– Дерево-то будто заговоренное, – сконфужено пробормотал он. – Как же Парамона вызволить? Ума не приложу. До утра ждать что ль?

– Нет, до утра не сдюжит. Отойди-ка, сынок. Хоть и нет у меня твоей сноровки, но тряхну стариной.

Подошёл Макар к дереву, приноровился, запрыгнул на нижнюю ветку.

– Руки-ноги не переломай, отец, – следя за ним, произнес Бранибор.

– Эх, сынок, резвого жеребца и волк не берет! – залихватски крикнул Макар и тут же свалился.

– Всё же выше лба уши не растут, – потирая помятые бока, заворчал Макар.

– Ты это о чём? – спросил Бранибор.

Не успел ответить Макар, как раздались голоса:

– Не вытаскивайте Звона, шума много от него.

Присмотрелся Макар, да никого не видно. Направо повернулся, налево, только Бранибор пред ним. На дереве филин глазищами моргает, а более никого и нет.

– Кто тут? Кто говорит? – всполошился Макар.

– Это мы, твои внучки-ночницы.

– Где же вы? Не видать вас. Почто не показываетесь?

– Боимся, прислужники Чернобога в ночи рыщут. А вы вопите, за версту слышно, – застрекотали ночницы хором. – Особливо Парамон ваш усердствует. Орет, а нам же страшно.

– Так это вы тут проказничаете? Нашего Парамона в дупло засадили?! – вспылил Бранибор.

– А то кто же? – в голосах ночниц прозвучала гордость. – Трудов немалых стоило. Да и тебя мы с дерева сковырнули и дедушку Макара! Вот какие мы ловкие!

Макар только развел руками:

– Хорошенькое дело! Парамон вас-то и звал! Откликнулись и хлопотами не обеспокоили бы себя.

– Вот что, барышни, – сурово сдвинул брови Бранибор, – возверните Парамона. Негоже доброго человека без всякого уважения в дупла запихивать, аки поленья в печь.

Ночницы принялись шептаться.

– Эй, внученьки, – шепотом позвал Макар, – Парамона вызволять-то будем?

– Будем, будем, – также шепотом ответили ночницы, – опосля…

– Как так опосля? – вознегодовал Бранибор. – Звон мается, а у них усмешки-потешки! Немедля возверните Звона.

– После, после. Идут, прячьтесь! Прячьтесь! – пискнули ночницы и всё стихло.

Бранибор рассердился не на шутку,

– Сладу нет с твоими внучками, Макар, но я не я буду, а Парамона всё одно вызволю!

Поправил пояс на рубашке, закатал рукава и вновь полез на дерево. Споро поднимается Бранибор, ни одна веточка под ногой не хрустнет, ни один листочек не упадет. Ухватился за сапоги парамоновы:

– Держись, друг Парамошка, вмиг вытащу тебя!

Макар внизу стоит, переживает, на дерево глядит,

– Поберегись, Бранибор. Не свались ненароком.

– Прячься, дедулечка! – зпискнули ночницы.

Из мрака бесшумно выступили двухголовые волки, тела их были темнее ночи. Из страшных пастей капает чёрная кровь, падая на землю, пениться, выжигая всё под собой. Неотрывно смотрят они мертвящими глазами, погибельная пустота в тех глазах застыла. Обступив со всех сторон Макара, подняли головы к луне и завыли. От тягучего воя оцепенело всё живое, померкли звёзды. Стоит Макар, словно столб каменный, ни рукой, ни ногой пошевелить не может. Чудиться ему, что стал вновь он Коричневым Карликом, тиуном Князя Мрака и Тлена. Вновь он горбат и колченог. Сидит в пещере, мыши летучие да змеи вокруг. Варево готовит для Князя Мрака из серы, крысиных хвостов и дурмана. В глазах двоится от запаха варева, руки трясутся. Огонь лицо опаляет, а душу страх холодный снедает. Влетела в пещеру Морена. Жабья бородавчатая морда у Морены, голос, как волчий вой. Ударила плетью Карлика по горбу, выронил он чан с варевом, вылилось оно на пол.

– Неуклюжий уродец, – провыла она. – Ты разлил бесценный напиток моего отца Князя Мрака и Тлена.

По лицу хлестнула плетью Карлика в наказание. Схватился он за рану, а под рукой кровь живая горячая выступила, руку обожгла, страх из души изгнала. Посмотрел он на руку свою, глянул на Морену, а она хохочет жабьим лицом, рожи корчит Карлику.

– Не слуга я Князю, а ты не Морена, – говорит он. – Марьюшка моя – дочь человеческая, рождена женщиной. Твоё же нутро ведьмачье.

Тотчас спало наваждение. Стоит Макар в волчьем кругу, а перед ним ведьма от злости бородавки свои царапает, космы седые выдирает.

– Убогий карлик, – верещит она, – одолел моё колдовство! Сей же час велю волкам растерзать тебя!

Выть перестали волки, подошли ближе к Макару, дышат прямо в лицо ему пастями своими страшными смрадными.

– Не грози щуке морем, а нагому горем, – отвечает Макар. – Пожил я немало, всякого повидал. Ежели пришёл мой смертный час, приму его без страха.

– Смерти, говоришь, не боишься? – захохотала ведьма. – Знаешь ли ты, дуралей, что есть нечто пострашнее смерти? Мой повелитель Чернобог велел наказать тебя за твое предательство Князя Мрака и Тлена за то, что посмел поднять руку на своего хозяина, за погибель его постыдную.

Посмотрел на неё Макар насмешливо:

– Эх, ведьма, пупырь у тебя заместо головы отрос. Никак уразуметь не можешь. Это тебе, нежити, Чернобог повелитель. Своё я отбоялся. Нонче я человек вольный. Никогда душегуб власти надо мной иметь не будет, какими бы муками не грозил.

Заверещала ведьма, махнула костлявой рукой волкам:

– Несите в мешок его каменный!

Лязгнули зубами двухголовые волки, пустота в их глазах чернотой налилась, схватили Макара и унесли в чащу леса. Ведьма в ладоши хлопнула, ступа с помелом пред ней предстала. Села в ступу, взмыла вверх и вслед волкам полетела.

Только скрылись прислужники Чернобога, суматоха поднялась среди ночниц, вцепились они в Бранибора:

– Беги, спасай дедушку Макара!

Но недвижим Бранибор, смотрит невидящими глазами. Сердятся ночницы:

– Ну, болван болваном! Отлепляйся от дерева, небось, не шишка, чтобы задарма на дереве висеть.

Столкнули они Бранибора, упал он колодой, лежит не шевелясь.

Собрались вокруг ночницы, с испугом рассматривают:

– Часом, не помер ли служивый?

– Вроде дышит.

– А пошто валяется, будто старый бражник?

Потеребили они его, а всё одно, не шевелится Бранибор.

– Дедушку Макара выручать даже не думает! – негодуют ночницы.

Затем приуныли:

– Что же делать?

– Давайте, сестрицы, поплачем, – предложила одна из них.

– Поможет? – поинтересовалась самая любопытная.

– Не знаю, но охота такая от горести берет, что даже в носу щиплет, – ответила ночница и всхлипнула.

Пристроились её сестрицы рядышком и только собрались плакать, как заухал филин.

– Кыш! Не видишь, мы заняты!

Филин спустился с ветки и ещё более сердито ухнул, показывая на дупло.

– Ой, – всполошилась та, что предложила плакать, – мы же о Парамоне забыли! Он в дупле досель!

Подскочили, платья отряхнули от сухой травы и полетели вытаскивать Звона-Парамона.

Парамон уже сам, кряхтя, сползает с дерева. На чумазом лице можно было различить только глаза сверкающие гневом. Прелая листва и сухая трава торчали из всклокоченных волос. Платье его походило на замызганную тряпку. Трудно было узнать Парамона. Всегда щеголеватый и благодушный глашатай сейчас походил на рассвирепевшее огородное пугало. Увидев ночниц, накинулся на них с кулаками:

– Безобразницы! Уши-то я вам надеру! Пошто меня за нос таскали? Меня! Почтенного человека засунули в грязное дупло!

Не ожидали ночницы такого, растерялись, а Парамон негодует, ярится дальше некуда.

– Вот уж отбузиную всех вместе и каждую в отдельности! Вот уж задам вам трёпку! И ваш защитник Макар не поможет!

Сбились в кучку ночницы, испугано моргают, виновато молчат.

– Эй, Макар! – загорланил Парамон во все гордо. – Иди, спасай своих внучек от меня, а то за себя не ручаюсь! Держите меня, все кто есть в округе, кулаки чешутся поколотить маракушек!

Ночницы, разом всхлипнув, заплакали в голос:

– Нет Макара. Пропал-сгинул наш дедулечка.

– Как так? В жизнь не поверю, что сгинул-пропал Макар! – разволновался Парамон. – Не такой он человек! Что случилось?

– Утащила его ведьма в темницу к Чернобогу.