Варвары не было. Судя по всему, она снова воспользовалась своим правом покинуть суд другим крыльцом.

Киш почувствовал, как вокруг солнечного сплетения разливается разочарование: он так и не понял, зачем ей всё это понадобилось. Вопросительный крючок, дёргавший нутро на протяжении последних недель, так и не выловил ответа.

Одно он знает точно: на раздел воспоминаний просто так не идут. Для этого должна быть веская причина, очень веская, а он не смог обнаружить хоть какую-то – даже не вескую. Сам он, конечно, ни о чём не спрашивал, – он был слишком уязвлён. За него это сделал Аккадский. «Моя клиентка, – ответила адвокатесса Варвары, – считает, что данный процесс соответствует интересам обеих сторон».

«Это нужно нам обоим», – перевёл Киш на человеческий язык, удалив посредников и стараясь услышать эту фразу произнесённой голосом Варвары. И повторил: «Это нужно нам обоим».

Понятней не стало. Чего уж там: объяснение с самого начала выглядело вежливой отговоркой, и по завершении процесса оно окончательно приобретало статус причудливого сувенира, который не знаешь, куда приткнуть. Если отыскать в душе холодильник, то объяснению самое место на его дверце (стоило подумать об этом, и Киш понял, что так оно и есть: он таскает в душе огромный холодильник, вот только объяснение к его дверце никак не хотело магнититься, – уж он-то легко обошёлся бы и без судебных разборок).

Даже если отрешиться от эмоций, остаётся внешняя прагматичная сторона. Раздел воспоминаний автоматически делает их обоих (именно так: не только его, но и её) ментально неполноценными, подвергает риску дементализации, что ни репутации, ни карьере, мягко говоря, не способствует, и это Варвара прекрасно знала с самого начала. Не могла не знать. Правда, она никогда не была ушлой и легко могла проигнорировать общепринятые вещи вроде карьеры ради личных воззрений и порывов, но тут никаких специфических, неизвестных ему, воззрений не прослеживалось. Ни воззрений, ни мотивов, ни цели.

Киш с холодностью стороннего наблюдателя пытался обнаружить их на каждом заседании, в самом подборе оспариваемых воспоминаний, и в каждом из них по отдельности, однако цель, по-видимому, была слишком воздушной, чтобы её можно было ухватить и чётко зафиксировать в мысли или хотя бы в чувстве. Можно было даже предположить, что её цель заключалась в том, чтобы он ничего не понял, но и это объяснение не объясняло ничего.

Из всего следовал не очень приятный вывод: получается, он Варю знал довольно поверхностно, если не может определить её мотивы без посторонних подсказок. И не только определить, но даже заподозрить – для подозрений, как известно, нужна почва, а не воздух.

Правда, здесь могут быть внешние, совсем не психологические причины, которыми она не захотела с ним делиться. Может, Аккадский прав: у неё появился мужчина, сумасшедшая любовь, с которым она хочет начать всё с чистого листа, – так, словно Киша и не было в её жизни, и вот этот тип настоял на ментальном разделе?.. Вариант малоприятный, но теоретически вполне реальный. Можно даже допустить, что она не захотела ему об этом говорить – из самых разных соображений. А может, наоборот: воспоминания о нём не дают ей начать новую жизнь, и она решила выкинуть его из памяти с помощью внешних подпорок? Такое предположение, в свою очередь, выглядело слишком лестно, чтобы Киш всерьёз поверил в него. Но если не всё это, то – что тогда?..

От буйства гипотез кругом шла голова. Пока же он мог констатировать: Варвара избегает приватных разговоров с ним. Впрочем, и неприватных тоже. Он же мог лишь похвалить себя за внешнюю бесстрастность, выдержанную на протяжении всего процесса: если Варя темнила, то и он не собирался показывать ей, как относится к происходящему.

– Мне пора, – соврал Киш.

– Ещё раз: был рад оказаться полезным, – Аккадский вернул ему руку, предварительно несколько раз качнув её вверх-вниз, и с теплотой уже не постороннего добавил: – Не переживайте! Лучше поезжайте куда-нибудь, развейтесь… Проверено – так проще забыть.

Киш благодарно покивал: совет был из тех, что самому вовек не догадаться.

– Если что, мои координаты у вас есть, – уже с деловитой предупредительностью напомнил Аккадский.

– Буду перед сном перечитывать вашу визитку, – пообещал Киш.

Маленький человек хохотнул, понимающе покивал и зачем-то снова ушёл туда.

Оставшись один, Киш внезапно рассмеялся и, потерев ладонью шею, довольно помотал головой. Ничего конкретно смешного здесь не было, просто он лишился защитного слоя невозмутимости – теперь уже не нужного. Да и как должен вести себя в дурацкой ситуации настоящий мужчина? Только смеяться!

Когда смех улетел в небо, Киш на секунду почувствовал себя пассажиром ныряющего в пропасть автобуса, водитель которого, обернув в салон искажённое лицо, ошеломлённо сообщает: «Дальше дорогу я не знаю!!!»

Что сталось с автобусом, Киш так и не разглядел – ноги внезапно пошли сами собой, бездумно. То ли им захотелось размяться после долгих часов ёрзанья на скамье разводимых, то ли после снятия блокировки, наконец, сработало стремление, охватившее его в первый же судный день – сбежать отсюда и не возвращаться.

Киш послушно последовал за ногами: промелькнул дворами, не заметил треть переулка, выплыл к проспекту и наткнулся на вход в Подмосковье, где не бывал уже несколько лет, предпочитая наземные пути. Хм.

Возможность проехаться на метро вдруг показалась ему жутко забавным приключением. Он спустился по эскалатору, разглядывая антураж и людей так, словно те, двигаясь каждый по своему маршруту, выполняли согласованную сверхзадачу муравейника – участвовали в едином спектакле («Весь мир – метро. В нём женщины, мужчины – пассажиры», – вспомнился Шекспир, адаптированный для чтения в подземке). В то же время краем внимания он отмечал, что здесь ничего не изменилось – всё как в давние и недавние времена, о чём убедительней всего свидетельствовало присутствие целующихся парочек. Так он проехал несколько станций, вышел неподалёку от Нового Света и огляделся вокруг.

Майский вечер располагал к гулянию, влёк в розовые дали – туда, где воздуха было видимо-невидимо, и он сгущался в романтическую дымку, пристанище влюблённых. Киш двинулся навстречу дымке, вдыхая упоение вечера, но метров через шестьсот понял, что в одиночку не выдержит внешнего великолепия: цветущие вишни, яблони и вездесущие сирени разрывали мужавшееся сердце со свирепостью душисто-шипастых акаций.

«Домой, – устало решил он. – Ну их всех!..»

В квартире уже правили сумерки: под стать настроению. Не глядя, он ловко попал ногами в тапочки, как всадник в стремена боевого коня, и устремился из прихожей в кухню. Извлёк из холодильника апельсиновую водку и сок «Столичный», смешал напитки в высоком стакане, сделал длинный глоток и несколько раз удовлетворённо кивнул: «То, что надо!»

Решимость – вот что он долго скрывал и теперь был готов предъявить миру. Решимость броситься в бой – с Варварой, судьёй, Аккадским и всеми доброжелателями, кто за его спиной станет обсуждать его резко выросшую тень и ментальную уязвимость или заключать пари, долго ли он протянет до дементализации.

Он подошёл к зеркалу в прихожей и криво усмехнулся. Отражение, знавшее и лучшие времена, понимающе усмехнулось в ответ.

– «Разопью четвертинку-у-у за свою половинку-у-у!» – сиплым голосом пропел Киш, вознося стакан. – Твое здоровье, Варвара!..

Звонкое «дзинь!» от соприкосновения стакана с зеркалом прозвучало в его ушах, как удар гонга, зовущего на ринг. Он прошёл в комнату, плюхнулся в кресло напротив окна и вытянул ноги. Прикрыл глаза.

Что бы там ни говорила дама в судебной мантии, он не сможет выполнять предписания вердикта, пока не поймёт: почему он должен их выполнять – с какой-такой стати? Единственный способ забыть Варину загадку – разгадать её. И для этого у него осталась только одна возможность: перестать быть сторонним наблюдателем и провести расследование изнутри событий – снова пережить и дочувствовать в них то, что, вероятно, он не прочувствовал тогда, когда это было важно. Не исключено, что иногда это будет неприятно и даже мучительно, но, если понадобится, он вспомнит всё, – будьте уверены.