Студенты оставили свои инструменты и «пошли в народ», только барабанщик держал ритм. Танец продолжался без музыки. В него были вовлечены все члены школьной администрации, а также отдельные представители РОНО.

Через несколько минут всех вынесло в вестибюль. Чика, который уже наладил свой музыкальный центр для дискотеки, видел, что народ не может переключиться на его тыц-тыц.

Чума молча протянула Чикалину кассетку, и настоящая сальса зазвучала через динамики, а пять колумбийцев не оставляли в покое директрису, завинчивая ее в родных ритмах и передавая нашу Зинаиду Степановну друг другу. Какое-то бесшабашное веселье охватило всех нас. Мы тоже вихлялись и крутились. Кто-то падал, кто-то наступал на ноги. Но было очень весело. Я знал, что если это придумала Чума, то там ничего случайного не было. К восьми часам все были красные, потные и очень усталые. Колумбийцы быстренько собрали инструменты и, насвистывая что-то веселенькое, вышли из школы. Чика включил свои мигалки и добавил громкости. Но директриса объявила, что вечер закончен и надо расходиться по домам.

Ее вывели под руки члены комиссии и посадили в свою машину, хотя наша Зинаида Степановна жила рядом со школой…

Географица быстро организовала конец веселья, и мы так и не узнали в тот вечер, удался ли нам интеллектуальный внеклассный час, а также – что ждет новенькую.

В понедельник Чума пришла в школу с косичками. Их было сто, а может двести. Вместо блузки на ней была одета мужская белая рубашка, явно не ее размера, еще был галстук, но не настоящий, из какого-то лоскута. И юбка была на ней темного цвета – из куска ткани, обернутого вокруг бедер. Еще были белые носочки и подростковые черные полуботинки. Ну, в общем, прикольно, не придерешься. Я рад, что она решила остаться в нашей школе.

Через месяц наша школа получила статус гимназии.

Данила выдохнул и замолчал.

Была глубокая ночь, но Яне было мало того, что она узнала. Она осторожно спросила:

– А ваши отношения как-то развивались?

– Однажды я купил билеты в кино. Перед физкультурой, когда уже все побежали переодеваться, Чума заскочила в класс что-то взять. Я был в классе. Окликнул ее по имени, хотя ее никто так в школе не звал. Она удивилась. Но на мое предложение пойти в кино сказала, что нет времени, – и убежала. Я, честно сказать, очень обиделся. Долго вспоминал эту неудачу. Потом узнал, что ей действительно не было времени на кино. Родители уехали работать куда-то в Южную Америку. Она с ними была до восьмого класса. Там училась. Потом ее отослали домой присматривать за больной бабушкой. А с родителями что-то случилось, и они не вернулись. Бабушка умерла, а Чума зарабатывала себе на жизнь, помогая переводами студентам. Никому не говорила, что живет одна, чтобы не отправили в детский дом. Я столько раз хотел разыскать ее, но теперь уж не имеет смысла. Она, наверно, замуж вышла, детей нарожала. А у меня своя жизнь.

– А я бы попыталась ее разыскать. По интернету.

– Пустое это. Пусть останется все в розовых облаках, как было раньше. Я об этой девочке думал и выжил. Будем спать.

Ханка

В восемь утра израильские таможенники уже были на корабле. Всех пассажиров разделили на две группы. Одна, большая, уже с нетерпением томилась у трапа. Человек пятнадцать, расстроенные, стояли недалеко от стойки ресепшна и тихо переговаривались.

Яна почувствовала что-то неладное. Она внимательно ловила обрывки разговоров, чужие вопросы и чужие ответы.

– Да вот, те, что молодые и незамужние, на берег не сойдут.

– А что ж так?

– Это чтобы не оставались работать нелегально.

– Так это ж касается незамужних-неженатых…

Яна дрожащими руками подала папку с документами и направлением в клинику. Ее могли не выпустить, а вот у Данилы есть конкретная тема пребывания в Израиле…

Зеленая папка долго кочевала из рук в руки серьезных израильских парней. Они смотрели вызов клиники на свет, цокали языками, смеялись, было впечатление, что они заключали пари. Неожиданно Яну и Данилу пригласили за стойку и заставили открыть рюкзак. Досмотр ни к чему не привел. Они продолжали спорить между собой. Звонили куда-то. Через полчаса на корабле появилась переводчица Ханка, маленькая девушка с веселыми кудряшками, очень внимательными шоколадными глазами и с легкой улыбкой на полных, красиво очерченных губах. Возле высоких парней в военной форме она казалась совсем девчонкой. Да и одета была как-то несерьезно – трикотажная майка, прорезанная ножницами и заплетенная какими-то чудными узорами, джинсы, обрезанные возле коленок. С ее приходом очередь стала двигаться быстрее.

Туристы и паломники, которым разрешили сойти на берег, потянулись к трапу. Бумаги Данилы попали в руки Ханки. Возле переводчицы образовалась непонятная кутерьма. Один из солдат куда-то звонил, потом долго спорил со своим напарником. Ханка что-то объясняла, завинчивая перед носом у военного указательным пальцем и даже притопывая ногой, часто повторяя: «Пазам-бамба!»

Данила хмуро молчал.

Наконец что-то сдвинулось в ярком споре между переводчицей и высоким парнем с автоматом. Он коротко кивнул, и Ханка помахала Яне рукой:

– Пойдемте скорее. Там разберемся.

Пока усаживались в автобус, Яна и Данила чувствовали себя в центре внимания. Из-за них группа потеряла хороших три часа.

У Яны не было четкого представления: что будет дальше, как добираться до клиники. Но Ханка, как добрый ангел, уже была рядом и скороговоркой отвечала на немые вопросы:

– У вас смешное приглашение, не оригинал, а ксерокопия. Трансфера нет. А значит, что-то не так. Клиника всегда присылает за своими подопечными микроавтобус, встречает. Вы едете с остальными на экскурсию. Ну а дальше принимайте решение сами. Но если вы не вернетесь без подтверждения клиники, я потеряю работу. У вас всего восемь часов.

– Ханка, мы не подведем.

– Все так говорят. А я больше двух месяцев на одном месте не работаю. Вот и бабушка говорит, что я сплошная дура.

– Ханка, ты замечательная.

– Вот-вот – замечательная дура.

Она заставила кого-то пересесть, поменяться местами – и Яне с Данилой достались места впереди автобуса.

За их посадкой наблюдал строгий парень с автоматом.

Яна инстинктивно вжалась в сидение, ей казалось, что их сейчас заставят выйти.

Данила спокойно констатировал:

– Не дергайся, не мы его тема. Он на девочку смотрит, с которой ты задружбанилась.

– А ты откуда знаешь? Глаза на затылке? – встрепенулась Ханка.

– Да уж знаю.

Автобус развернулся, Ханка прильнула к стеклу, пытаясь удостовериться, что смотрят именно на нее. Солдатик поднял руку и побежал к автобусу, делая отчаянные знаки водителю.

Автобус остановился.

– Ну вот, теперь мы все узнаем досконально, – вздохнула Яна.

Солдатик вошел в салон и протянул Ханке листок из блокнота, отдал честь и выскочил из автобуса.

– Ну, что я говорил? Никак любовная записка, – улыбался Данила.

– Это номер телефона, – возразила переводчица.

– Почти одно и то же, – засмеялась Яна.

Ханка вносила номер вздыхателя в свой мобильник, тихо называя цифры.

– Слушай сюда, что тут он нацарапал? Это два или девять?

Яна пробежала глазами записку.

– Думаю, девятка. Видишь, на первую цифру очень похожа, и сомнений нет, что девятка.

Автобус набирал скорость.

– Ханка, «пазам-бамба» – это ругательство? – расспрашивала Яна,

Переводчица развеселилась:

– Так дразнят солдат, у кого срок службы пока очень коротенький, как жизнь младенца на пакетике с хлопьями «Бамба».

– А твой новый знакомый? – поинтересовался Данила.

– «Пазам лохец» – он вот-вот дембельнется.

Размышления и действия

Автобус остановился напротив въезда в клинику. Ханка схватила Яну за запястье и, уткнувшись своим носом в ее щеку, жарко зашептала:

– Мы будем возвращаться в девятнадцать ноль-ноль. Если его примут в клинику – у тебя на руках должен быть документ об этом. Не забудь!