А теперь, – продолжал Сергей, выпуская отчима, – вы мне точно и быстро перескажете все, что Сазан сказал Гуне.

Милиционеры ушли, а отчим остался в задумчивости у окна. Он был старый человек, и он никогда не видел людей, которые предлагают своим жертвам поехать в Армавир, чтобы по дороге нашпиговать их содержимым автоматного рожка. Он вздыхал и раздумывал, что бы сказать о происшедшем жене.

После этого Сергей спустился во двор. За мусорным бачком стоял желтый «москвич», и в нем на переднем сиденье развалился Городейский. Он старательно спал. Сергей постучал по стеклу. Городейкий зевнул, раскрыл глаза, и выскочил машины.

– Поедешь в отдел, – сказал Сергей, – и там скажешь Захарову, что ты уволен. Не по собственному желанию.

Городейский виновато улыбнулся и полез в машину.

– На троллейбусе! Как прочие граждане!

Городейский молча выпрямился, сунул руки в карманы пальто и побрел прочь.

Сергей повернулся, вошел обратно в подъезд и стал подниматься наверх.

Сверху кто-то спускался. Сергей молча посторонился на узкой площадке между вторым и третьим этажом, чтобы дать пройти огромному, баскетбольного роста человеку в кроссовках пятьдесят четвертого размера. Поравнявшись с Сергеем, необъятный человек так же молча вынул из кармана узкий мешочек, набитый металлической мелочью, и стукнул милиционера по голове.

Сергей ткнулся носом в кафельный пол и потерял сознание, а человек рассыпал мелочь из мешочка по карманам, уничтожив тем самым все следы примененного оружия, и неторопливо проследовал к выходу.

В это время Сазан и Гуня уже выбрались из города и ехали по Киевскому шоссе. Машинах в двенадцати за ними, не напрягаясь, следовал высокий красный «Рейнджровер». «Рейнджровер» был выше и шире составлявших основной поток легковушек, и ему приходилось держаться позади.

В машине Гуня согрелся и перестал дрожать. Ему было тепло. Последние две недели вдруг показались ему кошмарным сном. Мимо тянулись семнадцатиэтажные новостройки Киевского шоссе, – белые с голубыми балконами, с рыжей развороченной землей между высотками, покрытой редкими кустиками железных гаражей. Гуне было спокойно, как в детстве, когда он устраивал какую-нибудь шалость, а Валерий все брал на себя. Сейчас Валерий купит ему билет и даст денег и ленинградский адрес… Валерий включил печку, в автомобиле было тепло, Гуня потихоньку задремал.

Когда минут через двадцать, Гуня открыл глаза, он вдруг услышал, как над их головой взлетает самолет. Справа от шоссе мелькнули железные ворота на летное поле, и Гуня вдруг понял, что они проезжают мимо правительственного выхода на поле, и, стало быть, только что миновали поворот к аэропорту.

– Разве мы едем не во Внуково? – спросил Гуня.

– Нет, дальше.

– Куда?

– Ты едешь к Спицыну, – сказал Валерий, – а я возвращаюсь в Москву.

Гуня не сразу понял, что Спицын – это убитый бухгалтер. Он совсем забыл, как звали того человека. Потом он вспомнил и похолодел. Рука его потянулась к двери, и тут же в бок ему уперлось что-то круглое и твердое.

– Гуня, – сказал Валерий, – сделай милость, – не заставляй меня забрызгивать твоими кишками мою машину.

«Он меня не убьет, – подумал Гуня. – Не может быть. Он просто хочет проучить меня, а потом мы вернемся домой». И Гуня стал сидеть тихо, как замороженная индейка.

Машина свернула вправо. Указатель у поворота извещал, что чуть дальше в деревне Марушкино производят монтаж шин. Дорога была асфальтированная, но с выбоинами. Справа стояла гладкая бетонная стена аэропорта, и прямо от нее, поверх дороги и через осклизлое весеннее поле шла цепочка предпосадочных огоньков. Огоньки светились в темноте красным. По другую сторону дороги, за поросшим березами взгорком, виднелось маленькое полурастаявшее озерцо, – из тех жалких озер, которые все лето покрыты зеленой ряской и избегают внимания даже самых никудышных рыболовов и купальщиков. И если сбросить в такое озеро мертвое тело, никто и никогда его оттуда не вытащит.

Валерий остановил машину и сказал:

– Выходи.

– Сазан, я прошу тебя, не надо. Я же пошутил.

Мимо проехал, подпрыгивая колесами, раздолбанный грузовик.

– Выходи.

– Я больше не буду!

– Ты и так не будешь.

– Ну скажи, что ты пошутил!

– Если я шучу, ты это узнаешь у озера. Выходи.

И Гуня покорно вылез.

– Стань под березкой. Пропусти машину.

Все дальнейшее произошло очень быстро. Сзади из-за взгорка выехал, помаргивая фарами дальнего света, красный «Рейнджровер». «Рейнджровер» не тормозил и не сворачивал влево, а просто ехал на остановившуюся машину.

Гуня торчал на обочине, беспомощный, как черепашка, перевернутая на спину.

Валерий понял, что у него очень мало времени. Одной рукой он поставил машину на нейтралку, а другой выстрелил в Гуню. В этот момент «Рейнджровер», на скорости 70 км в час, влетел ему в багажник. «Вольво» подбросило вперед. Рука Валерия дернулась, пули прошили воздух над головой Гуни, и от одной из них закачался гибкий ствол молодой березки. Валерий нырнул вниз. Вверху над ним, от сухих автоматных щелчков, стало разлетаться стекло и приборная доска. Валерий открыл дверцу и скатился под откос. Рядом, на обочине, двое парней затаскивали Гуню в «Рейнджровер».

Гуня не сопротивлялся. Валерий вынул пистолет и опять стал стрелять.

Кто– то коротко крикнул, грузное тело шлепнулось о лужу, хлопнула дверца «Рейнжровера». Тот еще раз поддал стоящую перед ним машину, взвизгнул покрышками, развернулся и припустил прочь.

Валерий вскарабкался на откос и подошел к лежащему – это был не Гуня.

Человек был еще жив: пуля, видимо, попала в живот. Затем Сазан направился к своей машине. Тяжелый «Рейнджровер» помял багажник, но несильно. Зато левая подвеска была сломана: машину, пролетевшую метров пятнадцать, вбросило колесом в глубокую выбоину. Остальное доделали очереди. Валерий вернулся к раненому и перевернул его, ища выходное отверстие от пули.

Пальто раненого было цело, но когда Валерий задрал его на спине, пуля выпала и покатилась по асфальту. Она прошла насквозь тело и рубашку, а перед пальто спасовала. Валерий взял раненого подмышки и запихнул в машину. Он пошарил под водительским креслом и извлек оттуда большую стеклянную бутыль с морилкой. Отвертел колпачок и нюхнул, – в нос шибануло ацетоном. Сазан опять завернул колпачок и хрястнул бутылкой о руль. Бутылка разлетелась. Сазан бросил в вылившуюся морилку зажженную спичку и скатился под откос. Машина загорелась и взорвалась.

Валерий лег в снег и стал глядеть в небо. В небе, посверкивая проблесковыми огнями, летел самолет. Летчик, наверное, удивлялся дополнительному освещению за счет зазевавшегося автолюбителя.

Прошло минут пятнадцать, и на дороге взвизгнули тормоза: из остановившейся машины выпрыгнул гаишник.

– Что случилось? – спросил он.

– Не знаю, – сказал Валерий. – Я подобрал этого человека на дороге, у окружной. Он голосовал с большой сумкой. Ну, я его подсадил, а потом он вытащил нож и велел остановить машину. Я остановился. У меня под ногами была бутылка, кажется, с морилкой, – уже неделю валялась. Я схватил бутылку и попытался его ударить. Он увернулся, бутылка разбилась о руль, а я вытащил ключи и выскочил из машины. Он наклонился и попытался соединить провода зажигания. Была искра, и вдруг машина загорелась. Я даже не понимаю, – разве морилка могла загореться?

Гаишник важно ему объяснил:

– Конечно могла, на ацетоновой-то основе.

– Довезите меня до города, – сказал устало Сазан, – хочу подать заявление.

Когда Сергей очнулся, было уже утро следующего дня. Он лежал в постели в своей собственной двухкомнатной квартире на Войковской. Жена на кухне грохотала сковородками, а Иришка настойчиво спрашивала: