Аббата они застали в спальне. Увешанная иконами, задрапированная розово-сиреневым шёлком, она выглядела роскошно и нелепо, напоминая будуар какого-то особо утончённого извращенца. Впрочем, зрелище, которое они там увидели, невольно заставило охотников подумать, что они недалеки от истины.
Пыхтящий полуголый толстяк в одной шёлковой фиолетовой сорочке завис над робкого вида двенадцатилетним мальчиком. - "Раздевайся! А то Бог тебя покарает!" Мальчик, судя по его лицу, не совсем понимал, за какие такие проступки Бог его покарает, но медленно подчинялся, потому что явно побаивался кары небесной...
- А это ещё... - толстяк резко обернулся, явив миру свои маленькие свинячьи глазки и трясущийся тройной подбородок. - Боже правый!
(Мальчик, улучив момент, угрём скользнул под кровать и спрятался там, и теперь во все широко открытые от изумления глаза смотрел на разворачивающееся пред ним действо).
Толстяк осенил гостей крестным знамением и попятился. В глазах его застыл ужас. Крестное знамение не возымело никакого действия на непрошенных гостей, лишь мать нехорошо усмехнулась краем рта.
- Аббат Сецилий Планиус Третий, всё верно? - спросил Охотник голосом, в котором явно слышался лёд и презрение.
- Д-да... то есть, я... Кто вы такие вообще? - аббат, наконец, взял себя в руки.
- Мы - кара небесная, паршивая ты скотина, - столь же ледяным голосом произнесла Индатрис.
- Я не... то есть... - аббат боязливо обернулся на мальчика, с которым его застукали в такой неудобный момент, но того уже не было на кровати. - Позвольте... я всё объясню...
Однако, его уже не слушали - Индатрис повернулась к мужу.
- Ну что, кто его? - она облизнулась, явно готовая к тому, чтобы сделать аббата своей жертвой.
- Давай ты, - взглянув на её трепещущий красный язык, с которого каплями падала хрустально-прозрачная слюна, сказал муж. - Меня воротит от одной мысли, что я испачкаю свой меч в крови этого грязного животного.
Она была абсолютно не против - благодаря врождённым особенностям своей сущности, она могла трансформировать в чистую энергию даже самую чудовищную грязь. Она бесшумно приблизилась и встала перед потерявшим уже от страха всякую форму трясущимся аббатом, а потом вдруг, раскрыв пасть на ширину, равную чуть ли не половине высоты её тела, буквально всосала жирное, оплывшее тело в себя, проглотив его мгновенно и без остатка.
С секунду постояла на месте с прикрытыми глазами, прислушиваясь к внутренним ощущениям - явно приятным...
- Что ж, вылазь, - она вновь открыла глаза, и голос её стал мягким. - Да не бойся ты. Мы не причиним тебе вреда.
Мальчик осторожно выглянул из под кровати. Увидев мягкую, ободряющую улыбку, поверить в существование которой на лице той, что только что являла собой здесь, в этой комнате, единый беспросветный ужас, было почти невозможно (она предусмотрительно стёрла усилием мысли со своего лица кровь), мальчик немного осмелел... и вскоре уже стоял перед охотниками, что, обступив его полукругом, с такими же мягкими улыбками глядели на него сверху вниз.
- Запомни, сынок, - сказала Индатрис, кладя ладони на плечи мальчика. - Ты должен быть сильным. Никогда не позволяй таким негодяям, как этот, диктовать тебе свою волю и делать с тобой разные гнусности. Даже если он прикрывается именем Бога, который за вещи, подобные тем, что он хотел сделать с тобой, не прощает и жестоко карает. Слушай свою суть, своё сердце. Верь мне. Я - Мать...
Мальчик пытливо взглянул на неё.
- Вы - боги? - несмело спросил он.
- Вроде того, - улыбнулась она. - Сегодня мы охотимся на плохих людей. Хочешь с нами?
Мальчик сдвинул брови, взгляд его обрёл твёрдость.
- Хочу, - сказал он. - Хочу отомстить им за то, что они меня всю жизнь обманывали. Я больше не хочу знать того Бога, именем которого меня заставляли делать всякое... - он вздрогнул. - Я хочу быть с вами. Теперь мои боги - вы...
- Тот Бог - это я, - мягко заговорил Охотник. - Не стоит перекладывать вину на божество, чьим именем пользовались люди в своих грязных целях, против которых я был всегда. Ты знал одну, благую мою сторону, теперь ты видишь другую, гневную - ту форму, в которой я прихожу на землю, когда люди здесь становятся уже неисправимы.
- И я тоже, - плавно перехватила его речь жена. - Я - женская его часть. Он - Слово, я - Бездна. Он - Стержень, я - Сила. Ты уже видел моё изображение на своих иконах... Вспомни.
У мальчика всё закружилось перед глазами... и, наконец, из хаоса красок и образов выплыл женский лик в золотой раме, дышащий спокойствием, держащий на руках дитя...
- Мама? - он несмело поднял голову.
- Я. - Она улыбнулась. - Конь тебе будет, пожалуй, великоват, потому я дарю тебе этого пони... - она протянула руку, и рядом с мальчиком возник лохматый пони чёрной масти. - И этот меч, - она протянула мальчику короткий лёгкий меч, больше похожий на длинный кинжал и как раз подходящий к его детской руке. - Пользуйся им умело и справедливо. Отец, даруй ему зрение.
Охотник шагнул вперёд и положил руку мальчику на голову. У того вновь всё закружилось пред глазами... но, наконец, всё успокоилось и встало; тёплая суховатая рука убралась с головы, и мальчик понял, что видит теперь слегка по-иному - более глубоко и объёмно; а, главное, он может видеть суть, сердцевину людей, словно бы всем телом чуять и ощущать её, даже за много километров...
- По коням! - раздался клич. Одна из девушек-охотниц помогла мальчику взобраться на пони, и юный наездник сразу же инстинктивно понял, как с ним управляться даже на той бешеной скорости, что взяли охотники. Да и пони был очень умён, пожалуй, слишком умён для простого пони... Вихрем метнулись они - и растворились в ночной тьме, вновь в один момент наполнившейся неудержимым воем и истошными криками...
Это здание выделялось особо роскошными размерами и отделкой, чем-то даже напоминая королевский дворец. Оно было окружено высокой стеной, и очень хорошо охранялось... до того, как уже вполне внушительная толпа всадников, очистив город, подобралась, наконец, к нему.
Не останавливаясь и не говоря ни слова, они вломились прямо через ворота и двор во внутренние помещения, и вновь раздались предсмертные крики - всадники не щадили никого... Промчавшись по залам и этажам и зачистив всё, они остановились - больше убивать было некого...
- Стой, - вдруг вполголоса сказал Охотник жене. - Я чувствую...
И точно - теперь почувствовала и она. Там, в подвалах, укрылись ещё несколько...
Переглянувшись, не нуждаясь в словах, они устремились вниз. Вход нашёлся неожиданно легко - маленькая дверца в чьих-то роскошных спальных покоях, теперь перевёрнутых и обильно залитых кровью. Вскоре их глазам открылись мрачные катакомбы - здесь явно кого-то пытали, и уже не одно столетие.
Навстречу им развернулось трое - мрачного, высокомерного вида, один из них - со внушительными, заляпанными бурыми и алыми пятнами, клещами в руках. Тут только охотники узрели полурастерзанное тело, распятое на дыбе. Но не это поразило охотников, привыкших к виду и запаху крови - а лицо того, кто стоял в центре, лицо, до боли, до мельчайшей чёрточки знакомое обоим родителям ворвавшейся в подвал дикой орды.
- Ты, - выдохнули оба, еле сдерживая злобу, рвущуюся сквозь зубы, чтобы не убить его раньше времени.
Охотник приблизился и одним милосердным ударом меча оборвал мучения висящего на дыбе человека - того уже вряд ли можно было спасти. Индатрис же, двигаясь как робот в застлавшем ей глаза кровавом тумане, вцепилась окостеневшими руками, сейчас больше похожими на когтистые лапы орла, в плечи убийцы своих родителей - и родителей своего мужа. Двое её дочерей помогли привязать его к дыбе, пока другие охотники разделывались (медленно и со вкусом) с двумя остальными.
- Узнал нас? - прошипела она, глядя убийце в глаза.
- Позвольте... да не ты ли... это ты убила моего сына! - вдруг выдохнул он ей в лицо. - Я был там, я видел...
