От Рей и ее надрывного шепота. От этого ужасного слова — прости.

Она намертво впилась в его кожу, вгрызлась в самое мясо, заменила ему воздух и воду. Она словно кровь по венам, и ее образ не исчезает никогда.

Плачущая Рей молит о прощении тогда, когда он взрезает чужое горло световым мечом, распарывает человека, и на маску, прикрывающую его лицо, брызжет кровь.

Она сворачивается в клубок, состоящих из тонких линий и плавных изгибов, рядом с ним, в его постели в темноте.

Можно протянуть руку и дотронуться, до того она близко.

Рей с ним, когда Сноук наказывает его за ошибки, те, что стали для кого-то спасением, а для рыцаря Рен обернулись позором.

И когда Кайло падает на камень, корчась от невыносимой боли, все, за что он может держаться, чтобы не потерять сознание, — это ее губы, мокрые от слез.

Они шепчут прости, и этого хватает, чтобы он остался тут, чтобы выдержал все, что приготовил для него Сноук. Чтобы принял это с достоинством, как подобает мужчине из рода Скайуокеров.

Кайло привыкает к ее присутствию везде и всегда.

Рей — это куда больше, чем просто видение в Силе, оставленное вместе с рваным шрамом, пересекающим лицо и спускающимся на плечо.

Она тот самый якорь, что удерживает его на тонкой грани. Только уже не жизни и смерти. Она то, что тянет его в самое безумие и все же удерживает от того, чтобы не упасть в него.

— Я хочу поговорить с тобой, слышишь? — пытается говорить с нею Кайло. — Ну же, послушай...

Но она только закрывает глаза и вздрагивает, словно это его слова причиняют ей еще больше боли. Она ежится и прячется за своими руками, до которых он не может дотронуться.

Она только плачет. Из-за него. И шепчет свое бесконечное «прости».

— Прости, — шепчет ее скорбный рот, когда Кайло в бешенстве крошит мебель в своих покоях. Она не чувствует ничего даже тогда, когда алый меч проходит сквозь ее ненастоящее тело.

— Хватит! — орет на нее Рен. — Заткнись, просто заткнись и исчезни!!! Пошла вон!

Если бы он мог, он вытряс бы из нее настоящей душу за все те дни и ночи, проведенные под монотонные жалкие «прости-прости-прости». Задушил, испепелил — да все что угодно.

Но эту Рей не остановить. До нее даже нельзя дотронуться.

Она слишком близко, и все же ее нет.

— Вы абсолютно здоровы, — в который раз подтверждает медицинский дроид.

Сканирование не показывает ничего необычного, и только Кайло может видеть Рей, стоящую так близко к нему, что он может просто наклонить голову и дотронуться подбородком до ее макушки.

Он хочет сделать это, может, из какой-то отчаянной вредности, а может, потому что понимает, что это ничего не даст, ведь это всего лишь фантазия, порожденная его мозгом.

— И никаких видений у меня не может быть? — Он произносит это медленно и устало, потому что сражаться с такой Рей ему не по силам. Теперь уже нет.

— Абсолютно исключено. Мы снова провели полный осмотр. Вы здоровы. — Металлический робот кивает своей головой, внутри которой одни только микросхемы и провода. Ему не под силу увидеть то, что не поддается объяснениям.

А Рен видит.

Он видит достаточно, чтобы сказать, сколько веснушек на носу у Рей и какого оттенка ее глаза, когда она плачет.

Они напоминают ему расплавленный песок, превратившийся в слюду. Или небо за несколько секунд до того, как оно сгорит.

Она ничего не хочет от него. Ни-че-го. Именно это Кайло не может принять.

Что все это безумие и иллюзорная Рей с ее сбившимся дыханием под иллюзорной кожей — не больше и не меньше, чем его собственная мысль.

Она не явилась, чтобы спасать его. Или наказывать. Она не возмездие Света и не прощение. Она — плод его воображения.

— Я выдумал тебя такой, — понимает он. Со слезами на глазах и жалобным «прости», застрявшим, как заезженная мелодия голонета. И на самом деле ее никогда не будет рядом.

Ни плачущей, ни смеющейся. Ни нахмурившейся и отвергающей его предложение быть с ним всегда и править мирами вместе.

— А ты совсем не такая. — Он кривится, потому что лицо омертвело, превратившись в маску, за которой удобно прятаться. Он ведь так хорошо делал это всю свою жизнь. — Ты просто тень.

Она не исчезает. Не гаснет, словно затушенная свечка. Не растворяется во мраке, как он мог надеяться.

Рей просто поднимает глаза.

И ему кажется, или безумно хочется верить в то, что она видит его на самом деле.

— Снова скажешь свое криффово «прости»? — Кайло готов к этому. Если подумать, это слово уже выжжено у него на подкорке мозга. Потому что это не она, это он хотел бы сказать его. Прости меня, Рей.

Она мотает головой.

Улыбается сквозь слезы, которых на самом деле нет.

— Найди меня, — шепчет ее рот, повторяют ее губы, смыкаясь и раскрываясь, чтобы выдохнуть одну-единственную фразу. — Найди. Меня.

Теперь ее нет. Нет больше тихого монотонного шепота, раздающегося в ушах. Нет ощущения соприкосновения, словно Кайло достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться до нее. Нет тяжести внутри, словно в груди у него застрял кусок камня.

Кайло достаточно повернуться на бок в постели, чтобы представить ее темный силуэт рядом. Свернувшийся в клубок и состоящий из тонких острых линий и неясных очертаний.

Он мог бы протянуть руку и попытаться вызвать ее снова. Вытащить из снов и оставить вместе с собой.

Но он садится и смотрит за стекло, туда, где среди безвоздушной темноты сверкают звезды, зовущие к себе. Множество ярких звезд, среди которых есть одна путеводная, что нужна ему.

А значит, он будет искать.

====== Godsend (Рей/Хакс) ======

Комментарий к Godsend (Рей/Хакс) На самом деле только я могу усмотреть в этом пейринг, ну да ладно))))

Впервые маленькая Рей видит смерть, когда ей всего семь.

Она стоит посреди пустыни, соленый пот выедает глаза, а на зубах скрипят песчинки, как ни отплевывайся. И не знает, что делать.

Рядом с ней догорают остатки рухнувшего звездолета, напоминающие подыхающее чудовище с развороченным брюхом. Обшивка трескается под напором огня и обнажает спутанные внутренности — многочисленные ленты проводов и зияющие черные дыры, куда страшно сунуться.

— Чего стоишь? — выдергивает ее из оцепенения Ункар Платт. — Иди собирай все, что уцелело.

Рей пятится назад, мотает головой и больше всего хочет закрыть глаза и оказаться дома. Там, где нет жары, песка и где есть те, кто обещали за ней вернуться. Однажды.

— Иди, а то все без тебя разберут, — старый кролук кивает на стайку оборванцев, возрастом не больше ее, которые отважно ныряют в черную раскаленную дыру. — И еды не останется.

Еда? Рей не может думать о еде, хоть живот давно прирос к хребту, а слабость никогда не проходит.

— Я нне... не хочу, — шепчет она, глотая подступивший к горлу комок. Она вот-вот заревет как маленький ребенок, хотя ей нельзя, ведь она уже взрослая и самостоятельная. Так говорили родители, так говорит и Ункар.

— Тогда и подохнешь тут, — делать Платту больше нечего, как возиться с упрямыми детьми. Он безразлично хмыкает и складывает руки на животе. — Мне-то что. Я за тобой смотреть не нанимался. Прилетит кто — так и скажу: трусливая была и слабая. Такие в пустыне не выживают.

Кролук заворачивается и медленно топает по песку к кораблю, прикрикивая на чумазых задымленных детей. Они без устали таскают туда-сюда обломки, надеясь получить за это хоть глоток воды и четвертинку пайка. Кашляют и валятся на колени без сил, но все же снова поднимаются и ныряют в пышущую жаром дыру.

И никому нет дела до сгорбившейся девочки, жалобно всхлипывающей чуть поодаль. Ункар Платт прав — пустыню выдерживают только сильные.

А Рей не такая.

Она разворачивается и принимается бежать. Размазывает по лицу слезы и задыхается от рыданий. Еле волочит непослушные ноги и наконец спотыкается обо что-то торчащее в песке, падая совсем рядом с телом.