Он был невысоким, но с широкими сильными плечами, синими-синими глазами и такими же, как у Розочки, неуправляемыми кудряшками, только русого цвета. Открытое и простое лицо, которое немного портили тонкие губы. Взгляд мальчика был таким напряженным и взволнованным, что Розочке вдруг захотелось его пожалеть.

***

Первая встреча с будущей женой получилась не слишком удачная и очень беспокойная. Холодным осенним утром к дому, где на крыльце уже стояли бабушка, ее младший сын Эфроим с женой и сам Додик (все торжественные, в праздничных одеяниях), подъехал закрытый экипаж. Из открывшейся двери, не дождавшись слуги, выскользнула тоненькая девчушка в теплом пальто и кокетливой шляпке. Она внимательно осмотрела встречающих, и с брезгливым видом проговорила: «Все же здесь ужасная глушь. Как я и думала».

Сердце Давида екнуло и опустилось куда-то к желудку. С такой вертихвосткой жить? Пропадешь. Но вида он не подал. На лице сохранялось самое приветливое, как ему казалось, выражение. Бабушка же говорила, что это – сделка. Значит, эта неприятная девчонка – издержки. Столь же невозмутимыми были и бабушка с дядькой.

Следом за девочкой, опираясь на плечо слуги, из экипажа выбрался дородный господин в дорогом пальто, лакированных штиблетах по виленской моде и с тростью с тяжелым серебряным набалдашником. А следом за ним тихо спустилась невысокая девочка, может быть, годом или двумя старше первой. В отличие от сестры (а в том, что они сестры, не было сомнений) черты лица ее были несколько крупнее, но это не портило ее. Напротив, лицо казалось более выразительным. Густые темные волны волос были аккуратно уложены, заплетены в косу, спускающуюся из-под шляпки. Взгляд ее был хоть и взволнованный, но твердый, без вызова и агрессии.

Девочка, теребя в руках платок из тонкой шелковой материи, опустила глаза. Почему-то в этот момент Давид сразу понял, что это она, его невеста. Что-то в ее облике показалось Додику невероятно теплым и знакомым. Она чем-то напоминала ему его маму на немногих старых фотографиях, хранившихся в петроградском доме. Это показалось странным – у матери были огненные волосы и голубые глаза. Здесь глаза были карими, а волосы черными. Вот только взгляд…

Дородный господин радостно и как-то по-свойски приветствовал бабушку. Кивнул дядюшке и подмигнул с хитринкой Давиду: мол, не теряйся, парень. От этого Давиду как-то сразу стало легче.

– Ну, здравствуй, матушка Пая-Брайна, – громко провозгласил гость, приблизившись к хозяевам. – А это – дочки мои, Роза и Вера. Прошу любить и жаловать.

Девочки, поднявшиеся следом, вежливо сделали книксен перед хозяевами.

– И тебе здоровья и благополучия, Ефим Исаакович! И дочкам твоим, – степенно отвечала бабушка. – А это – мой сын Эфроим и внук Давид.

Все чинно проследовали в гостиную, где был накрыт завтрак. Роза, проходя мимо Давида, только скользнула взглядом. Спокойно и как-то по-доброму улыбнулась. Давид улыбнулся в ответ. Сердце вернулось на свое законное место и… опять стало тихонечко екать. Правда, теперь от ожидания. Вера, младшая дочь, напротив, внимательно и долго – на грани приличия – осматривала Давида, как диковинного зверька, после чего недовольно хмыкнула.

За столом говорили все, кроме Давида и Розочки. Несмотря на то, что их посадили рядом, что-то не давало им свободно обратиться друг к другу. А может, Розочка (уже не Роза, а Розочка) просто была молчаливой. Они сидели, уткнувшись в тарелки, и разглядывали на дне что-то необычайно интересное. Только к концу завтрака молодые немножко расслабились. Стали обмениваться взглядами, в которых было не только любопытство – ведь им вместе теперь жить много-много лет. Додик помнил свой неудачный опыт платной любви. Но к Розочке оно как-то не вязалось. От нее веяло чем-то другим, волнующим и совсем не гадким.

Бабушка, успевавшая обсуждать с отцом Розочки и Веры очередную совместную сделку, следить за столом («чтоб все у меня тут сыты были») и посматривать на молодежь, вдруг заявила:

– Вот что, молодые люди, пойдите-ка, погуляйте по городу. Давид, покажи девушкам Бобруйск. А нам, старикам, еще о делах поговорить нужно.

Додик с облегчением покинул стол; девочки тоже поднялись. Пока Роза и Вера надевали пальто и шляпки, он нашел извозчика, придумал, куда повезет свою невесту и ее сестру. Собственно, выбор был небольшой: синематограф «Эдем», а потом кафе в гостинице «Березина», самом большом и красивом здании в городе. Почему-то без взрослых было проще. Он был старшим, Розе исполнилось пятнадцать лет, а Вере было и того меньше, потому должен был заботиться.

Это было понятнее, чем роль жениха, которая его смущала донельзя. Да и Роза, перестав быть «невестой», оказалась девочкой вполне общительной и дружелюбной. Даже Вера, которую Додик про себя звал «Веркой-вертихвосткой», была вполне терпимой. Фильма была про любовь. У девочек в глазах блестели слезы. Додик же едва не заснул в темном и теплом зале синематографа. Зато в кафе, угощаясь сладкими пломбирными шариками с шоколадной заливкой, все трое болтали без умолку.

Роза в этом году выпустилась после седьмого класса института. Вера еще училась. Она очень смешно показывала своих учителей и классную даму. Роза сердилась, говорила, что это невежливо и грубо. Оказалось, что Розе тоже очень нравится театр. Но еще больше – книги. Особенно такие, где приключения и далекие страны. Додик тоже любил почитать. Хотя и не очень. Биржевые сводки и бухгалтерские отчеты, как ему казалось, говорили о жизни гораздо больше. Хотя об этом своей невесте, которая нравилась ему все больше, он пока решил не говорить. Зато очень много рассказывал о Петербурге, о театрах и кафе, об огромных витринах магазинов, о Неве и каналах. Домой вернулись друзьями. То есть, предстоящее бракосочетание продолжало смущать обоих, но уже не казалось катастрофой. Во всяком случае, Додику.

Гости поселились во флигеле. День свадьбы (как и дни перед ней) был наполнен суетой и беспокойством. Бабушка и отец Розы постоянно что-то обсуждали, привлекая к разговору и Додика, и дядю Эфроима. Додик больше молчал, поскольку обсуждали вещи, в которых он мало что понимал. У Алекснянского была меховая фабрика, где шили шубы, шапки, манто и прочие предметы одежды. Бабушка же поставляла меха и сукно на эту фабрику. Но долгая дорога делала себестоимость мехов огромной. Особенно теперь, когда большая часть составов везла военные грузы. Сложности были и с вывозом готовой продукции. Потреблялось это в основном в Англии, Бельгии и Голландии. Что-то покупали в Германии и западных губерниях России.

Обычный путь товара через Германию отпадал. Год назад после отступления русской армии отпала и Польша. Обсуждали северный маршрут, через княжество Финляндское и Швецию. Додик порой вставлял замечания по учету, уменьшению налогооблагаемой суммы, по прохождению таможни. Когда он предложил более дешевого перевозчика, о котором знал от своих учителей, Алекснянский посмотрел на него с уважением и вниманием.

Вместо того, чтобы поститься с мыслями о Едином, думать о своих обязательствах перед будущей женой и их потомством, Додику вместе с бабушкой и сватами пришлось множество раз оговаривать и переговаривать брачный договор, который, несмотря на всю светскость будущей родни, составляли по всем правилам Галахи. Сваты обещали выделить молодым по двадцать пять тысяч рублей «на прожитие и гешефт». Подробно описывались обязанности мужа перед женой при разных жизненных коллизиях. Казалось, что старшие решили предусмотреть все, что может случиться с их потомками.

Чтобы увидеться с Розочкой, перекинуться с ней словом, расспросить, как прошел день, Додику удавалось найти минутку лишь изредка. Это немало огорчало юношу. Почему-то быть с Розочкой ему хотелось гораздо сильнее, чем обсуждать условия гешефта. Он уже не думал о будущей свадьбе, как о сделке. С Розочкой ему было просто и хорошо. Впрочем, день свадьбы, которая и радовала, и смущала его, приближался.