Лешую запруду деревенские старались не переходить. Однажды сюда сунулся какой-то охотник, угодив в вырытую яму. Кто-то скинул ему веревку, позволив выбраться, но с тех пор среди желающих прогуляться по лесу существовало правило – не переходить реки. Где именно обитал юродивый с дочкой было не известно, но идти и проверять никто и не рисковал, будучи незнакомым с непролазной чащобой. В конце концов, были и другие места, куда можно было прогуляться, и эту чащу оставили целиком за Лешими.

Калеб вышел на небольшую просеку и уселся под березу. Где-то в зелени противно протрещал фазан. Треск наконец-то умолк, и, опершись головой на ствол, юноша прикрыл глаза, вслушиваясь в несмолкаемые звуки леса.

– Ты должен был ждать там! – Раздался сердитый голос сбоку, и он огляделся. Пришла хозяйка своих леших угодий.

– Ты должна была прийти чуть раньше, – тут же с обидчивой интонацией ввернул он, но, кажется, Калеб догадался о причинах ее задержки.

В корзинку, помимо всяких крендельков и пышек, он положил мешочек с лавандой и пару атласных лент, белых, как парное молоко. Нынче ленты украшали голову Лешей. Она разделила темную копну пробором и, скрутив небольшие косы, вплела в каждую по белой ленте, соединив их жгутом на затылке. Остальные пряди свободно волнились по спине и плечам, отливая золотом на солнце. С лентами Айя промучилась все утро, разглядывая свое отражение в кадке с водой, и, заметив что Калеб пристально смотрит на нее, она нервно убрала небольшой завиток за ухо. Ей хотелось знать, что он о ней сейчас думал, и она, нервничая, пыталась рассмотреть на его лице мало-мальское одобрение своему труду.

Красивое лицо девушки смотрелось как вылезший из грубой проталины подснежник. Именно так подумалось Калебу. Аккуратная головка с вплетенными лентами противопоставлялась мешковатой длинной жилетке из овчины, застегивавшейся на две резные пуговицы. Под ней виднелась самого грубого сукна рубашка с завязками под горло. Почти что мужские штаны, подпоясанные сплетенным жгутом, были заправлены в мягкие сапожки. Руки девушки украшали связанные нарукавники, потрепанные то ли временем, то ли бытностью в лесу, а на поясе под жилетом висел клинок. Колчан и лук в этот раз Лешая, видимо, решила не брать, но в остальном по-прежнему напоминала маленького бойца с лицом сказочной принцессы. Хмурящейся, но принцессы, и Калебу невольно хотелось ее раздеть, чтобы высвободить этот несчастный цветок из грубой и столь неподходящей оболочки. Нагой он ее уже видел, и сейчас смотрел куда-то под одежду, вспоминая каждый изгиб грозной охотницы. Ей бы очень пошло какое-нибудь платье, которое носили девушки в деревне, а, впрочем, можно было и вовсе обойтись без одежды. Вот только клинок девушки, за рукоять которого та гордо уцепилась, отогнал эту мысль подальше.

– Ты смотришь очень странно, – сказала Айя, к досаде не почувствовав столь ожидаемой похвалы.

– Как?

– Не знаю, но… Мне хочется убежать.

– Думаешь, я тебя обижу?

– Как знать.

– Тогда… Зачем ты пришла?

Зачем она пришла? Хороший вопрос. Она и сама старалась дать на него какой-то вразумительный ответ, кривляясь перед кадкой с лентами. Людей она опасалась, это правда, но Калеб вызвал в ней странные противоречия и желания, коих раньше девушка не испытывала. Она не соврала, сказав, что хочет убежать. Но она не сказала всей правды – еще больше ей хочется остаться и поговорить. Ей так этого не хватало. Отец дал ей все, что мог, но звук человеческой речи был для него недосягаемым сокровищем, а ей так хотелось с кем-то поболтать о самых простых вещах, а Калеб к тому же… Он был ее ровесником, и… Она… Путалась, боясь признаться еще в одной вещи. Посади рядом еще десяток чужаков из деревни, она бы хотела поговорить именно с ним, глядя в его лучезарные глаза и слушая его мягкий высокий голос.

– Поговорить, – повторила она за своей мыслью.

– Это хорошо… В деревне говорят, ты – почти что ведьма.

– И? – Айя почувствовала как внутри больно кольнуло. Неужели она напрасно вплела ленточки в волосы! Девушка нахмурилась и надула губы. – Ты тоже так думаешь?

– Если уж и ведьма, то слишком красивая. Впрочем… Как знать. Одно другого не исключает… Да и… Меня это не очень-то пугает.

Калеб простодушно улыбнулся. Еще вчера эта его улыбка вызывала в ней бурю негодования, но сегодня Айя обрадовалась ей. Ее назвали красивой. Щеки девушки тронул стыдливый румянец, и она, убрав руку с клинка, присела на колени перед собеседником.

– У вас в деревне я видела очень красивую девушку.

– Да?

– Да… Она живет в очень большом доме у леса, и по утрам выходит в прекрасном белом платье, чтобы набрать воды. У нее волосы рыжие как беличий хвост. – Айя заговорила с особым вдохновением, видя прекрасную деву наяву, и пригладила прядь своих темно-каштановых волос, будто сожалея, что ее волосы темнее, чем хотелось бы. – Она, наверное, какая-нибудь графиня? – «Графиня». О графинях ей рассказывала Гаэлле, описывая их неземными красавицами, и ей непременно захотелось блеснуть этими своими познаниями.

– Ха-ха-ха… – Вдруг разразился смехом Калеб.

«Графиня» была молодой женой старосты Гувера. По утрам бесстыдница, как ее называла большая часть старых клуш, выходила в ночной рубашке, приспуская ее до груди или же наоборот задирая подол повыше, словно пыталась намеренно совратить кого-нибудь. Староста молодую развратницу порой наказывал, всыпая розг по полной, но той, видимо, это нравилось, ибо на следующее утро она опять выходила за водой в неглиже. Да и… За жалобами на тяжелую жизнь девушка замечена не была.

– Я сказала что-то не то? – Покраснела Айя, видя как Калеб утирает слезу от заливистого смеха.

– Нет. Нет… Что ты, – успокоил он ее, и сам выдохнул иссякшую смешинку. – Она совсем не графиня. Просто жена очень уважаемого человека.

– Хм…

– Так… Ты и вправду живешь в лесу? – Огляделся Калеб, меняя тему.

– Да.

– Не страшно?

– А кого боятся-то? – Спросила она, посмотрев на него искоса. Она бравурно выставила подбородок вперед, заявляя каждому о своей храбрости, а прежде всего ему. – Звери меня не тронут, а люди сюда не суются.

– И не скучно? Неужели не хочется выйти в деревню и…

– Ты сам сказал… Я – ведьма, – не выдержав, Айя все же поудобней плюхнулась на землю. – Однажды я попыталась, – призналась девушка, обняв колени. – Там были какие-то мужчины. Они пели такие хорошие песни. Я таких раньше не слышала. И… Они плясали и играли на дудочке. Мне хотелось послушать, но они меня заметили…

– И?

– Они… Они стали хватать меня за руки, и мне показалось, что они хотят сделать мне больно.

Калеб поджал губы. О том случае он слышал. То были пара неразлучных охотников и горе-дровосек – заядлые пьяницы, но песен они и вправду знали много. После они долго уверяли жителей деревни, что видели деву леса – волшебницу необычайной красоты, но жители все привидевшееся списали на пьяный угар. А после разговора с пастором, те и вовсе умолкли.

– Тебе и вправду лучше держаться от деревни подальше, – тихо проговорил Калеб, догадываясь, что могло произойти с девушкой, будь те трое удальцов чуть трезвее. Вряд ли бы их остановила ее красота или наивность. Законы круга Ожта защищали лишь тех, кто внутри, а принадлежность Айи к деревенской общине оставалась под вопросом.

Айя его будто не услышала, пропустив слова мимо ушей. Уткнувшись подбородком в колено, она с головой погрузилась в свои воспоминания, и лицо ее вновь озарило почти детское благодушие. Она утопала в своих мыслях, и Калеб, теряя собеседницу, решился вытащить ее обратно.

– Лишь кот мяукнет, сова тихо ухнет. На небо взойдет луна, – начал юноша. – И звуки флейты тебя разбудят. Нам ночь отведена…

– А? – глаза у Айи вдруг широко раскрылись, и она сорвалась с места, усаживаясь поближе к Калебу. – А как дальше?

Услышь меня. Взгляни в окно,

И дверцы раскрой скорей.

Для флейты нынче уж темно,

С тобою мне светлей.