчит себе под нос, собирая ошметки страниц, складывает их в стопку, стараясь так, чтобы хоть как-то ровно, а под кожей уже так и зудит, чешется, поднимаясь к локтям. Надежное решение всех его проблем.

— Подожди, дай я помогу, — все так же неловко шевелится Рэй, приподнимаясь на постели. Она скидывает с себя покрывала, и Хакс мельком видит ее смуглые бедра — тоже голые, конечно, чего еще он ожидал.

Они все в шрамах, одни старые, выцветшие, ровным частоколом полосок, другие посвежее. А вот цепочка багровых пятнышек по внутренней стороне до самого паха свежая. Вчерашняя.

Рэй растерянно вздыхает, спуская на пол в самую кучу осколков босые ступни. Одна из лодыжек уже распухла, потемнела, обвитая тонкой блестящей цепочкой, другой конец которой теряется где-то под кроватью.

Небось вокруг ножки, намертво ввинченной в пол, чтобы не скрипела, не ходила ходуном во время секса, закреплено. Надежно и просто.

— Вот дерьмо... — смотрит на него Рэй, так жалобно, так неуверенно, точно он лучше нее знает, что происходит. Что произошло вчера.

И действительно.

— Вот дерьмо, — повторяет за нею эхом Хакс и хватается за телефон.

Первое, что делал Рен после своих ночных загулов, это избавлялся от девушек, выкидывая их в коридор вместе с одеждой.

Но не от Рэй, она же еще тут. С ней все не так, и это сводит его с ума.

Он набирает раз пятнадцать, выслушивая долгие гудки, прежде чем этот мудила сбрасывает, а затем присылает одно короткое сакраментальное сообщение: Присмотри за Р, скоро буду.

За это время Хакс сгребает все сломанное, разбитое в кучу, сметает осколки, рассортировывает те страницы, что еще уцелели. Монотонность действий — единственное, за что цепляется его мозг сейчас.

Он отделяет желаемое от необходимого — расчесать руки до крови успеет в какой-нибудь другой раз.

Маленький ангел с разукрашенным синим лицом все еще сидит на постели, совсем чуждый этому месту, где темно словно в логове паука, завешено плакатами и уродливыми фотографиями.

Рэй разминает искусанные плечи, позвякивает цепью, которой вполне достаточно, чтобы она могла добраться, скажем, до туалета.

Но не до двери, чтобы наутек, пока есть шанс. А он есть?

И тут же, словно одна мысль способна призвать дьявола, заявляется Рен. Как всегда здоровенный, занимающий собой все пространство, он с порога сует Хаксу картонную коробку, в которую втиснуты три обжигающе-горячих стаканчика с кофе.

— Вот, — передает Кайло ему пакет, — держи, — и кофе там как всегда черный, горький, никакого сахара, сплошная дрянь, а сам направляется к Рэй.

Становится перед ней на колени, ни дать ни взять черный король перед босой нищенкой в чужих лохмотьях. И даже слова не говорит насчет его майки, открывающей худое, покрытое веснушками плечо.

А Хакс еще помнит тот раз, когда Кайло только заселился.

— Тронешь хоть раз что-то мое, и я вырву тебе горло, — сказал тогда Рен, и это прозвучало достаточно убедительно.

Но, кажется, сегодня тот день, когда на правила можно наплевать.

И пока Хакс цедит сквозь зубы обжигающую дрянь, кисло-горькую, точно туда яду насыпали, и наводит порядок на столе — синее к синему, уцелевшие ручки в верхний ящик, он все еще искоса посматривает на этих двоих, занявших собой почти все пространство комнаты. И дело ведь не в размерах стен и пустоты между ними.

Кайло аккуратно осматривает лодыжку Рэй, расстегивает цепочку, наматывает на ладонь и сгребает в карман этот звенящий, измазанный кровью комок звеньев.

Зацеловывает оставшийся на коже синий след, зализывает выступившие капли крови, будто это хоть как-то исправит все, а потом поднимает Рэй на руки и как есть, голую, вздрагивающую от боли, тащит в душ.

В ту тесную кабинку, где и одному места мало, захлопывая за собой дверь, и там среди шума воды слышны тихие жалобные стоны и монотонный стук тела о пластиковые створки.

Кайло ведь любит это — резать по-живому. В свежей ране всегда больше крови.

И возвращается он первым, весь мокрый, взъерошенный, одежду хоть выжимай, и на полу цепочка следов — поскользнешься, так там и убьешься, хмыкает Хакс, забившись в свой угол вместе с остатками доклада.

— Это нелепо, — пытается он воззвать хоть к каким-то остаткам разума в его безумной башке, — она не может остаться только потому, что кто-то перепутал ее имя в списках. Реймонд Ниджима вместо Рэй, надо же, это почти смешно.

— Это мужское общежитие, Рен. То, что она здесь сейчас — всего лишь чья-то ошибка.

— Это судьба, — перебивает его Кайло таким тоном, что лучше сразу заткнуться. — Хотя что ты можешь знать об этом, — насмешливо хмыкает он. — А вот и ты, малышка. Иди сюда.

Они оба поворачиваются к двери, где стоит Рэй, босая, обнаженная — худое плоское тело, загорелая кожа, раскрашенная всеми оттенками багрового, острые темные соски, гладкая выбритая промежность — и никакого стеснения. Все, как нравится Рену, идеал из идеалов.

— Ты порвал ее, — она говорит, скорее всего, о майке, о чем еще же. — Мне больше нечего надеть. А мои вещи ты спрятал...

— Можешь попросить что-нибудь у Хакса, — поддевает его Рен. — Он отдаст с радостью, чтобы только не пялиться на тебя, так ведь?

О да, меньше всего Хаксу хочется, чтобы этот придурок выломал ему кадык или выбил глаз.

— Держи, — он протягивает Рэй свою чистую, выглаженную рубашку, стараясь не касаться даже кончиками пальцев, но по рукам уже ползет зуд, поднимается к локтям, так и горит огнем. — Можешь не возвращать.

И та принимает одежду с благодарностью, накидывая на плечи, закатывает рукава, делаясь еще тоньше, меньше и беззащитнее под белым покровом, возвращает свою ангельскую белизну.

— Спасибо, — ее руки ловко скользят по затылку, перебирая влажные пряди, скручивают в пучки и закрепляют резинками, которые подает ей Рен. Со стороны настоящая идиллия, от которой несет все нарастающим безумием.