– Говори, рассказывай, что видишь, – нетерпеливо попросил слепой.

– На тебя смотрят сразу несколько попов. Наверное, им очень нравится твоя борода. За своего принимают, вот только по одежде ты им не очень подходишь.

– Ну, а кому подхожу?

– Да, пожалуй, никому. Слишком выделяешься из всех тусовок, – усмехнулась Яна.

В этот момент один из бегающих мальчишек с силой врезался в Яну. Она инстинктивно схватилась за Данилу, чтобы не упасть. Он притянул ее к себе, будто оберегая от чего-то страшного, но это длилось секунды. Опасности не было, и Яна поспешно отстранилась. Но в этой защите было что-то необычное для нее. Потом она еще и еще раз вызывала у себя в памяти этот эпизод, пытаясь понять, что же в нем было такого особенного. И когда они шли на посадку, когда стояли за посадочными талонами у ресепшна, когда он нес чемоданы по длинному коридору, когда входили в каюту – она смотрела на этого слепого уже не на как отдельно данное существо, которое надо опекать. Они были вместе.

Туалет и душ в маленькой каморке. Без иллюминатора. Кровати в два этажа и довольно широкие. Места почти нет.

Данила стоит у входа в каюту и будто боится шагнуть вперед.

– Говори, что видишь, и как это тебя радует.

– Да всё нормально. Только тесно. Туалет направо, там же душ. Спальные места в этажерке. Тебе, наверное, лучше внизу. Морских красот отсюда не видно.

– Не беда, когда совсем не видно. Можно и мозгами видеть.

– Ну ладно, тогда включай свои мозги.

–Ты меня оставь на минут десять. Мне надо освоиться.

Яна вышла в узкий коридор. На блестящих перилах вдоль стен часто висели черные пластиковые мешки. Они трепыхались от потока воздуха и казались живыми существами. Интересно, а я справлюсь с качкой? По морю плыву первый раз.

Одесса провожала дождем. Но с палубы никто не уходил. Рядом держится за зонт молодой толстяк в коричневом подряснике.

– Вы с какого места? – обращается он к Даниле.

– Из Минска мы.

– Не был ни разу, хотя в Жировичи ездил. А где там служите?

– Мы мирские. Едем на лечение.

– Ну, помогай вам Господь! Я тоже еду лечиться. Сахарный диабет у меня.

– А в какую клинику? – спросил Данила.

– На Гроб Господен плыву. Вот моя клиника. Там и полечусь. С нами в группе старец Василий путешествует. Подойдите к нему за благословением. Он молитвенник хороший, помолится за вас.

– Непременно сейчас же пойдем, – неласково ответил Данила.

– Да, любое дело надо начинать с благословения.

– А то что же?

– Не полезно оно для вас будет, даже если свершится.

– Да уж сами разберемся.

«Какой он колючий, – думала Яна, слушая этот диалог. – На контакт не идет. Оценки всегда жесткие, разговор обрывает грубо».

Пока она не уставала от своих обязанностей. Провожала своего подопечного в ресторан, накладывала на тарелку еду. Водила за руку по лестнице. Иногда пыталась его причесать, тогда Данила хватал ее руку. Было даже больно. Выкладывала каждый день свежее белье, но он упорно надевал одну и ту же противно зеленую майку. На прогулке Яна пыталась рассказать Даниле, что видит: море, жемчужный след за кораблем, спины дельфинов, чаек, которые садились на палубу. Он остановил ее. Тогда она перестала рассказывать про «красивости» и бросила его одного на палубе.

В каюте их мучала жара и духота. Однажды утром он вышел из душа совершенно голым, будто был совершенно один. Пошел к чемодану, нащупал махровое полотенце и, не спеша, обернулся им.

– Слушай, ты всегда так хорошо чувствуешь, где находится человек, поворачиваешься туда, куда надо, имея свои какие-то ориентиры, а сейчас, что ты делаешь? Демонстрируешь, что меня нет? Или демонстрируешь свой зад и попутно все остальное? С тобой в каюте едет девушка. И ты что, специально ее смущаешь или оскорбляешь? А может, ты соблазнить меня таким образом хочешь? Если ты это еще раз так сделаешь – я уйду! – дрожащим голосом отчитывала его Яна,

– Аки посуху…

– Ты еще и издеваешься?

Он вдруг как-то странно застыл. Потом подошел очень близко и, будто вглядываясь в ее лицо, спросил:

– Ты плачешь?

– Я не плачу, – отвечала она, вытирая слезы. – Я ненавижу тебя.

– Это за что же?

– За твою нестиранную вонючую майку, за твою всклокоченную в крошках и макаронах бороду, за твою лохматую голову. Ты как Маугли – не говоришь, не общаешься и показываешь, что тебе на всех наплевать. Мне надоело видеть недоуменные взгляды пассажиров, когда я тебя веду в ресторан – вижу, как переглядываются официантки. И еще я знаю точно, что ты это делаешь нарочно.

– Нарочно?

– Да, нормальный цивилизованный человек не может не знать, как себя вести. Мне стыдно быть рядом с тобою, и я с ужасом думаю, что мне придется идти по улицам чужого города с таким вот…

– А я не хочу ничьей заботы. Я не люблю, чтобы кто-то вламывался в мою жизнь. Я не нуждаюсь ни в чьей жалости и никого ни о чем не прошу.

– A ты попробуй, попроси. Бывает полезно.

– Да, я знаю таких, которые стоят в переходах с шапочкой. Просят и кланяются.

– Я совсем не об этом. Помощь может быть другая – поддержка моральная, психологическая.

– Поддержка? Где же ее искать? Страна нас бросила, предала. Я сижу на шее у сестры. Я не могу заработать на себя. Она собирала эти деньги три года. А надо было ехать раньше. Сейчас, возможно, мне ничего не поможет. И сказать не могу ей об этом – все-таки надежда. А мне уже пофиг.

– Вот все, что ты делаешь, наполнено пофигизмом.

– Ладно, кончай мозги промывать. Что ты хочешь? Постричь меня? Валяй, может, не так жарко будет.

– Знаешь, мне твоих одолжений не надо. И стричь я тебя не собираюсь. Здесь есть парикмахерская.

Яна выскочила из каюты. В узком коридоре хвост процессии, которую обогнать невозможно, и она пошла вслед за людьми, которые пели: «Святой угодниче, Николае…» Где-то впереди поблескивали хоругви. Крестный ход на корабле? Молящиеся завернули в бильярдную, где расположилась походная церковь для паломников. Яна двинулась за ними. Простенький походный иконостас, два ведра с песком, где ставят свечи. Несколько женщин в платках, старцы в ветхих черных подрясниках, дети из семейного детского дома. Парочка любопытных туристов.

– Деточка, на вот, плечи закрой, – тронула Яну за плечо женщина неопределенного возраста в белом платочке и протянула ей такой же белый платок.

Казалось, время здесь остановилось. Было спокойно, и мысли в голове принимали порядок: «Мне надо выполнить свое обязательство и более ничего. Все остальное меня не касается».

Послышался звонок на обед. Надо было спешить к Даниле. Яна побежала по коридору к каюте, дернула дверь, она не поддалась.

– Данила, открывайте! Данила-а-а!

«Он не слышит? Надо звать на помощь! Вскрывать дверь», – Яна помчалась к ресепшену, выбежала на маленький пятачок внутренней палубы с административными помещениями и замерла от неожиданности. Из дверей парикмахерской доносился знакомый художественный свист.

Возле кресла, где сидел совсем не похожий на себя постриженный и побритый Данила, суетилась девчонка-парикмахер, смахивающая на пол длинные пасмы темных волос.

Закончив работу, она выжидательно уставилась на своего клиента.

– Ну, хватіт свистіти. Пора розплачуватися.

– А что так строго? Ножницы затупились?

– Затупілісь. Я з вами дві години возилася, за цей час могла обслужити трьох клієнтів. Тому сума буде в три рази більше прейскуранта.

Он достал из кармана сто долларов и протянул ей.

– Возьмите, сколько надо.

Девчонка схватила купюру и спрятала под фартук в карман. Волнуясь, протянула своему клиенту сдачу – несколько мятых мелкого достоинства гривен. Данила взял их, прошелестел между пальцами и улыбнулся:

– Я вам больше ничего не должен?

Яна решительно шагнула к наглой девчонке.

– Пойдем, выйдем, подруга.

– Я працюю. Відстаньте.