Капитану Самохину не суждено было узнать, помог ли он своей колонне. Смертельное жало, выпущенное сверху, со скалы, с гранатомета, проштампованного патриотическим клеймом "Сделано в СССР", легко пронзило противопульную броню БТРа. Сдетонировавшие от кумулятивной струи мины снесли страшным взрывом с дороги в пропасть и цистерну, и БТР, и офицера, до конца исполнившего свой солдатский долг. Один миг судьба засчитала капитану Самохину за всю его жизнь.
Подошедшая "Шилка" смела со скалы свинцовым ливнем старый советский пулемет ДШК вместе с бородачом в стеганом халате. Отлетая заслуженно к Аллаху, душа афганского пулеметчика воистину могла быть умиротворенной. Если каждый правоверный, да так как он, отдаст свою никчемную жизнь, недолго ходить вторгшимся шакалам по священной земле Афганистана. И смертью такой бородач желал умереть больше, чем эти "шурави" с севера хотели жить.
Колонна-змея поползла дальше, подобрав на месте "происшествия" солдата в беспамятстве и без документов. А те, чьи останки перемешались, догорая, с останками машин в глубоком ущелье, пройдут впоследствии по ведомостям Министерства Обороны СССР, как "без вести пропавшие". И возможно даже, что и фразу "при выполнении интернационального долга" не впишут крысы канцелярские. Ведь войны же не было в СССР! Не было!!! Это была еще не война.
Глава 3
ИСКУПЛЕНИЕ "Туман? Сумрак? Еле-еле пробивается свет. Как будто сквозь толщу льда, который навис прямо над лицом. Где я? Не могу пошевелить конечностями и дышать трудно. Холодно. Как в замерзшей яме с водой. А как же дышу? Я же дышу?! Да, дышу. Давай попробуем повернуться. Ох! Боль!!!"
Яркий свет, проломив лед, больно ударил в зрачки. Вадим зажмурился. Замер. Боль медленно уходила. Осторожно открыл глаза. Белый потолок. Повел взгляд в сторону. Опять боль. Закрыл глаза. Только веки можно приподнять без боли. "Где я? Что со мной?" Свет мерк, и затягивалась промоина в скорлупе льда, гася сознание.
Колонна ушла, оставив на пятачке санитарный "УАЗик" под прикрытием БМП. Ждали вертолет. Ветер с морозцем подымал поземку.
В тесном санитарном фургоне скрючились четверо раненых. Один, без сознания, лежал на носилках. Над ним склонился прапорщик-фельдшер, держа в поднятой руке бутылочку капельницы. В боевом отделении БМП лежали трое убитых.
Механик-водитель и старший машины - лейтенант сидели молча и курили сигарету за сигаретой. Монотонно урчал двигатель, нагоняя под броню соляровый выхлоп.
Вдруг раздался протяжный стон. Водитель и лейтенант повернули головы, скорее в недоумении, чем от страха. Один из лежащих - босой, в закопченном изорванном обмундировании, шевелился, мыча сквозь стиснутые зубы.
- А медик сказал, что он умер, - удивленно пробормотал механик-водитель.
Лейтенант нажал тангенту рации:
- Прапорщик! Слышишь меня?
- На связи. Чего тебе?
- Хреновый из тебя диагност, прапорщик. Живого в "двухсотые" записал.
- Ну, что ж, - рация выдала секундную паузу, - сто лет ему жить, значит. Пусть полежит там. Внешних ран нет. Он контуженный. А здесь повернуться негде.
На крохотный пятачок, поднимая тучи снежно-песочной пыли, садилась "вертушка".
"Гул!? И запах знакомый!? Так пахло, когда шли танки через село! Танки! Деда, танки! Калитка закрыта, а они уже идут! Почему не могу открыть калитку?! Я не могу поднять руку!!!"
- У меня приказ забрать только раненых! - штурман вертолета старался перекричать шум турбины. - Давай быстрей! Быстрей, прапорщик!
Подали в дверь вертолета носилки с тяжелораненым.
- Подожди! Один еще в БМП, с "двухсотыми"!
- Что? Ожил? - штурман оскалился в улыбке. Цинизм на войне помогал, нет, не выжить, цинизм на войне жить помогал.
"Вертушка", сдув остатки снега с пятачка, понесла убереженных подальше от той земли, что так неприветливо встретила их - незваных, изначально проклятых.
А еще трое, покачиваясь на полу боевого отделения БМП, поехали дальше вглубь чужой страны, как бы, желая продлить хоть на несколько часов пребывание свое здесь. Согласно Закону СССР о всеобщей воинской обязанности они отдали Родине самую главную свою дань - жизнь. Жизнь не то чтобы прожитую, жизнь даже не начатую. И, казалось, желали побыть в этом чудном, невиданном горном мире еще чуть-чуть, пока "черный тюльпан" не унесет их на север навсегда. Но опустит в родных краях на землю лишь тела, оставив над этими сияющими вершинами на небесах их невинные души.
Вадим Бут пришел в сознание через двенадцать дней. Десять из них он числился в 340-м общевойсковом госпитале города Ташкента как неопознанный. На одиннадцатый день бюрократическая машина Управления кадров Советской Армии выдала результат, и в канцелярию госпиталя поступило личное дело рядового Бута Вадима Ивановича, в котором находились его военный билет и водительское удостоверение.
Как следовало из документов, рядовой Бут до декабря 1979 года проходил службу в 105-м пограничном полку КГБ СССР, что дислоцировался в столице Германской Демократической Республики, и для дальнейшего прохождения службы был направлен в Пянджский погранотряд Среднеазиатского военного округа.
Как он попал контуженным на обочину закатанной в лед трассы в горах Гиндукуш? Госпитального особиста, листающего личное дело солдата, это не особенно интересовало. Явно не дезертир - прикинул, да и под категорию "самострел" с такой контузией не подпадал. Обычная наша совдеповская неразбериха - решил особист, и бросил папку в общую кучу - пусть лечиться, а там - как врачи решат. Так рядовой Бут избежал допросов пронырливых ищеек секретного отдела, озабоченного всплеском дезертирства и членовредительств в новоиспеченной 40-й армии.
Сквозь неутихающий в ушах давящий звон Вадим услышал скрип открывшейся двери. С трудом приподнял веки. В небольшую двухместную палату вошли несколько человек в белых халатах. Один, заметив открытые глаза Бута, подошел и спросил, внимательно вглядываясь в лицо:
- Вы меня слышите? Можете говорить? Назовите фамилию, имя.
Солдат пошевелил запекшимися губами:
- Бут... Вадим... Иванович...
Врач перевел удовлетворенный взгляд на коллег, как будто говоря: "Вот видите! Я был прав". Повернулся к больному:
- Как вы себя чувствуете?
Вадим уже изнемог от трех сказанных слов и хотел быстрее в спасительное небытие потери сознания, но все же выдавил сквозь зубы:
- Болит... Все болит...
Врач взял безвольное запястье, прослушал пульс и, заметив шевеление век на изможденном лице, наклонился к солдату:
- Это пройдет. У вас тяжелая контузия, но серьезных повреждений нет. Нужно только время. Наберитесь терпения, все будет хорошо. Боли мы снимем. - И осторожно спрятал руку Вадима под одеяло.
Перешли ко второму раненому с забинтованной головой, что неподвижно лежал, опутанный проводами датчиков и трубками капельницы. Как во сне к Вадиму долетели обрывки фраз, произнесенные вполголоса врачами: "Пулевое в голову с задеванием правого полушария... Восьмые сутки... Искусственная вентиляция... Аритмия... Скорее всего..." И опять то ли сон, то ли потеря сознания у Вадима.
