Сотрудничеству между народами, покорившим и покоренным, содействовало внедрение на американскую почву и распространение принципов кофрадии, мирского братства тех, кто чтил какое-либо божество или Приснодеву. Членство в таком братстве сулило духовное утешение и порождало ощущение коллективной идентичности. Возникли кофрадии в старой Испании. В одной только Севилье насчитывалось не меньше дюжины братств, основанных еще в пятнадцатом столетии (некоторые из них, отмечу, уцелели до двадцать первого века). Некоторые из них учредили собственные «филиалы» в Мексике шестнадцатого столетия, а еще больше таких заокеанских «представительств» появилось век спустя. Широко мысливший францисканский миссионер Педро де Ганте с 1520-х годов пытался сочетать христианские обряды и практики с местными обычаями и традициями. Американские кофрадии потому нередко возникали на территориях, где ранние миссионеры рассказывали о каком-либо конкретном святом или о какой-то священной реликвии. Зачастую подобные культы становились своего рода «синкретическим компромиссом» между христианством и язычеством²⁰¹.

Новая Испания после завоевания во многом осталась такой же, какой была; как пишет Жак Сустель в своей замечательной книге «Повседневная жизнь древней Мексики», это была «мозаика городов»²⁰². Кабеса, то есть главный город, являлся местом проживания старой аристократии, центром сбора дани, а также «фокусом» для найма рабочей силы. Но уже во втором поколении после завоевания былая индейская аристократия лишилась прежней власти и могущества, а потому изменились и условия сбора дани, и политика трудового найма. Достаточно быстро «ядерной общиной» Новой Испании сделалась частная гасиенда²⁰³, причем вопреки тому, что все коррехидоры (советники) декларировали приверженность христианским принципам, в том числе обязательствам справедливо относиться к индейцам и их владениям, требовать от испанцев, например, не наносить урон местным сельскохозяйственным угодьям при выпасе своих стад. Тем не менее к 1560-м годам из тридцати шестидесяти энкомьенд в одной только долине Мешико одиннадцать вернулись под контроль короны и обеспечивали три четверти дохода от общего количества энкомьенд²⁰⁴. Эти владения изъяли после кончины первых владельцев, и это сулило возможность новых перераспределений земель.

Второй вице-король Луис де Веласко, как и его предшественник Антонио де Мендоза, был знатным аристократом. Родился он, как считается, в 1511 году в историческом городке Каррион-де-лос-Кондес, недалеко от Паленсии в Кастилии. Выше уже говорилось о нем как о радушном хозяине, любителе лошадей и скачек²⁰⁵. Он, кстати, сумел устроить так, что его жалованье было на четверть больше жалованья Мендосы²⁰⁶. Между прочим, именно Веласко осуществил грандиозное изменение экологического свойства. Завоевавшие новый мир испанцы не задумывались над тем, что везут за океан привычные, «дедовские» методы ведения сельского хозяйства и привычный домашний скот. «Пасторализм», наряду с цыплятами, свиньями, ослами, козами, овцами, крупным рогатым скотом, мулами и лошадьми, оказался еще одним «конкистадором», подобно людям, что привезли с собой этих животных и птиц. Вдобавок у испанцев имелись собственные заботы. Например, первое поколение конкистадоров решительно вырубало деревья: древесина шла на строительный материал и на топливо. Испанские плуги кромсали почву куда глубже, чем туземные палки-копалки, а крупный рогатый скот и овцы глодали траву до корней (что провоцировало эрозию). К концу шестнадцатого столетия встречались стада овец в 12 000–15 000 голов – ведь при надлежащих условиях и уходе поголовье способно было удвоиться в течение года²⁰⁷.

Некоторые перемены были поистине замечательными. Так, выращивание кактуса магуэй (разновидность агавы) всячески стимулировалось вследствие привязанности нового поколения индейцев к алкогольному напитку пульке, которым пытались унять беспокойство, вызванное разгулом эпидемий и крахом старого общества. Крупные маисовые плантации к 1570 году тоже оказались в руках испанцев. Тем не менее завоеватели продолжали пользоваться прежними способами обработки земли, например, высаживали растения на пригорках ровными рядами (от пяти до шести рядов на возвышенности, до 4000 рядов на акр).

В ту пору в золотой долине Мешико доминировала огромная энкомьенда в Шилотепеке, которую сначала выделили Хуану Харамильо, extremeno [43] из Сальватьерра-де-Баркарроты, местечка неподалеку от Херес-де-лос-Кабальерос. Харамильо был женат на Марине, знаменитой переводчице Кортеса, отсюда и размер его энкомьенды. В 1560-х годах области угрожали набеги чичимеков, нападавших на оседлых индейцев отоми (чей пик могущества пришелся, как представляется, на начало века), а также на испанских поселенцев²⁰⁸. Эти набеги происходили в период, когда плуг уверенно вытеснял туземные палки-копалки, когда поголовье скота повсеместно прирастало и когда одну культуру – обычно маис или пшеницу – выращивали везде в ущерб разнообразию зерновых культур в прошлом.

Несмотря на эти изменения в сельском хозяйстве, какой-либо сопоставимой революции в пищевых привычках индейцев, похоже, не произошло. Местное население продолжало придерживаться преимущественно маисовой диеты с солью из озера Тескоко, а также питалось различной водяной живностью – лягушками, пресноводными креветками, саламандрами, личинками стрекоз, водяными змеями; еще индейцы ловили и употребляли в пищу уток и гусей, других птиц, койотов, диких собак, оленей, броненосцев и ласок. Маис поедали по-прежнему в тортильях, которые выпекали к каждому приему пищи (в отличие от хлеба, эти лепешки уже через несколько часов после выпечки черствели)²⁰⁹. Собачатину ели по праздникам. Имелось множество туземных напитков, в большинстве своем алкогольных: мескаль, чингито, sangre con conejo (кровь кролика), а также жидкий шоколад из бобов из Колимы или Сокунуско.

К концу шестнадцатого столетия использование всех пастбищных угодий, пустырей, лесов и вод Новой Испании было доступным для всех. Можно даже сказать, что животные паслись повсюду, где росла трава. Местных животных, пасущихся на земле, в Индиях не было, поэтому не имелось старых правил, регулирующих использование пастбищ, – по контрасту с Испанией, где на поведение фермеров оказывали сильное воздействие множество древних, весьма сложных законов и обычаев. Очень часто в старой Испании фермеры-скотоводы также являлись земледельцами, то есть сами пахали землю, а не просто растили скот. В Новом Свете «пасторалистами» являлись белые европейцы, а все земледельцы были naturales. Владельцами крупного рогатого скота всегда тоже являлись европейцы, а правами коренных земледельцев охотно и умело пренебрегали. Чтобы сохранить контроль над пастбищами, испанцы часто прибегали к помощи африканских рабов, крепких телом, равнодушных к чужим страданиям и безжалостных; нередко эти рабы оказывались эффективным орудием в руках испанских землевладельцев. К слову, большинство пастухов в ранние дни испанского владычества в Новом Свете составляли чернокожие, свободные и рабы.

Транспортировка по озерам людей и грузов, как и до 1520 года, осуществлялась на больших каноэ, выдолбленных из цельных древесных стволов. Эти каноэ имели неглубокую осадку и квадратный нос, хороший плотник мастерил такую лодку всего за неделю или около того. Индейцы нисколько не утратили прежних навыков в этом ремесле, тогда как испанцы пользовались в основном вьючными животными или колесными транспортными средствами.

Естественно, возникало и длилось соперничество между энкомьендеро и пасторалистами, пускай все они были испанцами по происхождению. Первые воспринимали свои энкомьенды как будущие крупные поместья, где они сами станут решать, что им хочется выращивать. Своих «подотчетных» индейцев они привлекали к чрезвычайно разнообразным видам предпринимательской деятельности.

В долине Мешико в конце шестнадцатого века насчитывалось, по разным сведениям, до двадцати шести ферм, каждая из которых высаживала менее двадцати фанег (см. Глоссарий) пшеницы²¹⁰, что составляло около 5 процентов от общего производства зерна в регионе. Еще имелось до восьмидесяти умеренно крупных фермерских хозяйств, которые производили около 70 процентов зерна, засевая в среднем от двадцати до девяносто фанег каждая; и до семи крупных хозяйств, производивших 22 процента зерна. Большинство пшеничных полей к 1570 году занимали приблизительно по 150 акров, а наибольшее по размерам поле достигало 600 акров²¹¹. Территория под пшеницу, как явствует из документов, выросла вчетверо с 1560 по 1600 год, а производство зерна как будто увеличилось двенадцатикратно²¹².