Долго ли коротко, близко ли далёко шли Ерёма, Стёпка и Соловей-Разбойник. Вёрстам уж счет потеряли. День сменялся ночью, поля переходили в леса, деревни в города. Промозглая осень оттеснила лето, пригнув тяжёлыми тучами уставшее небо. С понурых ветвей падала пожелтевшая листва. Прильнув к земле, она пыталась уберечь её от осеннего холода. Вместо беззаботного щебета птиц в посеревших небесах слышался прощальный крик стай, улетающих в тёплые края.

Соловей-Разбойник поправил увесистый короб на плече:

– Безалаберный ты, Ерёмка. Кабы не я, от голода пропали бы вы со Стёпкой.

– Не тяжко ли, Разбойник, увесистый туесок на спине таскать? – отозвался гонец.

– Своя ноша не тянет, – назидательно ответил тот. – Погляжу на вас, когда достану каравай.

– Окорок, небось, тоже найдется?– облизываясь, спросил Стёпка.

– Ха! У меня ещё и яблочки моченные в наличии имеются. Право слово, я такой хозяйственный, что сам на себя нарадоваться не могу! – весело ответил Разбойник.

– Я прежде думал, что ты токмо честных людей умеешь пугать, а вона какая домовитость в тебе имеется, – с уважением произнес Ерёмка.

– Оно, когда на дубе сидишь, да свистишь, то ветер в голове гуляет и шибко на озорство тянет. А ежели делом добрым занят, то и мысли дельными становятся.

– Сколько же нам ещё идти? – спросил Стёпка. – Что-то Земля у нас бескрайняя. Пустое навыдумывал царь Дорофей, а мы отдувайся.

– Приказ царский надобно исполнить, а то соромно домой возвращаться. Слово-то я дал крепкое гонцовское: найти Край Земли.

– Ну, ежели так, – понимающе согласился Разбойник, – то надоть слово держать.

Стёпка побежал вперёд. Некоторое время Ерёма и Соловей-Разбойник шли молча. Ноги скользили по слякотной дороге. Под мелким дождём Ерёмкина рубаха вмиг промокла. Разбойник шёл ходко, беззаботно посвистывая, нипочём была ему непогода. Сырой ветер, подхватив листву, закрутил её.

– Глянь, Еремейка, словно ладошки машут листочки – с летом прощаются. Ветер их треплет, треплет, пугает скорыми холодами. Смотри, смотри, гриб из-под хвои выглядывает. Напыжился на зиму подбирающуюся. Дорога под ногой хлюпает, будто баба плачущая, а лужи, слово глаза слезами наполненные. Жалеют, небось, о солнышке и тепле.

– Цветистыми прозопопеями изъясняешься, Соловей, точь-в-точь пиит, – почтительно отозвался Ерёма. – При дворе Дорофея есть стихоплет, но жидковат он супротив тебя. Может, пойдешь на государеву службу, будешь Дорофею оды с панегириками слагать?

– Чтобы я да в услужение? – возмутился Разбойник и вдруг насторожился. – Чуешь? Шумит кто-то.

– Никак Стёпкин голос? – всполошился гонец.

Разбойник крякнул:

– Куда нелегкая занесла неугомонного? – и, поправив короб на спине, побежал на голос.

Ерёмка, подтянув лапти-скороходы, помчался следом. Однако Соловей бежал проворнее.

– Эй, подожди, – прокричал гонец Разбойнику.

– Шибче, шибче давай!

Ерёма проворчал:

– Дык я в лаптях-скороходах за тобой не поспеваю.

Разбойник оглянулся и хитро подмигнул:

– Дык ты в лаптях-скороходах, а я в сапогах семимильных.

– Несправедливость выходит. Не по чину тебе сапоги. Мне они надобны. Я скороход, – пробубнил Ерёмка, наступив в лужу.

– Я тебе свистульку звонкую подарю, чтобы ты не по чину свистеть мог. И будем в расчете, – хохотнул Разбойник и скрылся за поворотом.

Гонец вздохнув, поспешил следом.

Через малое время Ерёмка нагнал Соловья. Тот уже сидел рядом со Стёпкой, издающим истошные вопли.

– Стёпушка, голубчик, почто столь жалостливо надрываешься, ажно душа моя бездушная сокрушается по тебе? – спрашивал Соловей. – Что за кручина с тобой приключилась?

Пёс, будто не слыша Разбойника, надсадно выл. Ерёма дернул Стёпку за ухо:

– Ты чего это разорался, лопоухий? Иной забавы нет?

– Какая уж тут забава, – с трудом проговорил пёс. – Беда большая впереди… Ох беда, беда, беда!

Ерёма огляделся. Дорогу перегородил камень, за ним легла серая омертвелая пустошь. Тянулась она бескрайно, единственное украшение – бурые колючки торчащие клочками. По эту сторону шёл дождь, за камнем над пустошью суховей поднимал белёсую пыль.

– М-да, – Ерёмка почесал затылок, – смурная картинка.

– Беда, беда, беда, – причитал Стёпка.

– Да где беда-то? – рассердился Ерёма. – Никого вокруг на сто вёрст!

– За камнем большая беда, – завыл пёс с новой силой.

– Эй, гонец, отстань от Стёпки. Пусть поорет, ежели душа того требует. Лучше глянь, какие-то буковки на камне нацарапаны.

– Так почитай, – отмахнулся Ерёма, вглядываясь вдаль.

Соловей-Разбойник стушевался, но принялся читать:

– Как му ех ву не ти не ти ни охо ему, ни ое ему, ни олетному.

– Что это ты по басурмански залопотал?

– Грамоте-то я не сильно обучен. Какие буковки знал, те и прочитал, – засмущался Разбойник.

– В таком разе отойди, не закрывай обзор, – важно произнес Ерёма и прикоснулся к камню, чтобы стряхнуть дорожную пыль.

Чёрный валун задрожал под рукой, из недр его раздался сдавленный звук, будто пел кто-то, но пел задыхаясь, с болью. Уродливые трещины, поползли по поверхности и, замысловато переплетаясь меж собой, превратились в письмена. В них из глубоких каменных борозд, будто из живых ран засочилась горячая красная кровь. На чёрном валуне ясно проявилась надпись:

– Как пряму ехати – живу не бывати – нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролётному.

После письмена будто покрылись мутноватой слюдой, чрез неё шло завораживающее рубиновое мерцание букв. Стёпка, поджав хвост, прибился к ногам Соловья-Разбойника. На того же то ли от удивления, то ли испуга напала икота, которая мешала сказать хоть слово. Ерёмка не мигая, таращился на камень. Наконец Разбойник смог произнести:

– Ч-ик-тай!

Письмена на камне потускнели, трещины сомкнулись, и пред путниками вновь лежал валун в своем первозданном виде. Поверхность его выщербленная ливнями, местами выбеленная солнцем, сморщилась старческой кожей. Звук затих в глубине камня. Слышно было только, как дождь стучит по валуну.

Ерёма тряхнул головой:

– Ить, морок на меня навёл булыжник! Туточки не велено за камень идти. Беда большая будет.

– Да какая такая беда-то? – Разбойник всплеснул руками. – Заладили беда-беда. Берегись бед, пока их нет. А коли есть, то чего уж хвост поджимать?

– Как бы и твоя правда, Соловей, – согласился Ерёмка. – Но грозится каменюка жизни нас лишить.

– Это как? – вытаращил глаза Разбойник.

Затем недоверчиво посмотрел на Стёпку и Ерёмку, но на всякий случай подальше отошёл от камня:

– Одначе сомнения меня берут на слова твои, друг мой дорогой. От булыжника, что и говорить, может н'апасть нап′асть. Но, то токмо ежели на голову упадет, али под ногу подвернется. Сей каменюка хоть и чудной, не по доброму чудной, но смирный. Лежит себе тихохонько, прохожих пугает.

– Сей камушек вещун, – подал голос Стёпка. – Ежели, что скажет, то и сбывается.

Соловей-Разбойник прищурился и сверкнул жёлтым глазом:

– И чего навещал вещун?

Пёс подбежал к Разбойнику и присел рядышком:

– Дважды уже. Первый раз каменюка грозил нам, что коня потеряем.

– Вот это беда, – понимающе кивнул головой Разбойник. – От того и пешком ходите?

Ерёмка поежился от промокшей насквозь рубахи:

– Не, коня у нас не было. Так что урон не понесли.

– Токмо Бранибора от чар моренкиных избавили. Ну, ещё Ерёмушка поборолся с ним чуток. Моренке руку отсёк, а она и разобиделась на это дело…

– Получается, что и зла никакого не было, – подвел итог Разбойник. – А другой раз?

– Другой раз ты сам видел. Обещал камень, что себя забудем. Вот и попали мы в Землю Грёз.

– Так опять же ничего дурного не случилось, – задумался Разбойник. – Звон-Парамон видимость приобрел, да и мы целые вышли.