Маша поднялась по лестнице на третий этаж, открыла дверь ключом, повесила в прихожей куртку. Нет, чуда не произошло - Стас сидел в гостиной и зло пялился в телевизор, совершенно игнорируя Машин приход. Согласно неписанным правилам ей следовало прошмыгнуть на кухню, приготовить еду, а затем уж повиниться и просить прощения. Хотя собственно за что?! Да кто он такой? Мог бы и сам о ней хоть раз позаботиться! Маша прошла на кухню, но вместо готовки сделала себе чаю и бутерброд, села с книжкой... Стас так к ней и не вышел. Что ж, охота - пуще неволи! Маша умылась и отправилась спать. Она битый час проворочалась в постели, пытаясь заснуть, когда пришел Стас. Он сел на постель и вдруг рывком повернул ее к себе.
- Та-ак, что ж ты, Машик... - Маша поморщилась в темноте - она ненавидела когда ее так называли, - нехорошо-о-о.
От его елейного тона у Маши вдруг по спине побежали мурашки, лоб покрылся испариной, она почему-то жутко испугалась. А Стас не отпускал, больно сжимая плечо он приблизил свое лицо к ее и вдруг как-то жутко ухмыльнулся. Он был абсолютно трезв, и от этого Маше стало еще страшней.
- Отстань... - Маша попыталась вырваться, но это, казалось, его только позабавило.
- Вот значит как...- Стас вдруг не выпуская ее плеча сбросил одеяло на пол, собрал в горсть ночную рубашку на Машиной груди и что есть силы дернул, раздирая тонкий материал.
Маша вскинулась, стараясь выскользнуть из его хватки, и тогда Стас молча примерился и наотмашь, с оттягом ударил ее тыльной стороной руки по лицу. Маша упала обратно на подушку захлебываясь слезами, не в силах даже кричать. По щеке поползла теплая струйка и закапала на простыню. Маша чувствовала отвратительные жесткие руки, раздирающие бедра, слышала свистящий звериный сип, но ей было уже все равно. Она стремительно уносилась все дальше, проваливаясь все глубже и глубже в ватное обволакивающее небытие.
Где-то на другой окраине Москвы Вал вздрогнул, подошел к окну и долго молча всматривался в темноту, сам не зная почему.
Глава 15
Пели птицы. Маша проснулась. Она замерзла, но ей очень хотелось полежать вот так, с закрытыми глазами, сохраняя только что виденный сон: ей снился Валера - Вал, как почему-то его прозвали одноклассники. В последнее время она почему-то часто вспоминала о нем, о том, как они дружили, как гуляли вместе, его глаза, его голос...Маша повернулась и попыталась натянуть на себя одеяло, но ничего не получилось - одеяла как будто не было вовсе! Маша даже не успела удивиться, как вдруг внезапно вернулась память обо всем, что случилось прошлой ночью. Вернее не обо всем, она помнила, как легла, как пришел Стас, а потом - потом было что-то очень плохое, но что именно Маша не помнила. Она открыла глаза - синее яркое небо, глубокое и безграничное. Почему-то она совсем не удивилась этому. Маша снова закрыла глаза и прислушалась к себе: чувствовала она себя вполне сносно, лишь немного саднила правая сторона лица. Маша глубоко вздохнула, открыла глаза и села. Было раннее погожее летнее утро. Ярко светило солнце, но ночная прохлада еще не отступила. Пели птицы, между ярких цветов порхали бабочки. Маша сидела прямо на траве на отлогом склоне живописного холма, спускавшемся к большой ленивой реке. Что было самое странное - это то, что она совсем не была удивлена или испугана. Маша, конечно, понимала, что все это просто невозможно, но какое-то шестое чувство подсказывало ей, что это не сон, что случилось что-то из ряда вон выходящее, но почему то обязательно хорошее, во всяком случае, что ей ничего здесь не угрожает. И она никак не могла сосредоточиться и обдумать эти странности. Гораздо больше ее сейчас занимало, что ей холодно, а из одежды на ней лишь тонкая, разорванная на груди ночная рубашка, и еще ей очень хотелось иметь хоть какое-нибудь зеркальце, чтобы убедиться, что ее лицо не превратилось в распухшую маску, и то, что так неприятно саднит, не синяк в пол скулы, а, Господи, пожалуйста-пожалуйста, какая-нибудь мелкая царапина. Размышляя об этих насущных предметах, Маша поднялась и, закутавшись, насколько возможно в остатки рубашки, направилась по едва заметной тропинке к реке. Маша не спеша шла, глядя себе под ноги, чтобы ненароком не наступить босой ногой на какой-нибудь сучок или камень, и поэтому появление незнакомца прошло для нее совершенно незамеченным, она даже чуть не вскрикнула от неожиданности, когда совсем рядом услышала чье-то деликатное покашливание. А затем приятный мужской голос произнес:
- Доброе утро, милая барышня! Я не напугал вас? А вы, я смотрю, держитесь молодцом!
Глава 16
Машина мама сидела на кухне съемной квартиры, которая временно являлась главным офисом и по совместительству Молельным Домом, и переписывала в общий список имена вновь принятых адептов. Она с головой погрузилась в сектантскую жизнь и засиживаться за этой приятной для нее работой, вот так допоздна, было для нее не внове. Будучи по природе натурой творческой и впечатлительной она подхватила и с энтузиазмом понесла знамя реформации старых идей, за короткое время превратившись в одну из активисток недавно открытого "Богородичного центра" - одной из сотен однотипных сект, возникших на развалинах советской действительности. Молодые и ушлые "братья", сами себя назначившие священниками, разгуливали в нарядных синих рясах, подпоясанных яркими, в цвет российского триколора, кушаками и, за толику малую, наставляли свою довольно многочисленную паству, истово проповедуя прописные истины и совершая нелепые, ими же выдуманные обряды. Паства млела от своей избранности, несла все ценное, что удавалось раздобыть "братьям" и энергично вербовала новых сторонников. В общем, все как в любой похожей секте. Единственное, что омрачало новую насыщенную жизнь машиной мамы была неожиданная строптивость дочери: та ни в какую не хотела участвовать в службах, на проповеди ходила с неохотой, отказывалась рассказывать о "Богородичном центре" в институте. Это очень печалило маму: религия вместо того, чтобы объединять их, все больше и больше отдаляла, сводя ежедневное общение к нескольким ничего не значащим фразам и только. И да, еще у нее совсем не оставалось сил на рисование - последняя начатая картина уже три месяца пылилась в углу, без какого бы то ни было прогресса, и это было очень грустно. Ну да ничего, Богородица вразумит и не лаской, так силой приведет заблудшие души к свету!
Машин отчим, трубач и бывший солист Эстрадного оркестра Гостелерадио, сидел на кухне и пил дешевое крепкое пиво. После четвертой бутылки он уже ни о чем не думал.
Маша сидела на полу, забившись в угол. Напротив нее стоял телефон. Она смотрела на картину, где был изображен восход двух красноватых солнц над коричнево-рыжей каменистой пустыней. У машиной мамы была странная манера рисовать - она писала картину маленькими, но сразу законченными фрагментами, постепенно заполняя ими весь холст, как бы собирая замысловатый пазл. Картине было еще далеко до завершения - тут и там серели прогалы загрунтованного холста, но уже сейчас при взгляде на странный нереальный пейзаж, Машу почему-то охватывала щемящая тоска и острая жалость к самой себе. Телефон молчал. Она снова вынула из кармана джинсов маленький клетчатый листок, на котором торопливым почерком были записаны семь цифр. Его номер. Она уже давно выучила его наизусть, но каждый раз разворачивала аккуратно сложенную осьмушку тетрадного листа, как-будто надеясь найти на нем какой-то тайный знак, хоть что-то, кроме чуть загибающейся книзу чернильной строчки. Маша в который раз поднесла онемевший вдруг палец к диску телефона и снова отдернула руку, будто боясь обжечься.
