– А если их просто начертить на бумаге? – полюбопытствовала Варвара. – При свете дня? Не удаляя и не приближая? A-а, поняла: поскольку не существует квадрата и круга одинаковой площади, то красный круг всегда будет немного больше или немного меньше красного квадрата. И если он по площади больше, то красный квадрат больше похож на красный круг – красного будет больше, чем зелёного. А если красный круг по площади немного меньше, то красный квадрат больше похож на зелёный квадрат, так как квадратности больше, чем круглости? Или зелёности больше чем круглости, а красности меньше чем квадратности? Что-то я запуталась!

– Вряд ли это имеет значение, – качнул он головой, – разница в площадях может быть такой минимальной, что глаз её попросту не заметит.

– Тогда что же?

– Тогда ответ третий: в этом случае всё зависит не только от того, что это за фигуры, но и того, кем являешь конкретно ты. Если ты геометр, то для тебя не имеет значения цвет фигур, если маляр – их форма.

– Ну-у, – немного разочарованно протянула Варвара.

– Короче, эта загадка о том, что у нашего восприятия есть два уровня – природный и культурный. Природный – свет, цвет, расстояние, культурный – это то, что мы считаем красивым, понятным, полезным, и он зависит от среды и воспитания. Вот даже эти формы – круг и квадрат – являются культурными изобретениями, в природе они в чистом виде не встречаются. Но знаешь, что любопытно? Красоту мы определяем почти так же быстро, как свет и цвет. Если мне что-то кажется красивым, то я понимаю это мгновенно, а не путём долгих раздумий. И переубедить меня так же невозможно, как невозможно заставить считать красный цвет зелёным или тёмную комнату светлой. Здорово?

– И какое это отношение имеет к сравнениям? К тому, что облака похожи на пену, и это красиво?

– По-видимому, такое, – Киш успокаивающе погладил её лодыжку, чтобы она не вздумала снова брыкаться. – Всё это красиво только на словах, понимаешь? В реальности вряд ли кому-нибудь понравилось бы, если бы вместо снега улицы залило пожарной пеной, а на деревьях настоящие листья заменились бы лоскутьями золотой фольги. Скажу более: если бы твои живые глаза вдруг заменились бы сапфирами, я бы испугался. Хотя на словах это, может, и здорово звучит: «её глаза – чистейшие сапфиры». Ну, или изумруды. Понимаешь?

– Понимаю. И?

– Ну как «и»? – задумался он. – У меня сейчас плохо мозги соображают, надо выспаться… Я читал как-то книжку – «Семь незнакомых слов» называется. Там главные герои, он и она, проводят лингвистическую раскопку и обнаруживают, что в восприятии красоты и в восприятии речи много общего. У разных эпох и народов свои представления о красоте, но ведь и языки у народов разные: среди кого вырастешь, на таком языке и будешь говорить. Короче: эстетика в языке играет центральную роль – она задаёт норму. Например, когда кто-то коряво изъясняется или употребляет слова-паразиты, или ругается, то мы так и говорим: «Ухо режет», верно? Это оно и есть. Но норма может отклоняться не только в худшую сторону, но и в лучшую. Лучшая – собственно, и есть красота. Красота – это необычность и новизна. Когда мы привыкаем к чему-то красивому и устаём восхищаться, то для нас это уже не совсем красота, верно? Это уже норма. Поэтому если просто сказать: «Они сидели по горло в пене», то ничего такого тут нет – простая констатация факта. А если: «Они сидели по горло в пене, как на облаке» – получается необычно и красиво. Нас так раздражают заезженные сравнения: от долгого употребления они утрачивают свою необычность, и значит, их применение становится бессмысленным, а бессмыслица раздражает: зачем прибегать к сравнению, если оно не добавляет ни красоты, ни смысла?

– Хм, – Варвара снова задумалась.

– И вот ещё что, – поспешно добавил он, наконец, осенённый выводом, – про язык и красоту, я имею в виду. Раз эстетика – одна из фундаментальных основ языка, а сам язык стар, как homo sapiens, то можно сделать предположение, что первые человеческие украшения появились именно в языке. Ну как первые? Самые первые, вероятно, были почерпнуты из природы – потому что природный уровень предшествует культурному. Например, женщины украшали свои волосы цветами – венки, гирлянды, то да сё. Но украшения, которые люди придумали сами – все эти серьги, бусы, узоры на посуде и оружии – появились только после рождения метафоры – может быть, намного позже. Язык появился раньше всех вещей, и метафора – предтеча всех рукотворных украшений. Ещё надо помнить, что древние люди придавали словам магическое значение – метафоры для них были реальнее что ли. И красивее. Так что, друг мой, пуская в ход пышные сравнения, мы следуем древнейшей традиции – она у нас в культурном коде.

– Но это же так грустно, Киш! – сделала она неожиданный вывод. – Я про это: «красота, которой мы устаём восхищаться, становится нормой». Сейчас ты сравниваешь меня со своими прежними девушками, и я, вся такая новая и необычная, кажусь тебе красивой. А потом ты привыкнешь ко мне, как к заезженному сравнению, и я стану тебя раздражать? И ты меня заранее об этом предупреждаешь?

– А вот тут ты ошибаешься, – качнул он головой. – Я тебя ни с кем не сравниваю. И не спорь: так оно и есть.

– И я тебя не сравниваю, – задумчиво призналась она. – Разве что тебя с тобой же – тем, каким я увидела тебя впервые в аэропорте, а потом, когда ты подошёл ко мне в фойе, и в кафе, и на кладбище, и вечером среди всеобщей суматохи, и утром в парке. Но вряд ли это можно назвать чистым сравнением – скорей, попытка сознания объединить эти воспоминания в единый образ. А вообще, это ведь удивительно, Киш: мы так устроены, что поневоле должны сравнивать. Мы же не можем отключить ассоциативную память!

– Не можем, – подтвердил Киш. – Тогда, может быть, всё дело в пустотах?

– Каких пустотах? Не хочешь же ты сказать, что я – пустая и никчёмная?

– У каждого человека есть свои пустоты, – терпеливо объяснил Киш. – Вот, например, ты знала, как должен выглядеть счастливый случай? Конечно, мы знаем разные примеры счастливых случаев, но это совсем не то, что «мама», «папа» или «дом», которые у каждого свои, понимаешь? Я хочу сказать, теперь я знаю: счастливый случай – это наша с тобой встреча.

– «Счастливый случай – это наша с тобой встреча», – повторила Варвара, задумчиво закинув голову, а потом снова с любопытством посмотрела на него: – А я тогда кто?

– Ты? – задумался он. – Ты – песня души моей, ликование глаз моих, услада тела моего. Не думал, что мне захочется изъясняться таким стилем, но вот же – случилось. Ты заполнила во мне эту пафосную пустоту.

– Ты такой милый, Киш! – Варварино лицо на несколько секунд расцвело улыбкой, она наклонилась вперёд, чтоб нашарить под водой его коленку и признательно погладить. – Значит, ты считаешь, ассоциации не работают, когда случается такое необычное, что и сравнить не с чем?

– По-видимому, так, – кивнул он.

Последовала задумчивая пауза, нарушаемая лишь еле слышным шорохом оседающей пены.

– Что это было, Киш? – Варвара склонила голову набок, словно так ей было удобнее рассматривать его.

Кажется, она только сейчас заговорила о том, что её по-настоящему волновало, а разговор о пене, по сути, и сам был пеной, словесным облаком и снегом, скрывающим случившееся накануне.

Киш вздохнул: сходные мысли одолевали и его.

– Связь времён, – медленно произнёс он. – Мы установили связь времён.

«Я забегаю вперёд, – подумал он, снова извлекая из холодильника бутылки, – это неправильно». И тут же усмехнулся: кто знает, что тут правильно, а что нет? Если бы у него был верный алгоритм вспоминания, отсеивающий всё несущественное, то всё было проще. А так он без понятия, что именно надо искать – судьбоносный момент или повторяющееся явление, а может, нужна картина в целом?

Киш вернулся в комнату и ещё некоторое время стоял, задумчиво барабаня пальцами по стакану. Медленно опустился в кресло: так что там было потом?..