– Халиль, моя девочка, совсем не глуп. Если слухи и дойдут до него, он никогда не поверит в эту ложь. А ты укрепи свою душу и не бойся ничего, – хан Махмуд кивком головы указал Нурсолтан на канапе, снова приглашая её присесть. – Сегодня утром я распорядился отправить солтана Ибрагима в инспекцию по даругам[30]. Думаю, до конца года мы едва ли увидим младшего солтана в столице. И сделал я это не только ради того, чтобы пресечь сплетни, я желаю, чтобы Ибрагим был как можно дальше от Казани. Он слишком опасен для Халиля, он – сильный соперник! А я всё чаще чувствую дыхание смерти. Однажды ночью я могу не проснуться, и тогда Нурсолтан от тебя потребуется большая сила воли, чтобы довести всё задуманное нами до конца.

– Но, мой хан, не слишком ли много вы требуете от меня, я всего лишь женщина.

– Ты будешь не одна, хочу познакомить тебя с твоим союзником. С человеком, в которого я верю, с человеком, который, как и я, желает видеть Халиля на казанском троне. И я думаю, что в вас обоих, если вы будете действовать сообща, есть сила, способная справиться с любым злом.

Нурсолтан, заинтригованная словами старого хана, поднялась со своего места.

– Кто же этот человек, мой господин?

Хан Махмуд улыбнулся:

– Ты должна его помнить, моя девочка. Хочу сказать, что по твоей вине он чуть не лишился головы и провёл некоторое время в опале. Но это не изменило ни его души, ни его верности мне и моему сыну Халилю.

Хан хлопнул в ладоши, призывая нукера, дежурившего за дверью приёмной:

– Пригласите моего гостя!

Во все глаза смотрела Нурсолтан на распахивающиеся створки дверей, а за ними оказался бек Шептяк. Она почувствовала, как подпрыгнуло её сердце в груди. Этого человека она когда-то винила во всех своих бедах. Это он, как чёрный коршун, явился за ней в Ногайскую степь и вырвал из рук Менгли. Это он решил, что дочь Тимера Нурсолтан должна стать женой солтана Халиля. Но она не могла не признать правоту слов хана Махмуда. Этот человек был предан Халилю, и он со своим изворотливым умом и силой воли мог стать надёжной опорой и будущему повелителю, и ей, будущей ханум.

Бек Шептяк поприветствовал своего господина и почтительно склонился перед Нурсолтан:

– Я счастлив видеть вас, дочь могущественного Тимера, в добром здравии.

Нурсолтан заставила себя улыбнуться:

– И я приветствую вас, уважаемый бек. Надеюсь, теперь мы будем видеться чаще.

Бек Шептяк огладил крашенную хной бородку, с удовлетворением отмечая изменения, произошедшие в Нурсолтан. Печальная красивая девочка, которую он привёз полгода назад из далёких степей, преобразилась в полную жизненных сил, уверенную в себе молодую женщину. Женщину, которая расцвела и похорошела ещё больше. Старый дипломат тонким чутьём угадал и лёгкую неприязнь прошлого за доброжелательной фразой молодой женщины и мирившееся с этой неприязнью желание стать его союзницей. Он ещё раз с почтением поклонился молодой госпоже:

– Я тоже надеюсь, госпожа, что мы будем видеться чаще. И наши встречи послужат во славу общего дела.

А про себя подумал, не отводя от Нурсолтан внимательных глаз: «И может быть, тогда чёрные тени прошлого отступят прочь! Открывши чернильницу милостей, в неё следует налить чернила доброжелательства. Прекрасная солтанша не может не понимать этого».

И Нурсолтан продолжала улыбаться беку:

– Я готова встретиться с вами в любое время, уважаемый Шептяк-бек. Мне хотелось бы больше узнать о наших врагах и друзьях. Коли волею судьбы я вовлечена в вашу борьбу, то желаю знать о ней всё.

– Пусть всё так и будет, прекрасная госпожа. – Царедворец склонился в новом поклоне. – Пусть наши враги окажутся в бездне, а мы наверху достойного положения.

– Так и будет, – тихо ответствовала Нурсолтан. Она оборотилась к задумавшемуся хану: – Повелитель, прошу разрешения удалиться. Я обещала моему супругу посетить с ним строящееся медресе. Это дело вы поручили солтану, и он очень ответственно относится к нему.

– Да, медресе, выстроенное на деньги солтана и при его горячем участии, поможет склонить на сторону Халиля духовенство, я очень надеюсь на это.

Хан заложил руки за спину и шагнул к стрельчатому проёму окна, украшенному богатой каменной резьбой. Из этого окна хорошо проглядывалась главная мечеть города, рядом с которой пристраивалось медресе.

– Ты можешь идти, Нурсолтан. Моему сыну не помешает заняться делом, чтобы грустные мысли о болезни матери оставили его.

Боль, явственно прозвучавшая в последних словах хана, остановила молодую женщину у дверей приёмной. Она в нерешительности замялась, вновь почувствовав себя виноватой. Несмотря ни на что, Нурсолтан считала себя невольной виновницей болезни ханум, болезни, которая причинила боль не только Халилю, но и самому хану.

– Мой господин, – решившись, робко промолвила она.

Хан Махмуд оборотился к молодой женщине, нахмурился:

– Ты ещё не ушла?

– Повелитель, – набрав для смелости больше воздуха в лёгкие, Нурсолтан выпалила одним духом. – Несчастье, которое случилось с Сэрби-ханум, в нём виновата я. Как же мне дальше нести бремя вины?

– Я просил тебя, Нурсолтан, выкинуть из головы всё, что не касается благополучия моего сына. Я просил не вести счёт болячкам и упрекать себя за чужие ошибки!

Голос старого хана зазвенел и даже Шептяк-бек, ставший невольным свидетелем разговора, отступил в тень шёлкового балдахина. Нурсолтан склонила голову, но от хана не укрылось, что этим своим жестом она не выражала покорность, а лишь пыталась скрыть от властителя своё несогласие с его словами. Хан Махмуд шагнул к невестке, резким движением руки заставил её вскинуть голову, прищурившись, вгляделся в потемневшую синь женских глаз:

– Никто не смеет перечить мне, Нурсолтан! Я приказал тебе оставить свои сомнения, я желаю, чтобы ты думала только о Халиле…

– Но я и думаю о нём!

Высокий голос женщины прервал хана, и тот замолчал от неожиданности. За последние годы хан Махмуд не помнил, чтобы кто-нибудь посмел прервать его речь. Он не успел решить, что ему предпринять в этой непростой ситуации, а Нурсолтан, вновь опережая его мысли, продолжила:

– Халиль слишком привязан к своей матери. Сегодня мне целый час пришлось утешать его и уверять, что Сэрби-ханум выздоровеет. Но посмотрим правде в глаза, повелитель. Ханская баня в момент несчастья была полна народа. Я сама видела, с каким удовольствием прислужницы смаковали нашу ссору. Госпожа была так несдержанна. Думаю, её крики и обвинения достигли ушей самой последней рабыни. Я не могу быть уверена, что до Халиля не дойдут все эти сплетни. И я не уверена, что Халиль не обвинит меня в болезни своей матери. А если ханум умрёт, он может никогда не простить меня. Я не хочу слушать ваших утешений и уверений, что все сплетни до одной умрут в головах прислужниц, не выйдя на свободу. Я желаю знать: надёжно ли вы скрыли кувшин злоречивых сплетен или уже завтра ненадёжная глина разлетится на куски, и рой слухов вырвется на свободу? Пока я не буду спокойна на этот счёт, я не смогу вершить задуманные вами дела.

Шептяк-бек, чувствуя, как подкашиваются его ноги, неслышно опустился на край саке. «О Аллах всемогущий! – пронеслось в его голове. – Хан сейчас убьёт дерзкую или прикажет немедленно сослать её!»

И почтенный государев муж, за свою долгую жизнь не только преуспевший на поприще дипломатии, но и не раз водивший воинов в набеги, в жестокие кровавые битвы, закрыл от страха глаза.

В звенящей тишине лишь спустя какое-то время раздались тяжёлые шаги хана, а затем послышался его глухой, словно надтреснутый голос:

– Может быть, ты и права, Нурсолтан, я предпринял слишком мало для того, чтобы заткнуть десятки бабьих ртов, жадных до всяких скандалов. Одних моих указаний и приказов может быть недостаточно. В одном ты можешь быть уверена: ни одна из этих женщин не покидала пределы гарема. Такой приказ был дан главному евнуху.