– Когда они письмо домой писали? – улыбнулась Хартфилия.

– Именно, – рассмеялся Нацу. – А вот футбол, как и хоккей, синхронное плавание, что там ещё? Это командная игра, и в ней нельзя, чтобы каждый игрок действовал сам по себе. Представь, если в оркестре каждый будет играть так, как ему захочется, или на сцене актёры озадачатся только своими ролями. Получится полный бред.

– В театре и для концерта всё должно быть отрепетировано, – возразила девушка. – А разве можно отрепетировать игру?

– Скажем так, частично можно. У них ведь есть определённые схемы нападения и защиты. И каждая команда перед началом матча решает, по какой схеме они будут играть. Потому что на таком большом пространстве без предварительной договорённости действовать практически нереально. Конечно, команда противников не будет стоять и ждать, пока те же «Саблезубые тигры» осуществят выбранную стратегию, ведь она должна выполнять свою. Поэтому действия всех игроков очень важны, и чем слаженнее они будут, тем больше у команды шансов на выигрыш.

– Как всё сложно, оказывается, – с некой долей уважения протянула Люси. Её друг согласно кивнул головой:

– Верно, всё сложно. А ведь хирургия, по сути, та же командная игра. Если оперирующий врач назовёт не тот инструмент или сестра подаст ему иглу вместо зажима, это может привести к фатальной ошибке – смерти пациента.

– Ты поэтому ходишь на футбол? – тихо спросила девушка. – Учишься работать в команде?

– Настраиваюсь на это, – усмехнулся, поворачиваясь, будущий врач и вдруг застыл, внимательно глядя на неё.

– Что? – Люси тоже замерла, пытаясь угадать, чем вызвана такая реакция собеседника.

– Ничего, просто… – Драгнил, помедлив, протянул руку и осторожно коснулся её щеки. – Ты испачкалась немного. Вот здесь.

Громкие крики на трибунах внезапно затихли, словно кто-то выключил звук или надел ей наушники. Остался только ровный неразборчивый гул, в котором, как девушка не пыталась, она не могла вычленить ни слова. Зрение тоже изменилось, потеряв привычную остроту: картинка расплылась, потекла, словно облитый водой акварельный рисунок, оставив в фокусе лишь лицо её собеседника. Время замедлилось, превратившись в вязкую субстанцию; казалось, что сейчас его можно даже потрогать, ощутить стремительно немеющими пальцами.

И вдруг всё резко закончилось: на неё стремительной лавиной навалились звуки, краски; голова закружилась от столь быстрой перемены обстановки, и Люси на мгновение даже растерялась, не понимая, что с ней, где она. Судорожно выдохнув, девушка осмотрелась и прижала ладонь к тому месту, на котором ещё ощущала прикосновение пальцев Нацу. Конечно, их там уже не было. Наверное, поэтому она и смогла найти в себе силы тихо спросить:

– Всё?..

Парень кивнул и отвернулся, а Люси так и сидела, оглушённая и потерянная, до конца матча. Только когда игроки ушли с поля, а зрители начали подниматься со своих мест, она пришла в себя, насколько это было возможно: пыталась улыбаться, отвечать, часто невпопад, на вопросы друга, поддерживая беседу. Но, в конце концов, сдалась и, сославшись на головную боль, просто сбежала домой – хотелось если не обдумать произошедшее, то хотя бы побыть одной. Драгнил не настаивал на своём присутствии, за что она была ему безмерно благодарна, проводил до дома и простился, даже не поднимаясь в квартиру.

Девушка бесцельно проходила остаток вечера из угла в угол, пыталась занять себя делами, но так и не смогла ни на чём сосредоточиться: в какой-то момент она просто замирала, отрешённо смотря в пространство перед собой, забывая про включённую для мытья посуды воду или занесённую в преддверии очередного мазка руку. После очередного такого выпадения из реальности Люси пришла в себя от громкого сердитого свистка чайника, который непонятно как оказался на плите. Это стало последней каплей: быстро раздевшись, Хартфилия нырнула с головой под одеяло, решив, что сон – лучший способ избавиться от странного состояния.

Но стоило ей закрыть глаза, как перед мысленным взором мелькнула чёткая картинка. Через минуту художница как была – растрёпанная, босиком, в одной тонкой сорочке – уже стояла перед мольбертом, торопливо водя по бумаге сухой, рассыпающейся в руках пастелью, пытаясь как можно быстрее перенести на так и не законченный сегодня рисунок отпечатавшийся на сетчатке образ: нарисованная простым углём сильная мужская рука, бережно держащая ярко-красное сочное яблоко.

========== Банановая ==========

Сегодняшний день был каким-то странным: беспокойным, путанным, стёртым, словно кто-то неосторожным движением, задев ещё не закреплённый угольный рисунок, смазал чёткие линии, превратив изображение в некрасивое серо-чёрное пятно. Люси беспомощно барахталась в этом неопределённо-мрачном состоянии, ощущая, как оно всё больше и больше опутывает её, затягивает в пучину депрессии, и даже осознание того, что рисунок с яблоком закончен, не прибавляло хорошего настроения. Наоборот – при воспоминании о вчерашнем дне становилось ещё горше и тоскливее.

То, что произошло на стадионе… Это было неправильно. Потому что могло поломать не только их дружбу – весь её мир, такой привычный и одновременно хрупкий, притягательный в своей простоте и тем самым дарующий ей чувство защищённости. А теперь, из-за одного прикосновения, всё это летело к чёрту, грозя безжалостно погрести под неровными, больно ранящими обломками. Наверное, можно сделать вид, что ничего не случилось, списать всё на усталость, жару, нервы. Забыть, отодвинуть подальше, спрятать глубоко в памяти. И постараться жить так, будто ничего не случилось. Ведь ещё не поздно, да?

Художница прошлась по студии и замерла у рабочего стола, зацепившись невидящим, остекленевшим взглядом за чистый лист бумаги, уже приготовленный к работе. Ей не хотелось рисовать. Совсем. В голове было пусто: ни мыслей, ни образов, лишь холодный серый вакуум. Сейчас Люси сама себе напоминала выжатый до последней капли тюбик с краской – где-то там внутри вроде есть немного цветной субстанции, но достать её уже невозможно, если только пройтись сверху катком. А ведь надо написать ещё одну работу. Хотя нет, не надо, того, что есть, вполне хватит для зачёта, но как объяснить это её модели? Драгнил же знает, как его подруга любит рисовать и делает это при любом удобном случае, а если сейчас она вдруг скажет, что устала, передумала… Девушку передёрнуло: Нацу не отстанет от неё, пока не выяснит причину (причём, настоящую причину) её столь странного поведения. Легче взять себя в руки и попытаться написать… да хоть просто части тела: кисть, ногу, плечо. И назвать это набросками для будущих рисунков.

Люси быстро мазнула взглядом по экрану мобильника, чтобы узнать время – почти двенадцать, провела ладонью по лицу и только тут почувствовала, какие у неё холодные руки. Или это горят щёки? Хартфилия направилась в ванную комнату (надо же узнать, что именно случилось с её организмом), но только шагнула в коридор, как раздался звонок в дверь. Что там происходит с героями в фильмах ужасов? «От неожиданности он подпрыгнул на месте, а сердце забилось так, словно хотело выскочить из груди». Или лучше: «От страха у неё отнялись ноги, кровь отхлынула от лица, руки похолодели»? Люси выбрала третий вариант: внутри вдруг стало пусто, словно некий орган, качающий по организму кровь, решил сменить своё местоположение, ухнув вниз, в желудок, зато лицо зажгло так, будто в него плеснули кипятком.

Теперь уже и без зеркала девушка знала, что её кожные покровы по цвету сейчас напоминают варёного рака. И с таким лицом встречать Нацу? Хартфилия готова была взвыть дурным голосом и побиться головой об стену, если бы это помогло. Так ведь нет, не поможет – она один раз даже попробовала, чувствительно приложилась лбом о гладкую поверхность межкомнатной перегородки, мысли в порядок не привела и не успокоилась, только головную боль заработала. К которой прибавилось дикое раздражение от без устали бренчавшего звонка. Вот как тут не рыкнуть и не распахнуть резко дверь?!