Между тем архиепископ Монтуфар составил прошение, в котором перечислил трудности, вызванные наличием монастырей, где проживало не более двух монахов, – а окормлять этим монастырям полагалось по 100 000 душ. Есть деревни, писал Монтуфар, куда ни один монах не заглядывал добрый десяток лет, а если и появлялся, то лишь затем, чтобы бегло провести мессу, окрестить несколько человек и благословить несколько браков. В попытках избежать назначений в малонаселенные, но обширные области ордена и миссии ссорились, добиваясь доступа к многолюдным и богатым краям. Еще Монтуфар упоминал, что приор августинцев решил назначить две дюжины местных дьяконами и священниками, но мало кто из них знал латынь и почти никто не умел читать на этом языке. (Впрочем, некий доктор Ангиус утверждал, что даже отдельные священники, рукоположенные самим архиепископом Монтуфаром, были «неразумными существами» и не годились для таких трудов^137.)

Император Карл поручил вице-королю, одним из своих последних официальных указов, разрешать споры между миссиями и орденами в Новой Испании на том основании, чтобы никакой орден не мог проникать в города, где уже утвердились другие, без их одобрения и разрешения. Монтуфар негодовал: «Возможно ли отыскать более дьявольское измышление, нежели вот это? В нем нет ничего христианского, ибо ни один из орденов не в состоянии учить катехизису или отправлять таинства лишь на пятой, десятой части или даже на половине своей территории! Разве по-христиански возбранять какому-либо ордену приходить на помощь другому? Они ведут себя так, словно повелевают своими вассалами!..»¹³⁸

Не вызывает удивления тот факт, что в Новой Испании бытовала предубежденность в отношении верований индейцев. Светские католики отвергали саму идею о священниках из числа аборигенов, поскольку отсюда следовало, что «добрым испанцам» придется исповедоваться индейцам. Вице-король Мендоса, обыкновенно демонстрировавший широту взглядов, поддерживал эту предвзятую точку зрения, заявляя, что неправильно приобщать индейцев к таинствам церкви, покуда они не достигли того же уровня цивилизованности, что и священники старой Испании. Однако вольнодумец архиепископ Монтуфар не согласился и рукополагал индейцев, метисов, а также, разумеется, испанцев. Если уж на то пошло, обращенные местные священники служили еще в 1527 году, как уверял преподобный [28] Мотолиния. А в 1540 году священник появился среди тарасков – тогда рукоположили Пабло, внука последнего правителя тарасков, Тангашуана. Однако начальство Монтуфара из Кастилии в конечном счете потребовало от архиепископа прекратить подобные действия.

Между тем францисканцы оказали некоторую поддержку Монтуфару. Так, фра Хакобо Дасиано, монах датского происхождения (поговаривали, что это брат короля Дании Кристиана II) и известный богослов, провозгласил, что мексиканская церковь зиждется на неверных основаниях, потому что не поощряет рукоположение местных священников. Дасиано рассуждал, назовем это так, прекраснодушно, оставив позади европейский мир религиозных споров еще в 1513 году. Его рассуждения публично оспорил испанский францисканец фра Хуан де Гаона. К числу других теологов той эпохи принадлежал францисканец Хуан де Товар, mestizo [29], сын конкистадора того же имени и принцессы из королевской семьи Тешкоко, одного из трех исходных королевских городов Мексики. От своей матери Товар научился нескольким местным наречиям и стал секретарем собора в Мешико / Теночтитлане. В 1570-х годах он вступил в Общество Иисуса, и глубина познаний принесла ему прозвище «мексиканского Цицерона». Еще следует упомянуть уроженца Тлашкалы [30] Диего де Валадеса, протеже королевского бастарда фра Педро де Ганде. Валадес отправился в Испанию в 1574 году, был радушно принят как первый мексиканец, опубликовавший собственную книгу («Rhetorica Christiana ad Concionandi et Orandi» [31], 1579) в Европе, а именно в Перудже.

В самой Испании конфликт между Лас Касасом и Сепульведой относительно того, что считать справедливым обращением с индейцами, по-прежнему продолжался¹⁴⁰. Совет по делам Индий тщетно пытался убедить тех мудрецов, которых привлекали к разбирательству этого вопроса, предоставлять свои соображения в письменной форме. В 1557 году было составлено письмо, обращенное к хитроумному доминиканцу Мельхору Кано и гласившее, что, поскольку остальные судьи уже изложили свое мнение, ему незамедлительно надлежит сделать то же самое. К слову, до наших дней не сохранилось ни единого текста, за исключением письма фра Анайя, который утверждал, что завоевания были оправданны – как способ помешать индейцам далее грешить против «естественных законов». Богослов также полагал, что новые экспедиции на средства короны и ведомые богобоязненными капитанами, «кои ревностно служат Господу и королю, станут хорошим примером для индейцев и будут далее исследовать новый континент, ради блага индейцев, а не ради золота, которое вполне возможно отыскать»¹⁴¹. Но следует предъявлять местным особые requrimientos (требования и условия), прежде чем прибегать к насилию¹⁴².

Фра Бартоломе де ла Вега, который не только первым озаботился справедливостью в отношении индейцев, но и долго спорил о ней с многочисленными докторами права, которые всеми силами отстаивали противоположные взгляды, попытался убедить совет по делам Индий опубликовать доводы в защиту Лас Касаса. «На карту поставлено, – утверждал ла Вега, – не что иное, как спасение или истребление тел и душ обитателей недавно открытого нового мира… Эта работа чрезвычайно важна и насущно необходима для всех нас. Автор сих доводов приложил немало труда к своим изысканиям, постарел от избытка треволнений и бесчисленных ночей без сна»¹⁴³. Однако кабильдо (городской совет) Мешико / Теночтитлана писал королю Филиппу, что рассуждения Лас Касаса вызвали обильное недовольство в городе, и пришлось поручить двоим богословам и городским стряпчим подготовить послание в совет по делам Индий; в этом послании решительно осуждались «дерзкий священник-хулитель его одиозная доктрина». Если коротко, доводы Лас Касаса опубликованы не были.

Сепульведа же писал Франсиско де Арготе, члену известного кордовского семейства, который решал, как следует распоряжаться имуществом, конфискованным инквизицией у еретиков Кордовы¹⁴⁴: «Я никоим образом не утверждаю, что варвары должны оставаться рабами. Я лишь призываю привести их к покорности и подчинить нашему правлению. Я не утверждаю, что мы должны лишить их всякого имущества; нет, я говорю, что мы должны побеждать их, не совершая против них несправедливых действий. Я не утверждаю, что нам следует злоупотреблять своею властью над ними; я лишь говорю, что наше владычество должно быть благородным, любезным и полезным для них. Потому нам надлежит искоренить их языческие обычаи, добротою склонить их к следованию естественным законам и, после должной подготовки… обратить их, с апостольским терпением, в христианскую веру»¹⁴⁵.

Это был совсем другой способ постановки вопросов, сильно отличавшийся от того, к каким Сепульведа прибегал ранее. Возможно, с годами и он смягчился.

В Испании тех лет назревал и иной религиозный кризис. В сентябре 1557 года был подготовлен новый, весьма длинный список еретических книг, подлежащих сожжению, составленный римской инквизицией. Двоим кардиналам вменили в обязанность удостовериться, что книготорговцы не потеряют слишком много и сразу. Однако все книги Эразма требовалось сжигать незамедлительно, заодно с трудами Макиавелли и с язвительными «Фацетиями» Джанфранческо Поджо, сборником юмористических новелл, содержавших нападки на духовенство и на религиозные ордена. Все разрешения на чтение запрещенных книг отзывались, единственными исключениями оставались великие инквизиторы и кардиналы, которым допускалось выдавать особые позволения. Закон о цензуре 1502 года пополнился в 1561-м более строгими формулировками, и теперь любая книга должна была получить печатное одобрение цензора, а ввоз каких бы то ни было книг из-за рубежа без королевской лицензии приравняли к тяжкому преступлению.