*

Рауль ждал темпераментную итальянку у дверей гримёрной, поминутно сверяясь с часами. Карлотта «пудрила носик» уже добрых пятнадцать минут. А тем временем у входа в театр их ждала карета, и плата за простой росла на глазах.

Из-за угла выглянула Кристина. Встретилась взглядом с Раулем и юркнула обратно, густо залившись краской.

— Ну что же вы, мадемуазель… простите, не помню имени… Милочка? Душечка? А, крошечка, — Рауль сделал пару шагов в сторону убежища кареглазой любительницы сладкого.

— Крошка Лотти, — поправила его Кристина и появилась перед ним. — Так меня звал папа. Ещё он рассказывал всякие истории в готическом духе. А потом папа умер, и мадам Жири забрала меня сюда. Добрый вечер, месье виконт, — Кристина сделала маленький книксен.

— Соболезную, — вздохнул Рауль. — Добрый вечер, мадемуазель. А что это вы делаете в столь поздний час в столь неподходящем месте?

— О, месье, у меня свидание! — воодушевленно заявила Кристина. — Обычно я не принимаю приглашений от тайных поклонников, но Мег сказала, что для такого галантного кавалера я должна сделать исключение.

— Неужели, — Рауль снова бросил взгляд на часы.

— О да! Посмотрите! Он прислал мне розу и коробку моих любимых шоколадных конфет! — Кристина показала на красную розу, прикрепленную к корсажу. — А в коробке была записка. Очень романтичная! — Она долго пыталась выудить что-то из кармана, и Рауль подумал, а не прячет ли малышка там всю присланную коробку, но вот на свет появилась сложенная вчетверо бумажка.

Послание было обведено густой чёрной рамочкой. Почерк Рауль сразу узнал. Так вот какие виды на подвал имелись у Эрика!.. Соблазнение юных барышень из кордебалета! Сироток! Тогда как ему досталась не совсем юная и далеко не сирота!..

«Дитя! — гласило послание. — Почитатель искусства жаждет пасть к ногам вашего таланта. Сегодня в восемь, в гримёрной Карлотты».

— Он не слишком… болтлив, — сказал Рауль, мучительно пытаясь придумать, что делать дальше — сорвать приятелю планы на вечер или действовать по договорённости и поужинать в компании примадонны.

Дверь распахнулась, и на пороге явилась Карлотта. В её наряде причудливым образом сочетались цвета фуксии, баклажана и мадженты, а также перья, меха и драгоценности. Подмышкой Карлотта держала свою собачку, наряженную в попонку в тон платья. Кристина вжалась в стену.

Виконт де Шаньи улыбнулся почти так же ослепительно, как сверкали бриллианты в ушах и на пальцах певицы. Но Эрик ему будет очень крупно должен.

*

Эрик попытался учесть все нюансы предстоящего свидания, продумать все детали. Но мысли в голове путались от предвкушения, а работа, которую директора взвалили на его плечи, посчитав их могучими, отнимала прорву времени.

Это всё проклятая работа, мысленно жаловался неизвестно кому Эрик, выгребая на середину озера, чтобы я, да на полную ставку, да с официальным окладом, да никогда в жизни!

После плавного вступления адажио, загипнотизировав Кристину своим голосом и заставив пройти через потайную дверь, скрытую за зеркалом (этот трюк он подсмотрел у одного факира в России), после шествия анданте по коридору, освещённому факелами, после конной прогулки аллегро на Цезаре из оперной конюшни (конюх — олух, надо будет ему потом сделать внушение и влепить штраф за недогляд)… На берегу подземного озера выяснилось, что романтический настрой в темпе виваче идет ко дну.

Эрик упустил одну маленькую деталь: у Кристины обнаружилась морская болезнь, и весь путь до противоположного берега она просидела, крепко зажмурившись и кривясь при малейшем крене утлого судёнышка, вместо того, чтобы с распахнутыми от восхищения глазами наблюдать, как Эрик встаёт на весло и мощными атлетическими гребками направляет лодку к блаженству на том берегу.

Но сокращать программу вечера Эрик не собирался. Причалив и вынеся на руках вялую девушку из лодки, он усадил её за накрытый на берегу грота стол и заставил выпить два бокала вина и съесть кусочек шоколадки. Сладкое вернуло её к жизни.

— Мадам Жири, конечно, будет против, — сказала Кристина.

— Мы ничего ей не скажем, — подмигнул Эрик и пододвинул всю плитку с тем видом, с каким, вероятно, змей-искуситель уговаривал Еву откусить кусочек яблока.

— «Ах! Как сладок вкус кофе!» — напела Кристина строку из «Кофейной кантаты» и положила в рот ещё кусочек лакомства, запрещенного среди балерин мадам Жири не то что к употреблению, но даже к появлению во снах. — Господину Баху надо было написать не о кофе, а о шоколаде.

— Тогда это о шоколаде: «Нежнее, чем тысяча поцелуев, слаще, чем мускатное вино!» — пропел Эрик. Кристина замерла, восхищенно хлопая ресницами.

Польщённый тем, что между шоколадом и его пением Кристина предпочла второе, Эрик спел ещё несколько арий, собственно, всю дюжину арий, которые знал, и перешёл на испанские любовные баллады.

Вечер определенно складывался удачно.

— Ах, месье, — нежным голоском сказала Кристина, когда Эрик пропел последнюю ноту и потянулся за бокалом вина, чтобы перевести дух, — как красиво! У вас поистине ангельский голос! Вы певец?

— Не совсем, — скромно потупился Эрик. — Но зачем говорить обо мне. Вы, мадемуазель, настоящее сокровище. Искра божьего дара в вас заполыхала настоящим огнём таланта.

Кристина смущённо кашлянула.

— Вы действительно так думаете, месье? — прошептала она.

— Я не думаю, я знаю, — твёрдо заверил ее Эрик. — Вашему голосу не хватает огранки, но его звучание — даже в неогранённом виде — это прекрасно.

— Может быть, месье, — Кристина бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц, — мы споём вместе? Вы сами… ваш голос… Это не может быть голос обычного человека. Это голос Ангела Музыки.

Эрик сморгнул, настолько просто и безыскусно прозвучали, казалось бы, пафосные слова. За свою тридцатипятилетнюю жизнь он примерил разные личины, но бывать ангелом ещё не доводилось. Блажен, как говорится, кто верует, но Кристине явно следовало бы повзрослеть.

Тем не менее, они спели несколько арий, довольно слаженно, их голоса сливались в унисон и отлетали к потолку грота, отражались от него и возвращались, как послевкусие от вина.

— Никак не могу понять, кто же вы, — сказала Кристина спустя какое-то время. — Какая-нибудь знаменитость. Проездом в Париже. Инкогнито. В маске…

— Увы, дитя моё, — разом помрачнел Эрик, — маску я ношу не потому, что хочу остаться неузнанным. Это моё… лекарство, защищающее от человеческой ненависти.

— Ненависти, месье?! За что же вас ненавидеть? Вы божественно поёте, и вы так красивы… Эта маска, она подчеркивает вашу красоту, ваши мужественные черты, эти скулы, эти брови, — на Кристину явно подействовали два выпитых бокала. — Если вы так красивы в маске, насколько же вы прекрасны, хотелось бы мне знать, без маски.

— Боже сохрани вас, дитя моё, — Эрик поднялся со стула и навис над Кристиной, — трогать маску!

Кристина надула губки, обвела глазами окружающую обстановку, решительно поднялась.

— Месье, покажите мне ваше жилище, — бодрым тоном сказала она. Пришлось показывать.

Экскурсантом Кристина была никудышным, то и дело порывалась заглянуть то в шкафчик с затхлым барахлом, то в закуток со строительными отходами. Её многочисленные «а что там, месье?», «а вон то — это что такое?» — утомили Эрика чрезвычайно.

Когда он приотстал, чтобы утереть со лба пот, Кристина разглядывала коллекцию бюстов. Бетховен, Моцарт, Верди… Какой-то скульптор точно был меломаном.

— Я всё думаю, месье, — протянула Кристина, ковыряя пальчиком в гипсовом ухе Перголези, — что же под вашей маской…

— Моё страшное проклятье, — пробурчал Эрик. — Из-за которого меня называли «дитя дьявола», и ни одна женщина не касалась меня, не целовала, даже матушка, даже она… — Эрик замолчал. Кристина шмыгнула носом.

— Неужели ни одна женщина? — с подозрением спросила она.

— Под маской — отрава любой симпатии, — доверительно сообщил Эрик.