В тот день тунн показывал много, но меня, к сожалению, интересовали только слоны. Оказалось, разговаривать с ними просто: нужно лишь, чтобы самим слонам это понадобилось. Похоже, умирающее животное сочло меня всемогущей, раз обратилось ко мне. Но разве кто-нибудь может спасти живое существо от естественной смерти? Ирри сказал, раньше слонов было много, и жили они не только в воде, однако туннам неинтересны создания, зацикленные на размножении и пище. К тому же, слоны неохотно пускают в свои головы. "Наверное, больше любят забираться в чужие, - неосторожно подумала я. - Как тунны".
- Алармель. Они маленькие, - возразил Ирри.
- И что с того? Разве тунн не может быть маленьким и разговаривать с людьми?
Надеюсь, он не подумал, что я намекаю на их детей. Теодор столько раз грозился страшными карами за разговоры на эту тему - может быть, она и вправду самая запретная...
- Алармель. Они слабые. - Ирри проигнорировал мою намеренно отчетливо продуманную мысль. Значит, так и есть, запретная. - Потому что повернуты к себе. Не могут входить в чужое. Им трудно.
- Но ты сказал, с ними можно разговаривать.
- Алармель. Разговаривать можно, слоны позовут тебя. Когда закончится тело следующего из них. Уже скоро. Эта самка не может находиться в нем долго.
Мой новый друг Ирри оказался прав. Подруга умершего слона перестала есть через пару сезонов дождей. Я увидела, как кончик ее хобота изменяется в форме, утолщаясь и слегка расплющиваясь по краям, и немедленно переселилась к водяному лабиринту. Устроила возле него лежанку, а ко наказала оставлять мне еду у входа на веранду. Хоакину и Марио наплела, что хочу попрактиковаться в выращивании подводных деревьев. Я и вправду давно собиралась этим заняться. Марио удивленно поднял брови, а Хоакин, по обыкновению, угрюмо кивнул и двинулся дальше - я поймала их во дворе, с седлами в руках: пора было ехать осматривать рыбородящие поля.
Ждать пришлось недолго. Несколько дней я просидела у лабиринта, наблюдая за слоновьими играми. Самка покачивалась среди водорослей, не опускаясь на дно и не приближаясь к поверхности. Она не подплывала к еде, и с хобота ее начали отслаиваться лоскуты кожи. Стадо, как обычно, носилось туда-сюда и, как всегда, мало на что обращало внимание. По вечерам слоны долго и суетливо укладывались спать, зарываясь в донный песок, а утром снова принимались за беготню. В конце концов мне наскучило, и, поднявшись с пола, я сунула руки в воду, в самую середину кучи из скользких, упругих тел. Слоны, конечно, кинулись играть с моими пальцами, обвивая их хоботками, тычась мордочками в ладони. Я трепала животных за тонкие уши и переворачивала на спину, слоны размахивали ногами и отбивались. Наши игры подняли со дна тучи песка, вода помутнела. Очень скоро весь лабиринт утратил прозрачность. Я отошла к перилам, усеивая пол большими каплями, и выставила руки наружу. Горячий воздух мгновенно высушил кожу. Помню, как я прижала нагревшиеся ладони к щекам, закрыла глаза и подумала: 'Хоакина нет, не забраться ли мне в отцовские комнаты, там столько интересного... Все домашние ко должны быть сейчас заняты, никто ничего не узнает...'
И тут что-то мягко тронуло мою голову изнутри. Я обернулась и прищурилась, пытаясь сфокусироваться в затемненной веранде. Муть в водяном лабиринте осела. Небывалое зрелище: слоны перестали возиться и столпились у передних стен, внимательно глядя прямо на меня. Множество круглых темно-вишневых глаз. Хоботы слегка приподнялись и застыли. Слоны медленно покачивались в воде, шевеля растопыренными ушами. Я издалека попыталась узнать старую самку и не смогла. Так, все вместе, в одной и той же позе, различаясь лишь размерами - в каждом помете детеныши вырастали крупнее родителей, - слоны казались совершенно одинаковыми. Как близнецы.
Вот оно. Близнецы. Они не повернуты к себе. Они повернуты к себе подобным. Как двойняшки - те, что выживают из наших. Разве не пыталась я в детстве играть с Ниром и Нирой, с безымянными еще Даном и Даной? Разве не злилась я на них за молчание, разве не хотела разрушить их поглощенность друг другом? А в какую ярость впадала, видя, что Тим предпочитает мне Тиму и, как все близнецы, разговаривает со своей парой без слов и жестов. Мне, глупой, казалось, что мальчик, носящий имя моего отца, должен быть только моим. Однажды Марио застал меня в слезах: мне вдруг ясно представилось, что было бы, если бы Гериберто родился девочкой. У Марио, моего Марио, могла быть Мария.
Слоны быстро умирают без пары и медленно размножаются в проточной воде - она слишком чистая. Но если дать им тень и стоячую воду, начинают плодиться, как рыбы. Раньше они ходили по суше, опускаясь в озера лишь в период дождей, но теперь не выносят воздуха - он стал слишком горячим. Раньше они были огромными и снимали пищу с верхних веток самых высоких деревьев, но теперь самый крупный слон - размером с совина, а едой ему служат невидимые человеческому глазу создания, приносимые подземными источниками. Раньше слонов было много, семьи состояли из нескольких поколений, но теперь самое большое стадо живет у меня на наружной веранде, в растянутой на камнях прозрачной шкуре мокрицы.
Раньше, раньше, раньше... Они говорили так, словно раньше не существовало ни Долины, ни Диких полей, ни заросших каллами равнин, ни амианов. Я знаю, что Озеро не всегда было мертвым. И кто-то построил гроты у Дальних холмов. Но неужели сухопутные животные могут стать подводными, неужели могут так измельчать? И так замкнуться на себе подобных, что почти потерять способность к общению? И разучиться слушать? Я видела: слоны понимают не все, что я говорю.
Разговор с ними не похож на беседы с туннами, когда слышишь в голове почти не отличимый от собственного голос и видишь то, что происходит не здесь и не сейчас. И, в отличие от туннов, слоны не обращаются к собеседнику по имени, не дожидаются, пока ты закончишь свою мысль. Со слонами не требуется безмыслие; они не смотрят по сторонам. Оказавшись внутри тебя, они выхватывают из разговора лишь интересующее их самих, они говорят все вместе и не заботятся о том, успеваешь ли ты их понять. Жизнь, которую они показывают, почти не движется, и даже такие их картинки расплывчаты и бесцветны, словно эти животные утратили голос и могут только шептать.
И может быть, их шепот отражает не действительность, а сны? Что если слоны, маленькие, беспомощные, уязвимые, всем племенем грезят о прохладных озерах, о равнинах, покрытых высокими деревьями, с верхушек которых прямо в хоботы беспрестанно падают мягкие безраковинные улитки...
Но обо всем этом я думала потом, позже, а тогда мне казалось, что слоны затеяли свою обычную возню прямо у меня в голове. Сколько бестолковой энергии было в этих созданиях! Они жужжали, перебивая и перекрывая мысли друг друга, об одном и том же: раньше слоны были больше, раньше еда была вкуснее, раньше воздух был лучше. Мне никак не удавалось втиснуться в слоновий хор - своим беспорядочным бормотанием они попросту разбивали создаваемый мною образ старой самки, которую я пыталась им показать. Устав от глупого монотонного гудения, я плеснула в лабиринт подземной воды. 'Кушать, кушать, кушать, кушать', - обрадовалось стадо, моментально потеряв ко мне интерес. Разговор оборвался. У передней стены остался, покачиваясь, всего один слон. Вернее, слониха.
Ее выпуклые темно-вишневые глаза были печальны. Вокруг кончика хобота болтались отслоившиеся кусочки кожи. Старая самка умирала - как всасывать пищу, если у тебя нет хобота? Старость ужасна - ты разлагаешься заживо, собственный желудок пожирает тебя изнутри, и ничего, ничего нельзя сделать...
Я упустила момент, когда ее мысли заполнили мою голову. Как и тогда, с первым слоном, я не смогла отличить свое от чужого, однако на этот раз сразу узнала мертвую, тянущую безысходность. Слониха говорила, и ее голос внутри меня был таким чистым, что, исходи он от более крупного существа, я могла бы, наверное, почувствовать опасность. Но эти маленькие глупые животные целиком зависели от меня и не сумели бы причинить никакого вреда.
