– Данил-а-а! – отчаянно позвала она, но разве мог он ее услышать, когда волны разбивались о камни с такой силой, что голос тонул в этом шуме.

– Данил-а-а! Спасай! – изо всех сил закричала Яна.

И он развернулся перед белыми вихрями пены у черной скалы.

Плыл на ее голос. Тут было почти близко, несколько сильных взмахов – и ноги уже могли коснуться дна.

Данила подхватил ее на руки и вынес из воды.

– Ну вот, я тебя спас.

– Спасибо тебе. Если бы не ты, – я бы утонула, – произнесла она дрожащими губами и вдруг заревела в голос. Выкрутилась из цепких рук. Била кулаками по его груди. Потом спохватилась.

– Это я так, от радости. Я очень спокойная, я очень благодарна тебе, ты меня спас. Ты мой герой…

– Ну ладно ломать этот театр, – одернула ее экскурсовод Сима, – не дрожите мое сердце, совки придурочные. Переодеваемся за автобусом. Мужчины – правая сторона, женщины – левая.

Одесситка нервно закурила, бросая косые взгляды на Яну и Данилу.

Слепой быстро справился с переодеванием, вышел на солнце, выкручивая плавки. Рубашки на нем не было. Вдруг новая волна страха сжала горло Яны.

– Данила, где твой кошелек? Он всегда висел у тебя на шее.

– Здесь, в брюках, – весело ответил он, доставая из кармана черный кожаный футляр и прилаживая его на шею.

– Ты с ума сошел. Такие деньги оставил в брюках, на берегу?

– Так они же были на виду.

– У кого на виду?

Она чуть не сорвалась, но вовремя остановилась: «Мне б только день простоять, да ночь продержаться».

Возвращались молча. Яна понимала: надо расставаться по-доброму. Впереди еще ночь до Хайфы. Как он будет себя вести? Такой стресс. Или это у нее стресс, а у него нет?

– Данила, а зачем ты поплыл к скалам? Ведь сказано было – нельзя. Ты же не можешь оценить ни степень опасности, ни расстояние. Ты вообще мог погибнуть. Вся наша группа никак не может прийти в себя.

– А что ты про группу говоришь. Ты про себя давай. Тебе было страшно?

– Да!

– За себя? Ну, там неприятности всякие: не довезла до пункта назначения, деньги не выплатят за твою услугу. Ты об этом думала?

Нет, она не об этом волновалась. Вспоминала свои ощущения, когда увидела его в воде. Думала о нем, чтобы не разбился. Чувство отчаяния – помочь нельзя. Только бы вернулся назад. Только бы взять за руку живого…

– Нет, я боялась за тебя, – прошептала совсем тихо, но он услышал.

– Значит, все у меня получилось. Деда этого, старца, который с тобой говорил, хорошо помнишь? Он мне кое-что интересное шепнул. Я думал – фанатические бредни, но хотелось проверить.

Яна устало смотрела на узкую дорогу, на море, которое сливалось с небом и, казалось, не слушала его.

Данила взял ее за руку. Она хотела отстраниться, но не смогла. Море заполнило все пространство вокруг. Она в одинокой дрейфующей лодке без весел. На дне лодки, закрыв свои лица от солнца полосатыми платками, лежали трое мужчин в длинных, изрядно изношенных хламидах. Резкий крик чайки, опустившейся на нос лодки, поднял самого изможденного. Он приподнялся на локтях и смотрел на горизонт, открыв свое обожженное солнцем лицо со страшными ранами, похожими на проказу.

– Максимин! Калидоний! Хазе – атар!

Яна повернула голову в ту сторону, куда показывал прокаженный. На горизонте тонкой лентой обозначилась светлая полоска земли.

– Они доплывут?

– Да, море их доставит на Кипр, в Ларнаку.

– Этот страшный, с язвами на лице…

– Лазарь. В тех краях бывает особенно жарко, а его воскрешение случилось на четвертый день. Он уже разлагался.

– Жуть. А что ж так запоздали с этим чудом? Ведь Христа звали, когда Лазарь еще был жив. Его можно было вылечить.

– Христос специально задержался в дороге. Он предоставил право действовать природе. А когда Лазарь уже был похоронен и тлен коснулся его, – совершил чудо воскресения. Так он подтвердил, что вера побеждает смерть. Я это узнал сегодня, а мог бы совсем не узнать. Вот и думаю, Лазарю была подарена жизнь, чтобы он сделал что-то мегаполезное. Для чего-то и я получил шанс. Конечно, не для того, чтобы утонуть в пене Афродиты!

Ночные откровения

Если бы можно было сразу заснуть, забыться, а потом: раз – и очутиться дома в Минске. Яна вертелась на постели, никак не могла найти себе места. Данила лежал тихо, но она знала, что он не спит. И ей предстояло поговорить с ним перед сном. Как найти такую тему, чтобы она ему была интересна?

– Данила, что ты чаще всего вспоминаешь из того, что было до ранения? Кроме войны, – осторожно начала она разговор.

– Школу.

– Ты любил школу? – удивилась она.

– Разве мальчишки любят школу? Нет, конечно. Но в последних классах мне было очень интересно ходить на уроки. Я влюбился. И лучшее воспоминание – это девочка, которая изменила всё во мне. Она научила меня мыслить нестандартно. Это пригодилось потом.

– Расскажи про нее.

– Для меня она самый светлый ангел, а тебе ее поступки могут не понравиться. Не хочу, чтобы даже в памяти моей ее обижали.

– Ну ладно, тогда я расскажу о своих впечатлениях о школе. У нас в классе учился такой тихий и абсолютно беззащитный мальчик Юра Ярковский. У Ярковского были на удивление большие и оттопыренные уши. Когда в класс заглядывало солнце и светило на первую парту, уши становились нежно-розовыми, как два лепестка диковинного цветка.

Он был самым маленьким в классе, с плохим зрением и слабыми способностями. С первого класса сидел за первой партой в правом ряду. Над ним никто не смеялся, жеваной бумагой в него не стреляли, давали ему списывать домашние задания, по очереди занимались с ним то физикой, то химией, угощали жвачкой и бутербродами. Так Ярковский дотянул до десятого класса, когда в школу пришел математик Аркадий Львович.

Новый учитель обожал контрольные. Контрольных становилось все больше. А жизнь Ярковского все страшнее. Аркадий Львович ставил сразу три оценки: за правильное решение, скорость выполнения задания и правильное его оформление в тетради. Ушастик ни в одной из этих номинаций не обладал хоть какими-то навыками. Первую половину урока он терпеливо ждал, когда ему передадут черновик с решениями задач, потом мучительно списывал абсолютно непонятные ему знаки и цифры, но тут его всегда подводил звонок. Его контрольные были всегда сделаны лишь частично. Работы учеников стремительно собирали во время звонка. Ярковский всегда копался, и его тетрадь буквально вырывал из рук лично Аркадий Львович. Он обязательно тряс ее лохматыми боками, демонстративно заправлял в оторванную обложку и, наконец, швырял на стопку уже собранных контрольных. Поэтому единица Ярковскому за тетрадку была обеспечена всегда.

Остальные оценки были то «два с плюсом», то «два с минусом». И это было особенно унизительно.

Ярковский иногда хитрил – не приходил на контрольную, прикрывшись справкой о плохом здоровье. После очередного разбора контрольных Аркадий Львович устраивал маленькие блиц-выступления.

– Завтра пишем новую контрольную, она выявит ваши знания по вчерашней теме. Ярковский!

Ярковский вздрагивал и обреченно поднимался.

– Ты знаешь, Ярковский, прогноз погоды на завтра?

– Нет, – мямлил наш ушастик.

– Завтра будет ветер, сильный, порывистый, скорость двадцать метров в секунду. Тебе стоит только распустить свои уши – и ты будешь доставлен в класс. Не пропусти этой замечательной возможности. Не придешь на контрольную – поставлю единицу! С минусом!

Однажды в школу пришла тихая и серая, как мышь, мама Ярковского. Она долго плакала у директора в кабинете и, комкая в руках мокрый от слез платок, высказала опасение, что ее сын из-за школьных несчастий может выброситься из окна или повеситься. В кабинет вызвали Аркадия Львовича, который настоятельно советовал забрать Ярковского из школы и отдать учиться в ПТУ, где ему будет более комфортно учиться.

– Ваш сын – тупее всех тупых! Найдите для него место, где это было бы не так заметно.