— Я люблю тебя, – слышит он, и мир вокруг рушится.

С грохотом.

Рушится.

Складывается, как карточный домик, и у Микки сердце бьётся в горле, а кулаки чешутся: так сильно он хочет затолкать эти слова обратно Галлагеру в глотку. Тот просто лежит и смотрит на него снизу вверх. Без вызова, без привычного нахальства во взгляде, ничего не требуя. Видимо, просто захотел и сказал. А что с этим делать Микки – не подумал.

А как Микки дальше жить – не подумал.

Йен, блядь, вообще ни о чём не подумал.

Микки не хочет думать, почему сердце так колотится, а руки дрожат. Он изо всех сил пытается убедить себя в том, что он в ярости, но правда в том, что злости нет. Есть отчаяние и что-то близкое к бессилию, но не злость. Он как будто не может больше злиться на Йена, что бы он ни нёс и что бы ни чувствовал.

Он же не может на самом деле это чувствовать.

— Не пизди, – отрывисто требует Микки.

Он даже с места двинуться не может. Ни рот поцелуем заткнуть, ни вскочить с дивана и вытолкать рыжего мудака взашей, чтобы не смел рушить Микки жизнь. Да блядь! Чтобы не рушил её себе, себе! Микки не тот, кого стоит любить. И не потому что не за что – потому что он пустит всё по пизде. Он не такой. Они всё ещё разного сорта.

— Я не пизжу, – спокойно отвечает Йен.

— Не смей повторять, – мгновенно предостерегает Микки.

— Не собирался. Ты и с первого раза услышал.

Когда он перестанет так смотреть? Микки шумно вздыхает и слезает с Йена, потирая большим пальцем нижнюю губу. Встаёт с дивана и делает пару шагов. Сзади шуршат подушки, и Микки быстро оборачивается, чтобы не дать Галлагеру подойти ближе, но он просто садится и продолжает пялиться.

— Ты бы коней придержал, – грубо говорит Микки, и брови Йена взлетают к волосам.

— Что, блядь?

— С речью проблем нет, а со слухом появились? – язвит он, но поясняет ещё раз: – Не болтай, когда не просят. Хули ты вообще решил, что можешь пороть любую хуйню, что пришла тебе в голову в этот момент?

— Во-первых, это не хуйня, – пожимает плечами Йен и всё-таки поднимается на ноги. – Во-вторых, в голову она пришла не в этот момент. В-третьих, мы уже давно вместе…

— Мы не вместе, Галлагер, мы трахаемся, – перебивает Микки и бесится, ужасно бесится сам на себя, потому что знает, в эту самую секунду понимает: это пиздёж. Но признать вслух не может.

У него мир осколками к ногам осыпается. Его привычный мир, который он выстраивал долгие годы.

— Мы вместе, твою мать! – яростно выкрикивает Йен и дёргается по направлению к нему, но Микки отшатывается, и он кривится и замирает, подняв руки.

— Галлагер…

— Просто признай это, – просит он. – Хотя бы раз.

Микки совсем теряется, когда слышит, каким мягким вдруг становится голос. Только что звенел от злости, а сейчас уже будто призывает хотя бы прислушаться, и Микки прислушивается. Прислушивается – и ничего. Не вслух.

— Галлагер, у тебя не было ни разу нормальной задницы, которую ты драл? – спрашивает он жёстче, чем собирался. – Раз ты готов после нескольких недель охуенного секса признаваться в любви?

— Три. Блядских. Года, – раздельно отвечает Йен, понижая голос, и всё-таки подходит ближе. Медленно подходит, будто боится, что Микки сейчас сбежит. Он и хочет, но…

Да не хочет. Стоит напротив, постоянно потирая руками лицо, и даже не смотреть на Йена не может, что уж говорить о том, чтобы съебать.

Это, кстати, его квартира. Куда он должен съёбывать, интересно?

— Три блядских года, – повторяет Йен, – я чувствую себя так, будто ебанулся в край. Как будто опять средняя школа, гормоны играют, а в башке вместо мозгов сперма. Три блядских года я хожу в курилку следом за тобой, а обедать – за соседний столик того бара, куда ходишь ты. Отвратительного, блядь, бара, на кухне которого будто ебучий источник пережжённого масла. Сколько там недель в трёх годах? Около ста пятидесяти? Ну я не знаю, если для тебя сто пятьдесят – это несколько…

— Не выдумывай, блядь! – срывается Микки. – Не неси хуйню! Три блядских года, – передразнивает он. – Лучше заткнись, твою мать!

— Знаешь, во что ты был одет, когда я вышел на стажировку? – так внезапно спрашивает Йен, что Микки давится собственной злостью.

— Что?

— Чёрные брюки с неровно отглаженными стрелками. Чёрная рубашка. И отвратно повязанный чёрный галстук, который тебе Светлана в курилке перевязывала. Как только закончился рабочий день, ты стянул его через голову.

Микки теряется совсем. Чёрные брюки и чёрная рубашка – не то чтобы редкость, Микки чаще всего так и ходит, но история про галстук царапает башку изнутри. Потому что он смутно припоминает что-то такое. После этого случая он потратил три ёбаных вечера, чтобы научиться завязывать галстуки нормально, потому что пальцы у Светланы холодные, а духи – отвратительно удушающие, Микки чуть богу душу не отдал, пока она стояла рядом. Он не помнит только, когда это было. Могло в тот день, когда пришёл Йен?

Микки совершенно не помнит день, когда Йен вышел на стажировку.

— Это всё ещё херня, – тихо говорит Микки.

— Хочешь прикинуть, сколько этой херни накопилось за три года?

Йен склоняет голову набок и смотрит без улыбки.

Микки не хочет. Вообще не хочет. Совсем.

Но слушает так, будто это – самое важное, что произошло в его жизни.

Будто?

Комментарий к Глава 22

Кто опоздун, тот я, но серьёзно, оказывается, когда ты работаешь полный день не дома, а в офисе, очень сложно выкроить время на написание, потому что адово устаёшь, простите. Но я буду пытаться втянуться в ритм ;)

А вы обязательно посмотрите на рисунок, который мне пару месяцев назад подарила на день рождения Вика, что тут в шапке значится бетой. Я сразу так захотела такую сцену! _ И УРА! https://vk.com/photo-141661229_456239260

========== Глава 23 ==========

«Знания растут, жизнь обогащается» – гласил девиз Чикагского университета, о котором Йен продолжал мечтать даже на третий год учёбы в Иллинойсском. Смотрел на герб с изображённым на нём фениксом и мечтал о том, как однажды точно так же возродится из пепла, когда поступит в Школу бизнеса. Он бы ломанул туда и сразу после школы, но в неё принимали только бакалавров, да и обучение в одном из лучших университетов страны стоило бабла, которого у Йена не было. Так что ему определённо нужна была работа, и не просто пацаном на побегушках в микроскопическом продуктовом или посудомойщиком в забегаловке чуть повыше уровнем, а что-то нормальное. Желательно – стажировка в какой-то крупной или небольшой, но перспективной компании.

Когда Фиона однажды за ужином вскользь упомянула название компании, чикагским филиалом которой рулит её лучшая подруга Ви, Йен подавился лазаньей, потому что услышать об одном из американских мастодонтов в своей сфере не ожидал. Сразу после ужина – и мытья посуды, тут увильнуть не удалось – Йен полез гуглить их сайт и выискивать раздел «Стажировка», а потом ещё неделю бегал за Фионой, чтобы та поговорила с Ви и устроила ему собеседование.

Ви отговаривала. Йен понял почему сразу после собеседования, когда больше всего мечтал о том, чтобы бежать из бизнес-центра как можно дальше и быстрее: мистер Альберт напомнил ему сразу всех отвратительных начальников из всех фильмов, которые Йен видел. И потому что летняя стажировка – да, до неё ещё целых полгода, но он озаботился вопросом заранее – не оплачивалась, да и шанс попасть после неё в штат с таким боссом стремился к нулю. Твёрдо решив, что работать здесь не станет ни за что на свете, Йен замотался шарфом и пошёл к лифту.

Когда двери раскрылись и из них вышел, обдавая его сигаретным запахом и осыпая снегом с капюшона, невысокий брюнет, Йен ненадолго застыл и проводил его взглядом. А когда тот скрылся за дверью, из которой сам Йен вышел не больше двух минут назад, он подумал, что, может, и зря так категоричен.

Мистер Альберт шанса явно не заслуживал, а вот Йен – очень даже.

*