И ночь темна. Льет воск свеча,

И тени танцуют в ответ.

И о любви тебе страстно шепча,

Я рядом встречу рассвет.

Голос у Калеба был приятный, высокий, а когда мелодия спускалась вниз, отдавал медью. Он хорошо выводил мелодию, и воображение Айи живо нарисовало ночь, ухающую сову. В лесу их было очень много, а вот с котами она была знакома не так хорошо. Ей виделась свеча, истекавшая воском, пляшущие от луны тени деревьев, хотя в песне и пелось о совершенно других тенях. Скрытый смысл песни девушкой был не понят, и Калеб, глядя на ее наивный восторг, устыдился сам себе. Из всех песен, которые он знал, он вдруг решил выбрать ту, в которой был не прочь оказаться.

– Спой мне еще…

– После тебя. Какую песню ты пела? Я такой не слышал.

Айя нагнула голову и, выпрямившись, откашлялась, словно от этого ее исполнения многое зависело.

Когда звезды в небе меркнут,

Может, вспомнишь обо мне.

И позволят милосердно

Нам увидятся во сне.

Когда солнце в небе светит,

ты подумай обо мне.

Лишь услышишь – воет ветер,

Это я лечу к тебе.

– Красивая, – заключил Калеб, сам не отдавая себе отчет: говорил он о музыке или об исполнительнице.

– Я сама придумала.

Похваставшись, Айя хорошенько слукавила. Что-то подобное ей напевала Гаэлле, обожая упомянуть в песне и звезды, и солнце, и луну, но мотив, восходящий и в местах хромающий от ритма, действительно всецело принадлежал ей.

– Там был еще куплет, но я его забыла… А ты знаешь другие песни?

– Конечно. Я знаю много песен, – настал черед хвастаться Калебу, и он остался довольным тем восторгом, который озарил лицо Лешей.

– Спой мне… Пожалуйста, – девушка сладко упрашивала, подсев к нему еще ближе. От ее былой грозности не осталось и следа. И всего-то нужно было спеть песню, но он некстати вспомнил, что не может весь день сидеть рядом с ней в лесу.

– Нет. – Калеб почесал над правым виском. – Не сегодня. А то ты больше не придешь.

– Я приду. Обещаю, – взмолилась Айя, но тут же нахмурилась. – Только…

– Только?

– Обещай и ты…

– Что же я должен пообещать?

– Что не сделаешь мне… Ничего плохого.

– Обещаю, – без колебаний ответил Калеб.

Переглянувшись, они оба улыбнулись. Айя подняла руку. На ее ладони сидела божья коровка. Девушка наблюдала за ней, пока та не улетела, и вновь покраснела, поняв, что все это время с нее не сводили глаз. Прежде чем вновь заговорить, они молчали, и то и дело украдкой разглядывали друг-друга.

– Как тебя зовут? – вспомнил Калеб о столь важной вещи. – Или мне звать тебя… Лесной ведьмой?

– Если только я буду звать тебя Деревенским остолопом!

– Заманчивое предложение.

Они вновь улыбнулись.

– Меня зовут Айя. А тебя?

Калеб поднялся с земли. Он вроде как приготовился заговорить, но памятуя вчерашний ее уход, развернулся и небрежно бросил через плечо.

– Завтра скажу…

– Завтра? – Айя вскочила вслед за ним. – Нет! Я сказала тебе, как меня зовут.

– Тебя никто не заставлял.

– Ах ты… Скажи, а то я… Выстрелю в тебя из лука!

– Ты его не взяла… К тому же… Тогда ты точно ничего не узнаешь, – игрался с ней Калеб, и веселился и от своей игры, и от ее напыщенной ярости.

Не зная, как получить свое, девушка так и прошла с ним до самого серого камня. Там она вдруг резко остановилась. Голос ее стал ниже, брови ее насупились, и совершенно искренне она заявила.

– Если ты мне не скажешь… То я не приду. Ни завтра, ни когда либо, – сказала Айя, и эта угроза показалась ему куда весомей.

– Калеб.

– Калеб, – повторила она столь волшебное имя.

Вскочив на свой серый пьедестал, Айя наблюдала, как Калеб переходит на другой берег, вдоволь насмеявшись от того, что юноша едва не свалился с дерева-моста. Он на это ничуть не разозлился. Когда девушка смеялась, задатки грозной фурии исчезали, она забывала о своем оружии, опасливости. Светло-карие глаза светились от радости, и Лешая походила на игравшуюся лисицу, и такой нравилась ему. Очень.

Калеб пошел в деревню, слыша позади себя, как его новая знакомая, усевшись на камне, напевает спетую им песню. Он вспоминал ее слегка вздернутые глаза и родинку на правой щеке. Айя… Странное имя и даже глупое для такой девушки. Слишком простое. Какая странная девушка, страшившаяся людей, а не леса…

Калеб думал, думал и думал.

Наверное, она и вправду была ведьмой, околдовавшей его сознание своей песнью, да вот только зачарованный был не прочь зачароваться еще больше, не понимая, что и сам очаровал.

========== Сплетение ==========

***

По холмам полз туман, заволакивая все белесыми клубами. Размытое солнце едва приподнялось над землей, освещая укутавшуюся в полудрему деревню. Белая в крап коза смачно жевала траву во дворе, пуча глаза в разные стороны. Из открытого окна слышался раскатистый храп. Сонно урчали голуби на крыше, а у цветущего куста жасмина мерно жужжали шмели. Погруженное в сон поселение едва отмирало от сладкого и умиротворяющего сна.

Айя вышла от лавочника. Ей удалось обменять пару кроличьих и бельчачих шкурок с корзинами, которые наплел отец. Теперь ее кошелку оттягивал мешок муки. Еще там лежал кусок масла, и… Мужская шляпа. Темно-коричневая. С пестрым пером. Для отца.

После той истории с куклой, свой костюмчик он отмыл и хранил, как она хранила свою куклу. Он порой надевал его и даже танцевал с дочерью, напевая какую-то веселую мелодию. Это был какой-то странный обряд. Они будто праздновали что-то. Отец в подобные “праздники” часто мычал, с особенным волнением, словно пытаясь о чем-то рассказать. Возможно о прошлом… Добрый наивный старик, которого жизнь совершенно не пощадила.

Айя почувствовала, как глаза пронзила острая боль, и она зажмурилась. После их знакомства с Калебом, отец не спрашивал у нее про частые отлучки от хижины. Ей почему-то за них было немного стыдно, но и ужасно радостно. От этого ей хотелось порадовать и старого родителя. У нее теперь были красивые ленты, подаренные Калебом, а у отца теперь будет шляпа с красивой темно-зеленой лентой и пестрым совиным пером.

Прижав ношу, девушка кралась околицами, как делала не раз. Лавочник, старый друг юродивого Франциска, никогда не рассказывал в деревне о своей особой гостье от греха подальше. Уж слишком часто стали поговаривать о лесной ведьме, насылавшей порчу на урожай и людей. Приходила девушка к нему всегда на заре, трижды стучала в оконце, и после обмена побыстрее, стараясь не попасться кому-то на глаза, проскакивала в лес. Так было каждый раз, и каждый раз Лешей удавалось остаться незамеченной.

Свернув за угол, Айя скрылась в тени какого-то дома. Она тихо проползла под окном, спугнув запищавшую полевку, и из-за ее спины раздался женский стон. Почему-то он заставил ее остановиться. Задерживаться в деревне, среди людей было опасно, но оглянувшись, она присела на корточки и подползла к окну.

За подобранной занавеской на кровати лежала женщина. Пухлые губы ее раскрылись розовым бутоном от частых вздохов, а темные брови то и дело изгибались над прикрытыми глазами. К упругой груди ее льнул мужчина, и она, вскрикнув, пальцами зарылась в его темных кудрях. Он целовал ее в губы, по-орлиному сжимая бедра в своих руках. Их нагие тела, колыхавшиеся будто от ветра, все больше переплетались подобно прутьям корзин, и Айя завороженно смотрела на них, потерявшись в своих мыслях. В сомкнувшихся телах виделись ей совершенно другой мужчина, другая женщина, и она, приоткрыв рот, нежилась в своем воображении, замерев на месте…

На нее смотрели. Айя не знала насколько долго, но предавшиеся страсти перепугано смотрели на нее, а она не менее испуганно смотрела на них. Девушка подхватила свою кошелку и со всех ног бросилась в лес, слыша, как мужчина от отчаяния произносит те слова, которых прежде она никогда не слышала.

***

– Я тебе говорю! Это была она, – несколько дней спустя Томми, боявшийся, что о его похождениях к молодой вдове прознает община, едва ли не пеплом голову посыпал, рассказывая о привидевшейся в окне Лешей. – Какого Ожта она была в деревне. Твоя вина! – обвинил он Калеба, напрочь забывая, что в своих проблемах был целиком виновен сам.