В этот же день для следственных действий в очередной раз вызвали и соседа Безуглоффа по камере. Его привели к следователю Степану Степуре, который как-то торжественно заявил:

– Я понял, почему ты не хочешь признаться. Ты одержим дьяволом. А посему мы проведем для тебя отчитку, и ты поймешь, что нельзя глумиться над святостью, и ты сознаешься. А теперь я обращаюсь к лукавому, который в тебе: ты слышишь меня, Сатана? Оставь этого человека!

При этих словах в камеру вошел крепкий священник с большой седой бородой и молодой человек в рясе, который тут же стал размахивать кадилом.

– Приступайте, – разрешил следователь.

Священник извлек из кармана крестик на грубой веревке и протянул Мэтру.

– Надень его.

– Что значит, надень? Я устал говорить здесь всем, что к людям обращаются на Вы. Никак не думал, что, то же самое должен говорить седому и наверняка воспитанному человеку.

– Извините за грубое обращение, – притворно наклонил голову поп, и уже с угрозой приказал:

– Повторяю – надень его, нечистый! На отчитку без креста нельзя приходить. И еще надо обязательно поститься перед этим. Но ты и так тут постишься, как я понимаю.

– А с чего вы взяли, что я одержим бесом? Церкви я не боюсь, в прошлом году объехал все культовые здания, которые есть вокруг Ладоги. Представляете такое паломничество? Двадцать или тридцать церквей посетил. И ладана я не боюсь, я привез его из Иерусалима с пол килограмма и сам в своей квартире дымил им. И колокольный звон люблю. А вы знаете, кто был самым знаменитым звонарем?

Священник растерянно молчал.

– Константин Сараджев, – объявил Мэтр. – Ему не хватало диапазона рояля, фортепьяно, он был способен слышать оттенки звуков, недоступных обычному слуху. И тогда он стал играть на колоколах. Вот вам крест.

И Мэтр перекрестился, чем смутил служителей церкви.

Степура схватил подследственного за грудки и прямо в лицо запальчиво заговорил:

– То, что ты тут сейчас заливал преподобному отцу, то что не чувствуешь благоговения перед предстоящим ритуалом, то, что ты всуе крестишься, а сам не веруешь, доказывает, что в тебя вселился бес. Приступайте, отец Игнатий.

– Нет уж, постойте, – глядя прямо в глаза священнослужителю, заявил Мэтр. – Отчитывать имеет право только священник, который получил специальное благословение епископа. А все другие читают обычную молитву о здравии, если хотят кого-то освободить от бесовского засилья. У вас есть благословение?

Игнатий почувствовал угрозу своему кошельку.

– Тебе какая разница, что я буду читать?

– Молитва о здравии читается пять минут, а молитва в каноне церкви займет полчаса. Я хочу поскорее вернуться в камеру. Читайте о здравии и прощайте.

Эти слова взвинтили следователя:

– Ты, умник, надень крест, возьми свечу и слушай молитву. И если я не увижу, что из тебя вышла нечистая сила, я ее из тебя все равно выбью.

Неожиданно для всех, интеллигентик проявил твердость:

– Да хоть убейте, господа, изгоняющие дьявола. Вы ведь этого хотите. Приступайте.

Мэтр надел крест, взял свечу и съязвил:

– Поддайте ладану!

Священник вел себя неуверенно. Человек крестится, человек в облаке ладана, человек надел крестик, – какой же он одержимый?

Но следователь настаивал:

– Вот такой изощренный бес в нем сидит! Все ему нипочем. И пишет пасквили против веры.

Игнатий начал отчитку слегка перепуганным. «От силы бесовской – духов нечистых, от колдунов – чародеев беззаконных и от глаз людских плохих…». Мэтр не кричал, не корчился, не извивался, как ожидалось, но слушал покорно и даже стал повторять за Игнатием. «…и безплотнаго ради зачатия Ея, Господа нашего Иисуса Христа, славного Рождества Его в Вифлиеме, закланием от Ирода царя четыре на десяти тысящь младенцев и Святого Крещения его воспринятым во Иордановой реке…».

Игнатий замолчал. Что это за одержимый, сам читающий молитву для изгнания дьявола? Ему стало страшно. Хоть и щедро заплатили и еще добавили за то, что отчитка будет происходить в тюрьме, Игнатию совсем не хотелось столкнуться с грозной потусторонней силой. Ведь он действительно не имел благословения на экзорцизм. И вот, значит, вляпался… Священник умолк. Его молодой послушник перестал махать кадилом.

– Все? – спросил Мэтр. – Слава Богу. Отпустите же меня, то есть проводите в камеру. Между прочим, «четыре на десяти тысяч младенцев», это сколько? Сорок тысяч? Да вы представьте себе маленький еврейский городок Вифлеем, в котором и четырехсот домов-то не было. Сколько в нем может быть младенцев? Да от силы десять.

– Выйдите, – приказал следователь Степура служителям культа. – Выйдите!

Игнатий даже обрадовался, что их изгоняют из камеры допросов.

Раздосадованный Степура приблизился к Мэтру и ударил кулаком по корпусу.

– Я из тебя выбью дьявола, умник, раз попы не могут, – проговорил зловещим шепотом Степура.

И слышал в ответ:

– Иисус любовь проповедовал, а вы по почкам…

Хордос Великий упокоился в восьми милях к югу от Иерушалайма в голых бесплодных землях Иудейской пустыни. Это крайнее место, где кое-как выживают низкорослые оливы, и кукурузные поля упираются в камни. Здесь выделяется холм со срезанной вершиной, на котором Хордос воздвиг Хордосион, прекрасный дворцовый комплекс из белого камня и построил себе мавзолей, обращенный фасадом к столице царства. В нем и был похоронен победительный военачальник, хитроумный и щедрый царь, талантливый строитель, который всю жизнь вел свое государство к мощи и процветанию.

Печальная весть о смерти Великого Хордоса достигла Египта, когда Иегошуа исполнилось одиннадцать лет. Будто бы Ангел Господень явился во сне Иосифу и сказал: встань, возьми Младенца и Матерь Его и иди во землю Израилеву, ибо умер тот, кого считали губителем для Младенца.

– Значит, – радостно решил Иосиф, – можно нам отправляться домой! Хордос так завещал, что безопасно для всех нас вернуться только после смерти его. Надо действовать.

Он взял семью и пришел в землю Израилеву и поселился в Нацерете. Воспитанный среди египетских евреев Иегошуа впервые оказался на родительской земле, среди соплеменников, пил воду свою и ел хлеб свой, а не иноземный. Дом Иосифа и родственники его приняли семью пропащую, Марию и ее детей…

Жизнь, вроде бы, текла обычно, но юноша Иегошуа всех удивлял познаниями и поведением своим. Каждый год родители с детьми ходили в Иерушалайм на праздник Песах. И когда Иегошуа был двенадцати лет, пошли, по обычаю, снова. В день священный сравнил Иегошуа Бейт Элохим древнейший столицы с храмом евреев в Египте. Чей помпезнее был, можно спорить, зато разглядеть их различия в существовавших порядках было нетрудно. Первыми здесь для посещения Бейт Элохим выступали богатые, следом шли люди с достатком, после народец попроще, далее вовсе простые, а после них уж совсем обделенные люди, которых даже на самый порог не пускала храмовая неподкупная стража. Ну, не то, чтобы вовсе уж неподкупная…

Отрок видел в Александрии, как людей уводили в сторонку, заставляя их ждать окончания церемоний, и потом лишь пускали в святилище опустевшее. Потому, что были те люди в лохмотьях, покрытые струпьями, смрад источали, кровью плевались и гной выделялся из чресел, и могли заразиться от них досточтимые сограждане. Бедным препятствий никто не чинил. И все были равными в храме еврейском в Египте.

Когда же, вернулись домой, не нашли Иегошуа в молодежной толпе, заволновались. Иосиф срочно вернулся по той же дороге в Иерушалайм и нашел своего пасынка в Бейт Элохим, сидящим, будто он равный, среди мудрецов и учителей, слушающих его и спрашивающих его. А мудрецы и учителя дивились разуму и ответам юноши. Но многие уже и сердились и раздражались из-за призывов молокососа поменять порядки в Бейт Элохим. В сущности, это дитя еще, твердило им:

– Еще раз говорю я вам: это храм Бога! Отделите в Бейт Элохим духовность от денег, а иначе разрушится дом этот, – говорил парнишка, когда земной отец его, Иосиф, схватил и выволок Иегошуа из помещения. Они тогда убежали от стражей, уже вызванных кем-то из фарисеев или саддукеев. Иосиф вовремя вернулся за сыном. Могли бы побить камнями до смерти. И всю дорогу домой поучал: