Потом пути-дорожки Саши и Олега разошлись на долгие годы. Каждый старался строить свою жизнь, свои доходы, свои семьи. Каждый шел своим путем. Но когда понадобились точный анализ ситуации и честный надежный напарник, они встретились снова.

Во время рейда Олега по горам именно Саша, – уже не волею судьбы, а по просьбе самого Олега, – прикрывал его на старте и на финише. Когда Саша выезжал на первые «стрелки» с бандитами, вознамерившимися отнять его собственность, то именно в руках Олега были кнопочки – активаторы детонаторов. Когда надо было внести выкуп за их хорошего друга в плену у «черных», то государство отказалось, открестилось от бойца-пограничника, – и два друга вытрясли из нескольких банкиров нужную сумму. Именно Олег дистанционно стер компрометирующие материалы на Сашу в компьютерах одной иностранной разведки и подчистил записи видеокамер. Чаще всего их выход или уход сопровождались яркими «фейерверками», эффектными и надолго запоминающимися.

Всякое еще, кроме названного выше, было в их совместной истории, – узнают об этих приключениях не скоро. А зачем? Они и сами не знали всего друг о друге, – а зачем? Их деятельность, их достижения и победы никто никогда не связывал друг с другом.

В своих походах, – армейских и бандитских, – Саша уже сознательно опять взял себе кличку Слива. И уже не Саша действовал в горах Афганистана, вытаскивая врачей в составе международной миссии из трудного положения, – а Слива. Не Саша участвовал в разгроме новой сильной несговорчивой группировки бандитов, – а Слива расстреливал плывущих озверевших бандитов из рядов других бандитов на бронекатере из пулемета, предварительно взорвав морской транспорт первых. Это Слива, – а не Саша, – приготовил и подложил странную химическую смесь, которая была безобидной и безопасной, пока не высохла на пороге дома главаря другой группировки, и которая разнесла на кусочки этого главаря, когда он наступил на тряпку около порога дома, выйдя из дома покурить. Не Саня, а Слива закупал разные товары для бандитского картеля, а потом честно получал деньги за их доставку и от получателей, и от поставщиков.

Ходят упорные слухи, что у Сливы есть любые концы у любых торговцев, которые хоть чем-то торгуют: мороженым, лесом, титаном, оружием, авиалайнерами, туристическими услугами, наркотиками, людьми, хлебом, сигаретами, животными… Если ты обратился к Сливе, – то у тебя всё будет, что ты хочешь и за что можешь заплатить. А не заплатить, – опасно для жизни. И для всего твоего бизнеса. Это тоже все знали.

Саша стал вхож в криминальные торговые круги разных стран.

Олег стал широко известен под разными никами в узких кругах малоизвестных хакеров и антихакеров. Чаще, почему-то, криминальными.

Они опять на какое-то время перестали соприкасаться в жизни, но когда Саид вдруг сказал: «Стреляли!», – Абдула из ниоткуда вновь скрытно приблизился к ближайшему бархану.

По далеким барханам дорога лежит,

Далеко позади его дом.

Огрызаясь, один по пустыне бежит.

Нервы сжаты в железный ком.

Бежал… Сижу… Прямо на песке… Горячее солнце светит в затылок, спину, нагревает одежду, как доменная печь. Вы когда-то бывали на сталеплавильном заводе? Там люди ходят в толстой брезентовой одежде. Потому что жар от печи такой сильный, что остальные одежды и ткани он просто сжигает, сплавляет, скручивает от жара. Свободная брезентовая одежда, – штаны, куртки, плащи, перчатки, – хоть как-то отгораживают от этого нестерпимого жара, – просто как ограда. Они сами разогреваются до такой степени, что обжигают кожу, если долго стоять недалеко от печи, от путей стекания жидкого металла.

Так и сейчас, здесь, в пустыне, разогревается одежда. Солнце палит нещадно, и потому одежда просто пересушена и раскалена. Пока она не прикасается к коже, – еще терпимо, хотя и жарко. Но когда она начинается прикасаться, – и тем более прилегать, – к коже, то это всё равно, что положить конечность или спину на раскаленную плиту. Штанины, касающиеся голеней, кажутся обжигающими раскаленными трубами, в которые инквизитор поместил ваши ноги. Широкие рукава как будто помещены внутрь гигантского трубопровода, перекачивающего лаву или жидкий металл прямо между тканью рукава и вашим телом, вашей кожей. Кажется, что солнце, светящее в спину, просто прожигает кожу и мышцы спины насквозь до самого позвоночника, ребер, – до самого сердца. Ногти помутнели, пожелтели, как будто покорежились, потрескались… Стали сухими и ломкими.

И создается ощущение, что все твои внутренности сначала кипели и возмущались этим действиям, а потом просто высохли и лежат себе, догорая, внутри своих полостей, сами по себе испуская сухое тепло и потрескивания догорающих угольков. Сама кожа стала как пергамент, пересохший, потрескавшийся на губах, на руках, на ступнях. Кожа, немилосердно зудевшая в первые дни, теперь просто стянулась, как натянутый резиновый гидрокостюм на много размеров меньше, чем тебе надо было одеть, – сдавливая лицо, руки, туловище…

Лапы стерты. Сухая слюна во рту:

Ни воды нет, ни деревца,

Ни арыков нет, ни селений вокруг,

Ни знакомого нет лица!

Во рту – просто высохшая слизистая, от краешек губ до самого горла, глотки, начала трахеи. Делаю рефлекторные попытки «выдоить» из слюнных желез и проглотить хоть капельку слюны, но язык с шуршанием проходит по высушенным деснам, нёбу, зубам… Там, где должны быть по физиологии влажные слизистые поверхности, – везде во рту почти мумифицированные полопавшиеся сухие бархатистые, порой висящие, лохмотьями ткани… Эти лохмотья когда-то различали сладкое и горькое, соленое и кислое, – и теперь только шуршат во рту, который сам собой не понимает, что с ним происходит, и пытается снова и снова «доить» слюнные железы…

Волосы выгорели, как будто испепелились от жара солнца, обесцветились или поседели, – уж и не знаю. Стали тонкими, ломкими, пересохшими, шуршащими. Их стало мало на голове, они практически перестали расти на щеках и подбородке, на шее остались отдельные разрозненные клочья. Они уже не колют руки, когда я к ним прикасаюсь, глажу, – они просто шуршат, заглушая в этот момент звуки вокруг меня…

А звуков-то почти и нет. Хотя нет, – есть звуки у меня в голове. Тяжелые громкие: «Бум! БУМ! Буумм..» Как набат, в моих ушах часто стучит мое сердце. В ушах, в голове, где-то глубоко внутри меня самого. Гонит сгустившуюся, как сгущенное молоко, как густой мед или патоку мою кровь. По жилам, полупустым жилам. По сосудам, в которых уже почти нет ни воды, ни лимфы, ни крови. Гонит медленно, неотвратимо подгоняя меня в поисках влаги, любой жидкости, любой воды. Если ее и нельзя пить, то ее можно хотя бы намазать на одежду и тем самым дать небольшой отдых потовым железам, не так давно испарявшим влагу с моего тела, а теперь тоже работающим вхолостую за отсутствием этой влаги.

Поражает то, что, не смотря на такую сушь, глаза продолжают видеть. Ведь от такого безводного состояния роговица и хрусталик давно должны были помутнеть, высохнуть, потрескаться, – тем самым довершить разрушение организма и довести меня до полной беспомощности. Лежать тогда и просто выть охрипшим горлом, пытаясь выдавить из высохших слезных желез хоть какой-то влаги для глаз, для зрения, для дальнейшего пути.

Слезу уже давно забила пыль.

В груди шершавый шелест каждый вдох.

На завтрак горькая трава полынь,

А вместо ужина – храни вас Бог!

Но глаза видят, хотя и мутно. И хорошо, что могут видеть. Видеть этот песок, этот путь по барханам, это яркое солнце. СОЛНЦЕ… Источник жизни на Земле, – и источник моей погибели в скором времени. Словно дуга электросварки светит в лицо, – светит, просто выжигая всё вокруг не хуже такой электросварки. Многократно облезшие нос, щеки, скулы обтянуты просто потрескавшимися в лохмотьях остатками пересушенной кожи. Сухими и горячими на ощупь… Наверно, горячими, – потому что кожа ладоней, которыми я прикасаюсь к лицу, уже ничего не чувствует, а только шуршит: сухая кожа по сухой коже.