На оставшиеся жалкие гроши снять удалось только тесную комнатушку под самой крышей. Когда они тащили огромный баул по скрипучей, почти отвесной лестнице наверх, на дне баула что-то опасно громыхало. «Вот сейчас брошу, сам потащишь! — шипел Эрик. Взъерошенный и давно не брившийся, он походил на дворового кота. — Кирпичей ты туда насовал?» Рауль, поддерживающий громадину снизу, в притворном ужасе распахивал глаза: «Там вся моя жизнь!»

Вопрос о кирпичах за время путешествия из Ниццы в Париж всплывал неоднократно и давно стал риторическим, равно как и ответ. В бауле действительно была вся жизнь Рауля Дюшана. Всё, что помогало ему на трудном пути к лелеемой с детства голубой мечте о богатстве.

У нового жилища недостатков было хоть отбавляй. Невообразимая теснота, тараканы, воспринявшие новых жильцов как вторжение французской армии в стройные ряды пруссаков, отхожее место, запах из которого сбивал с ног еще на подходах, кухонька, до того запущенная, что буйно цветущая там плесень, похоже, обзавелась собственным разумом и готовилась на днях присылать послов доброй воли. Но были и преимущества. Числом два. Первое — хотя до последнего этажа с трудом доходила даже водопроводная вода, но зато ни соседи, ни хозяева до жильцов тоже не добирались. Второе — окна смотрели на юго-восток, и в квартирке было светло почти круглые сутки, впору принимать солнечные ванны. Конечно, от центра далековато, но и в этом, если напрячься, можно увидеть положительную сторону: полицейские старались как можно реже наносить визиты в эти края, что очень подходило компаньонам, неудачно завершившим сезон в Ницце.

Париж казался надеждой на счастливое разрешение финансовых трудностей.

План принадлежал Эрику: за неприглядным фасадом скрывался поистине великий мозг, порождавший идеи масштабные и трудновыполнимые. Вместе с тем, его обладатель, как многие непризнанные гении, временами страдал рефлексией. Рауль мало что знал о прошлом компаньона, не склонного распространяться о своей персоне, но из скупых намеков и случайно оброненных фраз скроил некое подобие биографии: безрадостное детство где-то под Руаном, мрачное взросление в цыганском таборе, обширная география скитаний в одиночестве. Талантов у Эрика при этом насчитывалось на десятерых. Самыми удивительными были два: золотые руки, способные как починить или построить, так и разобрать или вскрыть, и голос, приводящий в благоговейный транс. Всё это богатство, увы, в силу обстоятельств оставалось невостребованным у широких масс.

Позапрошлым летом судьба забросила Эрика в Марсель, потом в Ниццу, где он познакомился с Раулем и откуда началось их совместный, так сказать, творческий путь.

Рауль, в отличие от своего товарища, был красив, знал это и пользовался без зазрения совести. Тонкие черты лица, светлые волосы, нос, прекрасный что в профиль, что анфас, глаза в обрамлении пушистых ресниц, гибкая фигура и белозубая улыбка были по нраву как женщинам, так и мужчинам. Помимо внешности, которую компаньон не иначе как из зависти называл смазливой, Рауль обладал обширным кругозором, не вязавшимися с плебейским происхождением, а также был наблюдателен, сметлив, крайне прагматичен и твёрдо вознамерился обзавестись парочкой миллионов, желательно мелкими купюрами.

Итак, Париж.

О, Париж!.. Жареные каштаны, свежие круассаны, кокетливые шляпки, благочестивые буржуа. О, Париж!.. Кафе-шантан, каменные берега Сены, гулкие мостовые, насмешницы-горгульи нотр-дамского собора. Город, где так легко затеряться и где так легко разбогатеть!

План родился еще в Ницце, бессонной ночью в подполе одного притончика, под скрип половиц и писк мышей, когда компаньоны, томимые дурными предчувствиями, пережидали время до ближайшего поезда на север.

«Миллион франков золотом, вот настоящая стоимость этого шедевра ювелирного искусства, как сообщил редакции «Л’Эко де Пари» источник, близкий к администрации оперного театра. Восемь тонн хрусталя и золота…», — прочитал Эрик трагическим шёпотом и посмотрел на Рауля. Рауль ухмыльнулся.

За несколько дней довольно утомительного путешествия в товарном вагоне план был огранён и отшлифован. В нём недоставало только незначительной детали — под каким видом попасть в театр, чтобы не получить по шее.

— Лучше всего прятаться где? — Рауль вздернул чётко очерченную (Эрик подозревал неестественное происхождение этой красивой линии) бровь. — Совершенно справедливо, дорогой компаньон. Прятаться лучше всего на виду. — И он протянул Эрику новостной листок, позаимствованный из конторки домовладельца. Там публиковались городские объявления о розыске, предложения купли-продажи-обмена, а кроме того — вакансии.

«В Опера Популер требуется специалист по хозяйственной части. Обязанности: надзор за помещениями, обеспечение противопожарной безопасности, надзор за трудовой дисциплиной. Оклад по результатам собеседования. Требования к кандидату: мужчина до 40 лет, без вредных привычек, опыт работы приветствуется».

Отправлять на собеседование решено было Эрика, так как Рауль придумал себе роль, позволяющую, при благополучном исходе, беспрепятственно входить в театр, не прикладывая к этому усилий по «обеспечению противопожарной безопасности».

Всё, что нужно, — загримироваться.

— Что это? — в почти благоговейном ужасе спросил Эрик, перебирая выставленные на маленький столик флакончики и баночки. Столик был убогий, как и вся мебель в комнате, и шатался так угрожающе, что компаньоны сжалились над страдальцем и подсунули щепку под одну из ножек.

— Не трогай! — погрозил пальцем Рауль, не отвлекаясь от созерцания своего лица в небольшом дорожном зеркальце. — Это мой хлеб. С маслом.

— И пармской ветчиной, — добавил Эрик. Но сказать это язвительным тоном не получилось, потому что желудок откликнулся на упоминание ветчины громким урчанием.

*

Ровно в одиннадцать часов утра Эрик, одетый в свой самый приличный костюм и в приглаженном парике поверх коротко стриженных волос, переступил порог Опера Популер. Он никогда не любил общаться с будущими жертвами, предпочитая работать с каменной кладкой, запорами и наборными замками сейфов — от этих полиция вряд ли дождалась бы свидетельских показаний. Так что, эту часть общего дела обычно возлагал на плечи компаньона с его фантастическим талантом проникать в любые места и брать в плен своего обаяния практически всех (по крайней мере, на время, которого хватало, чтобы Эрик добрался до своей цели). Но обстоятельства изменились.

В тесной приёмной перед директорским кабинетом уже собралось несколько человек, сразу одаривших новичка взглядами разной степени враждебности. Эрик в ответ многозначительно повел широкими плечами и без колебаний уселся на ближний к двери стул. Конкуренты на вакантное место попытались было возразить, но их возмущение было пресечено в один момент простым движением бровей, и когда очередной претендент вышел из кабинета с тоскливой миной на лице, Эрик сразу же поднялся. Очередь была не его, но он уверено оттёр в сторону остальных и захлопнул за собой дверь, заглушив оскорблённое «Да как ты смее…»

— Эрик, — представился он двум слегка ошалевшим торгашам. Один сидел за столом, второй стоял, опираясь о каминную полку, а сущность их Эрик легко оценил в тот же момент, как вошёл.

То, что эти двое вдруг заняли директорские кресла в оперном театре, особо не удивляло: многие разбогатевшие буржуа всем сердцем стремились в те сферы, куда раньше им путь был заказан. Они нанимали учителей изящных манер, вставляли монокль, посещали все модные спектакли, и в своём пылком желании свести дружбу с аристократией легко попадались на удочку Рауля Дюшана.

— Слышал, вам нужен мастер на все руки, который будет следить за театром, — продолжил он. — Это я. Согласен на двадцать тысяч франков в месяц.

«Ну и наглец!» — отразилось в глазах директоров. Эрик мысленно согласился.

— Я — Жиль Андрэ, — представился тот, что пониже ростом и с выложенными седоватыми буклями. — А это мой коллега Ришар Фирмен, — тут он кивнул на другого, с подозрительно тёмными волосами (Рауль забраковал бы этот оттенок не глядя). — А вам, месье, для подобного заявления желательно иметь веские аргументы. Где вы служили раньше?