— Нет, Рэй... — он поднимается, рывком. Пробуждение никогда не дается ему легко, а если проспать всю ночь на холодном полу, то и вовсе накатывает, отзывается нытьем в костях, спазмом крутит в голодном желудке. — Мы не станем рисковать. Я понесу тебя. Снова.
— Ладно, — соглашается она. Кривится, раздумывая, но соглашается. — Хорошо.
Прикосновение к ее лицу приходится разорвать, но Рену все равно еще кажется, что по пальцам бежит жар, обугливая самые кончики. И даже под перчатками ощущение не проходит.
Рэй — это все, о чем он может и должен думать сейчас, и это плохо.
Когда он несет ее на руках, прижимая к себе, она хочет взмолиться, поставь меня, дай мне сделать это, боги, просто дай мне разнести этот гребаный город вместе с алыми монстрами, дай мне сравнять его с землей, потому что иначе это сожрет меня.
Иссушит изнутри, оставив только пустоту сожаления.
Боги, Кайло, дай мне наконец возможность позаботиться о тебе взамен.
Но она молчит. Прижавшись ухом к груди, слушает, как стучит его сердце. Поднимая глаза вверх, смотрит, как расцветает всеми оттенками красного искусственное небо под куполом, настолько уродливое, насколько это возможно.
Потому что оно тоже клетка. Размером побольше. И бежать больше некуда.
— Пусти, — не просит, требует она, глядя, как растет облако алого на ступенях вверху.
Преторианцы Сноука напоминают статуи, искупавшиеся в крови. Замершие перед битвой.
— Не надо, Рэй. Это убьет тебя, — в глазах Рена тревога. Она всегда там, темная, неизбывная, она никуда не денется, пока со Сноуком не будет покончено.
— А так они убьют тебя.
Их всего двое против трех дюжин, и это не отряд обычных штурмовиков, это личная гвардия Сноука.
Приказ только один. Вернуть одного. Убить другого. А Рэй не собирается в одиночку воевать со старым ситхом, ни за что.
Она подцепливает тонкий шнурок из кожи, он давил ей горло, не давая дышать больше месяца, он был ее защитой, но еще больше поводком, на который она с такой легкостью попалась.
Или это, или смерть Кайло. Что она могла выбрать?
Но сейчас выбирать уже не надо.
Когда удавка сорвана, Сила возвращается к Рэй, наполняет до края, это не Свет, не Тьма, это сплошная серость, смесь всего, топкая, вязкая, и ее так много, что на миг Рэй теряет контроль.
Земля Мю-сити дрожит и рвется на куски, пронизанные тонкими серебристыми лентами, искусственная планета с искусственным всем, ей сложно выстоять против этой странной парочки.
— Я буду рядом, — Кайло как обычно страхует ее, поддерживая связь Уз, иногда Рэй кажется, что он берет на себя всю боль, когда этот шумный грязный поток Силы течет сквозь нее, нарушая все законы. Он как якорь, и за него, неподвижного, выстоявшего в эпицентре бури, она может держаться.
— Я знаю.
Рассвет уходит вместе с потемневшим испорченным куполом, свет пропадает, окрашивая ступени в алый, скользя по разбросанным телам, безликим, безымянным.
Но местные — хотя кого тут назовешь местным, если не хочется задерживаться в богами проклятом месте даже на день, чтобы не схлопотать заряд бластера в лоб, — клянутся, что сегодня был особенный день.
Чем?
Никто из них не помнит.
====== Boy with one eye (Рэй/Кайло Рен) ======
Комментарий к Boy with one eye (Рэй/Кайло Рен) Вот так всегда. Это была заявка на Горетобер об отсутствующих конечностях, но они тут все. Посыпаю голову пеплом, хотя я ни капельки не расстроена тем, что вышло))))
Когда они оба заходят в лифт, и двери за ними бесшумно захлопываются, надежно отрезая от остального мира, слишком яркого, многоголосого, Рэй устало вздыхает и отступает назад.
Позволяет себе расслабиться и сгорбить плечи, которые все еще ломит от тесного парадного платья, и запустить руку в волосы. Как назло, они закручены, надежно закреплены на затылке добрым десятком острых шпилек, и просто так от них не избавиться. Разве что снять скальп.
— Дай я, — позади нее беззлобно ворчит Рен и прикасается к ее волосам. — Ты сейчас себя поранишь.
— Кто виноват, что эти прически слишком сложные. Моя воля, и я бы просто носила их распущенными, — слегка жалуется Рэй. Жаловаться ей, в общем-то не положено, не та работа — стой себе красиво и отсвечивай на фоне Бена Соло, создавая повышенное настроение.
— Так нельзя, ты же знаешь, — Рен с легкостью принимается за шпильки, выпутывая их из завитков и отбрасывает на пол. Они звенят, сталкиваясь с камнем, и разбрасывают золотистые блики на стены, на ее платье, на ее руки, почему-то сейчас вызывая воспоминания о Джакку. И о свободе, как некстати.
— Твоя мать будет ругаться, — Рэй хмыкает и позволяет себе чуть опереться на Рена, самую малость, чтобы не дать ему вообразить, будто она смертельно устала, хотя это так.
— Моя мать может отправляться в задницу, ты же знаешь. Она переживет, — Рен качает головой и отбрасывает еще одну золотую раздвоенную иглу. Та летит в панель, задевая сенсоры, и лифт сам собой останавливается.
Так мягко и нежно, что Рэй не успевает даже подумать об этом. И о том, что их ждут на приеме в честь дня рождения Принцессы. О том, что руки Рена покидают место, где им положено быть, и добираются до застежки ее платья.
— Эй... — она поворачивается к нему, когда ее платье уже наполовину сползает с груди, держась разве что за напрягшиеся соски — тело всегда так предательски реагирует на прикосновения Рена, всегда, — и округляет глаза. — Мы не можем.
Она может распинаться еще минуту, две, пять или десять. Хотя их всегда есть на что потратить. На поцелуи, например.
Рен смотрит на нее сверху вниз, один он умеет так делать, заставляя Рэй нервничать — что в его взгляде: осуждение, нетерпение или всего лишь попытка поиздеваться над нею? А затем подмигивает, своим единственным глазом, не скрытым под черной повязкой.
— Кайло...
— Тшш... — он закрывает ей рот ладонью. — Ты тратишь слишком много воздуха на бесполезные вещи, Рэй, — ему нравится трогать ее, и она прекрасно видит это. Пятна румянца на бледной коже, расширенное пятно зрачка, такого черного, что за ним и радужку не найдешь. И прикосновения, аккуратные, легкие, словно невзначай стягивающие ткань к талии, чтобы иметь возможность дотронуться до соска. Сперва кончиками пальца, заставляя Рэй вздохнуть и дернуться — то ли навстречу, то ли назад, она и сама не знает, — а затем, наклонившись, зубами, чуть прикусывая.
Рэй стонет, и уже еле держится в его руках, так что приходится оттолкнуть ее назад, к дверям замершего лифта, залитым радужным светом от ее разбросанных заколок.
Позволить прислониться к холодной поверхности обнаженной спиной, и она дрожит еще сильнее.
Спутанные волосы, наполовину освобожденные от плена прически, ей идут, делают ее беззащитной, словно она его пленница, запертая в золоченой коробочке в тишине, и кроме них двоих больше никого нет.
— Но я не... — она и выдохнуть не успевает, когда он становится на колени перед нею, задирая подол вверх и проводя ладонями по бедрам. Снизу вверх, еще медленнее, слегка сжимая пальцы и оставляя на золотистой коже следы. Ее белье для Рена не помеха и он слегка сдвигает трусики, облизывая пальцы, засовывая их внутрь.
Эта пытка ее любимая, и Рэй с удовольствием подается навстречу каждому движению, она ахает и стонет, бьется затылком о поверхность двери, но даже не чувствует боли.
Какая боль, когда весь мир затапливает свет, падающий сверху водопадом, и в центре его лицо Рена, напряженное, сосредоточенное. Старый шрам, перечеркнувший лицо пополам, прячется под повязкой, и Рэй просит — шепотом, вслух ли, или может всего лишь в мыслях — сними ее.
Сними...
— Сделай это сама, — предлагает Рен. Ему меньше всего хочется отрываться от ее тела ради какой-то повязки, так что приходится самой.
Черная ткань сьезжает в сторону, открывая спрятанный под нею глаз, совсем даже не поврежденный, но уж точно не обычный. Он, в отличие от другого, не темный, он светится ситхским золотом, переливается огненными искрами, и Рэй вздрагивает снова.
