– Мама, почему нельзя включить телек?

Сергей устроился на подушках и принялся размышлять о необъятном человеке, который треснул его по макушке, но ни к каким определенным выводам не пришел. Жена на кухне включила кофемолку, и Сергею показалось, что она мелет в кофемолке его голову.

В дверь позвонили, Маша пошла открывать, и вскоре в комнату вошел мокрый и свежий с дождя Дмитриев.

– Машина Сазана вчера сгорела на тридцать пятом километре Киевского шоссе, – сказал Дмитриев, – В машине был труп. Сазан лежал рядом и наслаждался весенней ночью. Гаишникам он заявил, что вышеназванный труп пытался угнать у него машину и сгорел, нечаянно зажегши разлитую в салоне морилку. Каковой морилкой, в бутылке, Сазан его подшиб.

Дмитриев развел руками и добавил:

– Труп принадлежит человеку лет сорока-сорока пяти и ни при каких обстоятельствах не может быть трупом Мефодия Баркина.

– Сукин сын. – сказал Сергей, – Когда вы об этом узнали?

– Сегодня утром, – потупился Дмитриев. – Гаишники были очень добры к Сазану. Они отвезли его туда, куда он хотел, и там с пониманием отнеслись к его версии событий. Вызвали из прокуратуры этого… Шадеева, – помнишь его по делу на Котельнической? Он после этого дела дачу себе купил по Ярославскому… Сазан сидел на стуле, задрав кверху нос, а Шадеев готов был лущить для него орехи собственной задницей. Жертву хулиганской выходки тут же и отпустили.

– Поехали, – сказал Сергей.

– Куда?

– На Киевское.

Но делать на Киевском было уже нечего. Сазан еще утром послал туда своих людей, и люди его утоптали колесами и ногами все, что не соответствовало рассказу бандита. Сергей велел обшарить пруд. К пруду нагнали техники, но не извлекли ничего, кроме старенького трактора, утопленного, согласно местному преданию, еще при Черненко.

Сергей стоял и смотрел на рыжий скелет машины, торчащей у обочины.

Редкий снег возле места происшествия растаял совершенно, сгорела даже прошлогодняя трава, и вся дорога вокруг была покрыта рыже-черным хлопьями.

Подъехал кран, и два ругачих мужика стали грузить обгарок на экспертизу. Сергей вдруг схватил Дмитриева за руку:

– Это не его машина!

– А чья же? – удивился Дмитриев.

– Сазан чаще всего ездит на ореховом «Вольво». А этот «Мерседес» я видел вчера во дворе, – у него еще бампер погнут. Это на нем уехал Городейкий. Они подменили машину.

Железный остов качался в воздухе и хлопал искореженной дверцей.

– Сегодня ночью, – сказал Сергей, – после того, как Сазана отпустили, он приказал сжечь другую машину и подменить ей первую, ту, что сгорела здесь вечером.

– Но зачем?

– Не знаю. Может быть, первая машина была вся в дырках от пуль, как голландский сыр, или выглядела так, словно по ней проехал танк. В общем, при ближайшем рассмотрении вид этой машины никак не согласовывался с басней от Сазана. И они подменили машину.

С места происшествия Сергей поехал в морг. По дороге они попали в пробку, и голова Сергея окончательно превратилась во взрывающуюся сверхновую. Разговор с судмедэкспертом не принес лейтенанту никакого морального удовлетворения.

– Вы уверены, – сказал Сергей, – что это не Мефодий Баркин?

– Ваш коллега уже приносил мне досье и рассказал о вашем деле. Должен вас разочаровать: этот человек был на семь сантиметров длинней Баркина и на двенадцать лет старше.

– Мистика какая-то, – сказал Сергей. – Бандит уехал с одним человеком, которого собирался убивать, а в машине сгорел совсем другой человек.

– Нда, – сказал эксперт, – у бандитов, конечно, странная логика, но я на месте этого Нестеренко не стал бы привлекать к себе внимания, устраивая дополнительное освещение возле посадочной полосы.

– А от чего умер человек в машине? – спросил Сергей.

– Он сгорел. Я могу вам ручаться, что у него не была пробита голова или прострелен позвоночник, и ни за что другое.

– Он мог быть застрелен?

– Он сгорел живьем. Это показывает анализ легких: он дышал, когда горел. Он мог быть ранен в любые внутренние органы, при условии, что пули прошли насквозь.

Сергей вышел из морга злой, как побитая собака. Тринадцатый век!

Небось в тринадцатом веке не определяли по костям возраст убитого. Небось в тринадцатом веке Сазана бы замели за убийство человека, с которым он уехал… «Вот и получаются, что они пользуются всеми преимуществами тринадцатого века, а мы страдаем ото всех недостатков современной науки».

– мелькнуло у милиционера.

В 12:00 Сергей явился к Захарову. Он доложил о происшествии. Он сказал о том, что Сазан подменил машину и потребовал ордера на арест Сазана и обыск в его офисе.

– Основание?

– Убийство на Киевском.

– Сазана уже отпустили.

– Его отпустили за взятку, – сказал Сергей. – Это черт знает что такое! Можно убить человека, сжечь его вместе с машиной, и заявить, что это бродяга, который хотел угнать твой автомобиль! Хотел бы я посмотреть, какой это бродяга выкинет из автомобиля Сазана!

– Я ничего не могу сделать, – сказал Захаров, – мертвец в машине – это не Баркин.

– Дайте ордер на обыск. Мы найдем у Сазана достаточно оружия, чтобы вооружить батальон.

Захаров отогнул занавеску начальственного кабинета и молча глядел в окно.

– Какая слякоть, – вдруг сказал генерал. – Знаешь, Сережа, когда я был маленький, я ужасно страдал от российского климата. Я думал: «Какие глупые эти взрослые, что каждый старается натопить свою квартиру. Когда я стану большим, я изобрету такое отопление, которым можно будет отопить сразу весь мир». Я стал большим и понял, что, если изобрести такую печку, от нее полмира исчезнет под водой".

На столе Захарова зазвонил телефон. Захаров поднял трубку, послушал минут пять, положил ее и сказал Сергею:

– В доме по Большой Петровской убийство. Езжай-ка туда и найди мне к вечеру убийцу.

– А кто будет заниматься Сазаном?

– Либо ты не занимаешься Сазаном, либо ты не работаешь в милиции.

Сергей поехал на Большую Петровскую. На Большой Петровской в луже крови лежал хозяин квартиры, сильно изорванный взорвавшимся у него под носом зарядом. В соседней комнате спала пьяная неповрежденная жена, и в коммуналке напротив сказали, что вчера жена пила с Мишкой Лесных, который работает слесарем в жилконторе. Поехали в жилконтору, узнали, что Лесных живет в третьем доме, в десятой квартире, выломали дверь десятой квартиры и взяли слесаря.

Это было хорошее убийство. Такие убийства нравятся всем, кроме потерпевшего. Такие убийства раскрываются за три часа и украшают милицейскую отчетность. Страшно себе представить, как выглядела бы раскрываемость преступлений в российской милиции, если бы не убийства, в которых пьяные мужья убивают пьяных жен, пьяные жены – пьяных мужей, племянники – теток, и пьяные слесаря – своего же брата-рабочего, повстречавшегося им в темном переулке и принятого ими за агента мирового империализма. У прогрессивных западных социологов есть теория, согласно которой убийца таким образом выражает свой протест против хозяев жизни, поставивших его в этакие бесчеловечные условия. Но российская милиция не так прогрессивна. Она знает, что слесаря, выражая протест против хозяев жизни, убивают почему-то не хозяев жизни, а таких же затюканных жизнью людей.

Чтобы раскрыть убийство на Большой Петровской, Сергею понадобилось ровно два с половиной часа. Слесаря, тепленького, Сергей привез в кабинет, и он долго и подробно рассказывал, как он пил со своей жертвой, и как тот вдруг начал оскорблять его нецензурными словами. Тогда слесарь сказал, что сходит еще за водкой, и действительно сходил за водкой. Кроме водки, он принес с собой пачку аммонита и зажигательный шнур, и когда хозяин наклюкался, поджег шнур, придавил его пачкой, и оставил все это на столе.

На вопрос, откуда он взял аммонит, слесарь чистосердечно разъяснил, что неделю назад у него в квартире проживал какой-то военный, по квартплате в две бутылки водки ежедневно. Военному вроде как выдали жалованье натуральным продуктом, и этот военный приехал в Москву продать натуральный продукт. А слесарь заныкал у него две пачки. А может, и не военный. Может, геолог.