Перед походом Тойву объезжал караван, идущий к Матери-горе, и вместе с ним была Совьон. Женщина сидела на своем огромном коне, по-хозяйски придерживая поводья одной рукой, и смотрела на воинов пронзительно-чистым, спокойным взглядом. Позже парни из каравана шипели, почему это баба разглядывала их, как торговец – жеребцов на рынке.

Когда Совьон проезжала мимо Лутого, – юноша был готов поклясться, – она чуть прищурила синие глаза. Прихвостень Оркки Лиса. Затем женщина заметила Скали, и ее и вовсе передернуло. Ее невозмутимое, резко скривившееся лицо – словно безупречный лед, по которому пробежала чудовищно заметная трещина.

– Зачем ты взял его? – как всегда, зычно спросила Совьон у Тойву. Воины из каравана обескураженно затихли. – Он и до зимы не доживет.

С тех пор Скали потерял покой. Воронья женщина уязвила его – страшно, прилюдно. И он измывался, из кожи вон лез, чтобы ужалить ее в ответ. Эх, Скали-Скали, вздохнул Лутый, смотря на черную реку.

До зимы оставалось меньше трех месяцев.

Мир тогда был гораздо моложе, чем сейчас. Княжеские дети играли в саду, усыпанном, будто снегом, белыми венчиками тысячелистника. С неба лился свет – желтый с красноватой примесью. Смятые лепестки падали на землю, и хрустели корни кустов. Рагне, издав по-животному яростный клич, замахнулся деревянным мечом.

Осенью ему исполнилось семь, и он уже был заносчив, драчлив и горд. Еще не родилось мальчишки, которого бы Рагне не захотел вызвать на бой. Он не мог пропустить ни одну острозубую кошку, вздумавшую шипеть ему в узкое, сплошь в синяках лицо. Его колени, локти, выглядывающие из-под рубахи плечи и живот были в вечных ссадинах и кровоподтеках. Но налившийся синяк на челюсти Рагне носил с особым достоинством. Этот – от Хьялмы.

Хьялме было четырнадцать, и он не велся на заискивающие речи. Младших братьев и пальцем не трогал – обычно. Но когда Рагне решил высмеять Ингола, мелкого, которому едва исполнилось пять, то отвесил оплеуху. Чтобы неповадно было. Ингол был белокурый, с пустыми чисто-голубыми глазами. Он всегда глуповато улыбался, глядел на тысячелистники в саду и до сих пор плохо ходил. Не умел разговаривать – издавал только малопонятные звуки, но тянулся ко всему миру. Блаженный. Юродивый. Дурачок.

Сармат тоже смеялся над Инголом и даже как-то подсунул ему раскаленный, украденный у нянек наперсток. Ингол обжегся и долго плакал, но Сармату было девять и ему всегда хватало хитрости не попадаться ни Хьялме, ни отцу.

Их отец всегда говорил, что Сармата нужно нещадно пороть. Но мать – мать безумно его любила. И когда Сармат пришел к ней с повинной, уткнулся в ее колени, а потом и расцеловал обожженный палец Ингола, княгиня помогла ему избежать наказания – она знала, как смягчить суровый нрав мужа. И делала это каждый раз.

Поэтому Рагне ненавидел Сармата. Сдунув со лба темную, выскочившую из косы прядь, мальчик поднял деревянный меч.

– Выр-родок, – зашипел он. Сам – как рассерженная кошка. – Да чтоб тебя змеи жрали!

Рагне сделал выпад мечом, но тот лишь едва задел Сармата у ключицы. Сармат же вывернулся и чуть не сбил его ногой. Рыжие волосы упали ему на лицо, рассыпались по плечам.

Ярхо – одиннадцать. Подбородок у него был почти такой же, как у Рагне, только гораздо массивнее – отцовский. Стянутые в косицу светло-каштановые волосы, раздавшиеся плечи, сильные руки. Одной он держал Рагне за грудки, второй – Сармата за шкирку.

– Самого тебя сожрут! – рявкнул Сармат, и Ярхо ощутимо тряхнул обоих. Скоро и Рагне, и Сармат возмужают, но никогда не перегонят его ни в силе, ни в росте и ширине плеч.

Хмурое, тяжелое лицо Ярхо выдавало только одно желание: столкнуть братьев головами, а потом забросить в кусты.

– Плешивая крыса! – Кончик деревянного меча мазнул Сармата по щеке.

– Свинья! – Вытянутая пятка ударила Рагне в колено.

«Подзаборная девка! Слабак! Крыса! Выродок! Трус, дай только до тебя добраться!»

– Что же вы опять творите?

Их светлая княгиня-мать шла по садовой дорожке. Подле нее были две служанки, наполовину скрытые от княжичей круглыми кустами.

– Матушка! – Ярхо вскинул голову, и Сармат, улучив момент, дернулся и упал на землю. Он утер рукавом рот, разбитый Рагне еще до того, как их растащили. Сармат знал, что матери тяжело видеть его кровь. Он снова выдохнул: – Матушка…

Княгиня Ингерда нахмурила рыжие брови. Ее голова была обернута белым платком, завязанным за шеей. От богатого венца вниз стекали цепи-рясны.

– Что они творят, Ярхо? – спросила княгиня, глядя в почти юношеское лицо сына. – Из-за чего они дерутся?

– Я не знаю, – признался тот и, потупив глаза, выпустил Рагне. Мальчик сполз на траву, вытирая распухший нос, а Сармат уже вскочил на ноги и бросился к матери.

– Знала бы ты, что он сказал, – буркнул Рагне, подбирая меч.

А княгиня Ингерда запустила пальцы в рыжие-рыжие, как и у нее самой, волосы Сармата.

– Уверена, вы оба наговорили друг другу обидного, – сказала она и оттянула Сармата за прядь на макушке, вынуждая поднять лицо. – Извинись перед Рагне.

На губах Сармата мелькнула тень улыбки. Он кивнул и покорно обернулся.

– Прости меня, Рагне!

– А теперь ты.

Но Рагне молчал.

– Ну же. – Княгиня снова нахмурилась. Ее тонкая белая рука – на пальцах блестели кольца – лежала на взлохмаченной голове Сармата.

– Не буду, – желчно ответил Рагне, метнув на застывшего Ярхо умоляющий взгляд. Сармат неодобрительно зацокал языком.

– Ты плохо поступаешь, Рагне. – Ингерда обняла Сармата за плечи. – Сейчас же возьми и…

– Сармат сказал, что Хьялма скоро умрет. Что Хьялма умрет, а он станет князем вместо него, – выпалил Рагне, багровея до кончиков ушей.

У Хьялмы только усы начали расти, а он уже давно носил с собой платок. По белой ткани расползались красные разводы. Юноша кашлял кровью, и лекари говорили, что он выплевывает кусочки своих легких. Рагне восхищался Хьялмой – несмотря на то, что и его пытался вызвать на бой, – и трясся от ярости при виде его лекарей. Каждый вечер они сжигали окровавленные платки Хьялмы. Каждый вечер говорили, что старшему княжичу осталось не больше года.

Княгиня Ингерда убрала руку с плеча Сармата.

– Это правда? – сухо спросила она.

– Не совсем, – ответил Сармат и стрельнул глазами в Рагне. – Я сказал, что, если случится такое горе, мне придется стать князем и…

– Врешь! – крикнул Рагне. Он помнил, как смеялся Сармат и что обещал сделать с братьями, едва его благословят на княжение. Но знал, что в итоге мать поверит не ему, и от этого задохнулся от гнева.

Но даже если Хьялма умрет, второй после него – Ярхо. Рагне видел, как тот поднял тяжелый колючий взгляд. Если бы Сармат не стоял рядом с матерью, Ярхо бы его ударил, и тогда от Сармата мало бы что осталось.

– Вот, матушка, – быстро улыбнулся Сармат, пригладив рыжие волосы. Он даже носил их так, как Хьялма, – распущенными, длиной по плечи. Только крайнюю прядь заплетал в косицу. Перехватив взгляд Ярхо, мальчик инстинктивно отпрыгнул на полшага назад. – Видишь, матушка: я не сделал ничего дурного.

Но княгиня Ингерда уже слушала через слово. Она вновь повернула Сармата к себе лицом и взяла его пальцами за подбородок. И долго смотрела в безмятежно-веселые глаза, словно пытаясь взглянуть в глубину за ними.

Рагне раскрыл рот, как выброшенная на берег рыба. Ему не давались слова. Сделал Сармат дурное, еще как сделал! Показал, что хочет смерти Хьялмы. Что хочет переступить через Ярхо, не дать жизни Рагне.

– Никогда больше не говори об этом, – тихо произнесла Ингерда. И было в ее словах что-то кроме нежелания слушать о кончине Хьялмы. Что-то, заставившее Ярхо и на нее поднять свинцовый взгляд.

– Хорошо, матушка, – согласился Сармат. И с тех пор он действительно не говорил о своих планах. Только запустил ход событий, завершившихся через одиннадцать лет ослеплением Ингола и штурмом Криницких ворот. И поединком Сармата с Хьялмой, сумевшим пережить и этот год, и следующий. Болезнь в нем будто заснула. А потом – потом пробудилась с новой силой.